Валентин Николаевич дал ему лекарство, которое действует против лихорадки значительно лучше хины. На другой же день метчмену стало лучше. И вот теперь он жив-здоров и приветственно помахивает капитану рукой.
Деловито осмотрев теплоход, метчмен становится к трапу. Мы подходим поближе, знакомимся. Показав на зеленую кепку, Ахмед говорит:
— Сувенир… рошка Гришка.
Все ясно: какой-то русский моряк Гриша подарил Ахмеду, нашему новому знакомому, кепку.
Распахнув на груди куртку, Ахмед показывает еще два сувенира: значок «ГТО» второй ступени и «Альпинист СССР».
Пронзительно скрипнув тормозами, возле судна останавливается легковой автомобиль «фольксваген». Приехал еще один знакомый нашего капитана — шипшандлер Джон Булч. Он снабжает иностранные суда различными товарами и материалами. Особенность специальности сделала Булча настоящим полиглотом: он может разговаривать почти на десяти языках. В том числе и на русском, который он считает одним из труднейших языков; особенно его смущают труднейшие для произношения шипящие буквы «ш» и «щ». За то, что снабжением русских судов в Дакаре в основном занимается он, Булч, коллеги прозвали шипшайдлера русским консулом.
— Как дошли? Все о'кей? — говорит он Валентину Николаевичу и протягивает ему сильную загорелую руку.
Наконец все формальности окончены и можно отправиться в город. Сунув в карман сенегальские деньги с изображением полунагих негритянских красавиц, мы сходим с судна и идем по длинному бетонированному причалу.
Полдень. Тени затерялись где-то под ногами; жарко и душно, как в парилке. Только пахнет не вениками, а чем-то очень сладким, приторным. Как видно, где-то рядом с портом находится кондитерская фабрика. Вода у пирсов зеленовато-синяя, прозрачная. Около самой ее поверхности шмыгают стайки крупных, до полуметра, острорылых рыб-сарганов. А за ними наблюдают внимательные птичьи глаза. На мачтах затонувшего около самого пирса судна сидят несколько десятков черных, отливающих на солнце фиолетовым пламенем бакланов. У них тонкие, змеиные шеи и глаза, похожие на тщательно отполированные кусочки изумрудов в белой оправе. Иногда то одна, то другая птица срывается с мачты и как-то лениво плюхается в воду. Наверное, им не столько хочется поймать верткого саргана, сколько просто остудить свое перегретое солнцем тело. Вынырнув, баклан тяжело взлетает на мачту, долго, перебирая перепончатыми лапами, устраивается на ней, а потом расставляет крылья, чтобы просохли. В этот момент бакланы очень напоминают молчаливых, ушедших в созерцание своего внутреннего мира монахов: птицы совершенно равнодушны ко всему, что их окружает, — к пробежавшей с высунутым языком собаке, к проходящим мимо людям и ко мне, щелкающему затвором фотоаппарата.
Тут же, на каменной глыбе, торчащей из воды, сидят изящные, с черными хохолочками на голове белые чайки. Они более подвижны и значительно подозрительнее своих степенных соседей — бакланов. Услышав щелчок затвора, птицы нервно вскрикивают и устремляются ввысь.
За потопленным суденышком стоит армада яхт. Борта их сверкают белизной, надстройки окрашены в зеленый, красный, синий цвета; ослепительно блестит надраенная медяшка. На носу названия: «Жанна», «Брижитт», «Татьяна», «Мариетта»… Имена чьих-то жен, невест, дочерей. Яхты привязаны канатами к стволам старинных пушек.
Оставив яхты и укрощенные пушки позади, мы выходим за ворота порта. Около самой портовой ограды, спрятавшись в скудной тени каких-то корявых, с серой сморщенной корой деревьев, приютились десятки бедно одетых людей. Лица и кожа их тел такие же пыльные и серые, как кора скрюченных засухой деревьев. Завидев нас, люди оживляются. Они поднимаются с земли, отряхиваются, застегивают ветхие грязные рубашки. На их осунувшихся лицах жалкие улыбки: может, нужно поднести сумку? Фотоаппарат? Или проводить в город?..
Долго едем молча. Впереди громоздятся небоскребы. Но нас не радуют их прекрасные, стройные силуэты. Мы думаем о людях, которых встретили у дороги. Может быть, они строили эти многоэтажные дома. Но жить в них им не по карману — разве безработный может оплатить квартиру?
Дорога узкая и длинная. Справа — склады, слева — невысокие постройки с дымящимися трубами. Вдоль улицы стоят и сидят на тротуаре сухощавые люди в военной одежде. В руках у каждого — узда. А на узде — лошадь. Лошади стоят около людей, сонно опустив головы, отмахиваясь от мух длинными хвостами. Лошади поджарые, низенькие и длинные. Они очень напоминают гончих собак.
Сонные люди, и такие же сонные, неподвижные лошади. Это сенегальская кавалерия. Кавалеристы вывели своих лошадей подышать свежим воздухом. А заодно и сами на время покинули казармы и теперь мирно дремлют на раскаленном асфальте.
Внимательным взглядом путешественника, оказавшегося в чужой, далекой стране, я смотрю лошадям под ноги: где-нибудь здесь должны быть воробьи. Интересно, какие они, сенегальские воробьи? Вот, например, африканские вороны хоть и кричат так же, как наши — кра-а! — но в Африке они не серые, а черные, с белой грудью. А воробьи? Но воробьев не видно. Вместо них над асфальтом появляется большущая тень, и около задних ног одной собакоподобной лошади опускается гриф. Ни лошади, ни сонные кавалеристы не обратили на него никакого внимания.
Грифов мы видели и раньше: в Конакри, Такоради, Теме, Аккре. Днем они обычно спят на деревьях, крышах домов или просто на земле, в парках, а после обеда слетаются на городской базар, роются в мусоре, отыскивая выброшенную кость или протухшую рыбью голову.
Оставив позади лошадей, дремлющих конников и скучающего грифа, мы выходим на небольшую площадь. В центре ее возвышается на специальной тумбе полицейский-регулировщик в пробковом шлеме, надвинутом на самые глаза. Регулировщик ловко, как фокусник, играет своей белой палочкой: взмахнет — и поток машин мчится по дороге, пересекая площадь наискосок. Снова взмах белой магической палочкой — и автомобили, скрипнув тормозами, замирают на месте.
Жарища. От нестерпимых солнечных лучей кажется, что вот-вот вспыхнет или вздуется пузырями кожа, а регулировщик одет в черный суконный китель, в котором не будет холодно даже во время небольших морозов. Китель глухо застегнут на бронзовые пуговицы; поверх кителя — белая портупея с пустой револьверной кобурой.
— Ну, куда? Как ближе в город? — спрашиваю я у Николая.
Тот не успевает ответить: регулировщик, как бы угадав, что нас интересует, показывает палочкой на одну из улиц. И мы отправляемся по ней.
Первое, что бросается в глаза в начале улицы, — это громадный фирменный магазин по продаже автомобилей. Не один, а три под одной крышей. Это отделение трех конкурирующих крупнейших фирм: французской «Ситроен», американской «Форд» и западногерманской «Фольксваген». За громадными зеркальными окнами плотными рядами стоят новенькие автомобили: старомодные, с крыльями и навесными багажниками «ситроены»; длинные, с мощными двигателями, сверкающие пластмассой и никелем «форды» и похожие на божьих коровок малолитражки из Западной Германии. Яркие рекламные плакаты уверяют покупателя, что в этом (французском, американском, немецком) магазине ему посчастливится приобрести лучшую автомашину. Французы убеждают посетителя надежностью своей машины, американцы — современностью и скоростью, а немцы — дешевизной и экономичностью.
Магазины пусты. Покупателей нет. Продавцы сидят на скамейке, пьют охлажденный кока-кола, курят сигареты и рассказывают анекдоты. Добродушные лица, улыбки. Но по вечерам, собравшись каждый в своем магазине, продавцы и представители фирм долго совещаются, обдумывают, как бы сделать так, чтобы конкурирующий магазин прогорел, лопнул ко всем чертям.
Улица круто поднимается в гору и становится шире, современнее. Дома в десять, пятнадцать, тридцать этажей. Все больше и больше магазинов, гуще ярко одетая толпа, сильнее автомобильное движение, плотнее чадный фиолетовый воздух над мостовой.
Толпа, движущаяся по тротуарам, состоит в основном из чернокожих людей; в автомобилях, мчащихся по улице, в основном люди с белой или чуть смуглой, подпаленной тропиками кожей…
Магазины, магазины. Всюду гостеприимно распахнуты двери, увешаны товарами витрины, завалены различными вещами прилавки.
Покупателей очень мало. Зато несметное количество продающих в магазинах и на улицах. Пожалуй, каждый второй из прохожих что-нибудь продает: очки, гребешки, платочки, часы. Несколько человек в ярко-красных балахонах несут на плечах слоновые бивни, украшенные сложной резьбой; седой старик, спешащий подпрыгивающей походкой — он босиком, а асфальт жжет ступни ног, — постукивает в барабан: он продает тамтам…
Шум, говор, пронзительные крики зазывал. Завидев нас, они отчаянно кричат: «Рошка, сюда! Рошка!..» Звенят колокольчики, и пищат дудки, которыми пользуются владельцы магазинов, чтобы привлечь внимание. Заунывные выкрики-стоны откуда-то из-под ног: это около стен домов и прямо на тротуаре сидят и лежат нищие — жалкие калеки и уроды, слепые, безногие, в грязных одеждах, голые, голодные дети. И, покрывая весь этот невообразимый шум, гремят, заливаются над дорогой, сердито рявкают сигналами автомобили и резко, властно врезаются в барабанные перепонки свистки регулировщиков уличного движения.
Вот один из «фордов» не успевает вовремя затормозить и врезается в тележку с рыбой. Отчаянно голосит владелец повозки — только что она была полна рыбы, а теперь рыбы нет: любопытные под шумок быстро растащили все, что было в повозке, и все, что упало на асфальт… С ревом сирены в толпу въезжает полицейский автомобиль. Размахивая дубинками, полисмены разгоняют толпу. А вот и нарушитель — молодая женщина в узеньких брючках. Блюститель порядка, сдвинув на затылок пробковый шлем, втолковывает ей что-то и, разложив на багажнике бумаги, составляет акт. На лице женщины полнейшее равнодушие ко всему: к акту, полисмену, разбитой тележке, смятому радиатору.
Спасаясь от жары и уличного шума, заходим в один из магазинов.
— Рошка, о'кей! — вежливо приветствует нас продавец.
Мы хотим купить какой-нибудь сувенир, но сразу видим, что попали не туда: на полках дорогостоящие приемники, телевизоры, магнитофоны. Здесь же коллекция ножей, начиная от перочинного, с перламутровой ручкой ножичка и кончая обоюдоострым стилетом. Есть тут и страшные ножи — «джага», у которых сверкающий клинок выбрасывается сильной пружиной из рукоятки. Заметив наш внимательный взгляд, продавец, улыбаясь, протягивает руку за джагой, но я отрицательно качаю головой, и мы покидаем магазин.
И здесь же на раскаленном асфальте трудятся те, кто живет в трущобах. Целый день, с утра и до позднего вечера, вырезают они из красного и черного дерева фигурки слонов, антилоп и других экзотических животных, надеясь на то, что кто-нибудь из туристов или моряков купит эти украшения.
В соседнем магазине продаются игрушки. На одной витрине веселые, улыбающиеся физиономии нейлоновых, капроновых и пластиковых белокурых игрушечных девочек и мальчиков, а с другой полки нацелены в веселые кукольные лица игрушечные пушки, пулеметы, ракеты. Зловеще напряглись готовые к бою танки, хищные, со скошенными крыльями сверхзвуковые самолеты…
В салоне пластинок мы увидели рядом с твистом пластинку, на которой написано: «Бородин. Половецкие пляски», и песни Дунаевского. Пластинки упакованы в такие яркие, с красивыми иллюстрациями обложки, что трудно оторвать глаза от этого разнообразия красок.
Магазинов так много, что их обилие вскоре утомляет, и мы спешим выйти в центр города, в его деловую часть.
Стоит отойти немного в сторону — облик города резко меняется: на тротуарах становится просторнее, магазинов меньше, но они больше, богаче, со многими отделениями; появляются книжные лавки и киоски. Нас с Виктором больше всего интересуют книги, и мы подолгу роемся в них. Любой книжный магазин Дакара оформлен по одному, выработанному торговой практикой образцу, исходящему из потребностей, запросов посетителей магазина. Зайдя в любую книжную лавку, можно сразу же понять, что в основном читают в этом городе. К сожалению, чаще всего покупатели уносят из магазинов комиксы и яркие журналы типа «Жизнь парижан». Этой литературе в любом магазине отводится главное место: центральная часть торгового зала, центральный прилавок. Книжек очень много, по содержанию они очень разные, но внешне очень похожи друг на друга: небольшой, карманный формат, яркая обложка, убористый текст на плотной желтоватой бумаге. Названия крикливые: «Убийство в монастыре», «По кровавым следам», «В двадцать два вы будете убиты», «Закон белого человека»… В магазине есть и другие книги: по истории, географии, прекрасно изданные книги о животном мире Африки, труды, посвященные второй мировой войне. Но около этих прилавков покупателей почти не встретишь.
До центра города мы в этот день так и не добрались: невдалеке от книжного магазина мы обнаружили мастерскую но изготовлению сувениров и долго простояли там, любуясь изумительным мастерством сенегальских резчиков по дереву и кости.
Собственно говоря, «мастерская» — название чисто условное. Все — материалы, из которых изготовляются сувениры, сами резчики, инструменты и изделия, — все это находится под чистым знойным небом, все расположено на горячем асфальте, по которому бегают, открыв от жары рты, большие бирюзовые ящерицы.
Зажав меж сухих, угловатых колен чурбан красного дерева, резчик, молодой мускулистый парень, внимательно осматривает его, думает, прикидывает: дескать, что же из него сделать? Небольшой гулкий тамтам, гибкую фигурку негритянки или слона? Посоветовавшись со стариком соседом, парень берет остро отточенную стамеску, деревянный молоток и снимает с твердого чурбана первую большую стружку… Завтра мы посмотрим, что у него получится. А вот у соседа, совершенно черного, высушенного годами и солнцем человека, получается великолепный слон. Не безвольная глыба мышц с уныло повисшим, будто пожарная кишка, хоботом, а чем-то разъяренное животное, опасное в эту минуту для всего живого, что только есть в Африке. Чуткие уши его оттопырены, сильный хобот, напрягшийся для удара, вскинут на взгорбленную спину, грозно выставлены вперед вырезанные из кости белые клыки. Наверное, слон учуял охотника или злого носорога, идущего через джунгли напролом… Любовно оглядывая прищуренными глазами творение своих рук, резчик осторожно подправляет острым ножом уши, подчищает акульей шкуркой толстые, как тумбы, ноги слона…
Рядом трудится другой резчик; около него на полке шеренга черных фигурок, сделанных из эбенового дерева. Фигурки удивительно похожи друг на друга: широкие носы, упрятанные под брови настороженные глаза, упрямо сжатые рты. Резчик бросает внимательные взгляды на прохожих — может, кто заинтересуется сделанными им фигурками? Бросает взгляды на прохожих и, не теряя времени, скребет твердое и тяжелое, как чугун, дерево. На полках крокодилы, львы, орлы, пироги, чучела колючих рыб, лук со стрелами, рога антилоп на лакированных дощечках. Все это создали терпеливые, умелые руки народных художников. В каждую вещицу вложены большой труд, выдумка и вдохновение.
Время нашего увольнения истекает. Как обычно, первого выхода в чужой город всегда не хватает, чтобы более или менее познакомиться с ним. Ну что ж, Дакар, до завтра!..
Вечером у нас на «Олекме» гости — трое матросов с испанского парохода, стоящего рядом. Смуглые, черноволосые парни Хуан, Мигель и Антонио очень энергичны и подвижны. Особенно маленький широкоплечий Хуан. На голове его красуется ярко-синий берет, рубаха без единой пуговицы просто связана узлом на мускулистом смуглом животе. Жестикулируя, Хуан рассказывает, что он рабочий из Мадрида, слесарь. Но безработица погнала в море на этом жалком корыте, с которого даже крысы уже сбежали. Год назад покинули они испанские берега, нанявшись на старый частный траулер, но заработки плохие. А дома ждут мать, жена и двое бамбино — ребятишек… А судно! Ох уж это судно! Стоит им попасть хоть в небольшой шторм — и конец, буль-буль… На нем даже радиостанции нет, чтобы попросить помощи. А вместо того чтобы ремонтировать, капитан лишь богу молится, надеется, что небо не допустит гибели этой лоханки с религиозным капитаном в дырявой рубке. Узнав, что я коллекционирую разные монеты, Хуан высыпает мне в ладонь горсть медяков. Я протягиваю ему значок с изображением крейсера «Аврора». Хуан, прищурив глаза, оглядывается через плечо на черный силуэт испанского судна и быстро прячет значок в самый глубокий карман: советский значок — это очень опасно. Из-за него можно остаться без головы…