* * *
Бина добежала дотуда, где случился весь этот ужас, остановилась и сразу начала мерзнуть. Попрыгала, растирая нос и щеки холодными жесткими рукавичками.
— Надо все-таки посмотреть, что там дальше, — вздохнула Бина. — Вдруг я до чего-нибудь не дошла, такого?.. Я только чуть-чуть, и сразу обратно. Честное слово, — она побежала вперед и через минуту выбежала к распадку. — Ух ты, какая лощинка... — прошептала Бина, глотая слезы. — Ну уж эта должна быть волшебная... — она перебежала замерзший ручей и остановилась у входа, под разлапистым деревом. — Конечно, волшебная, — всмотрелась Бина. — Надо в нее сходить... Она ведь волшебная, надо. Немножко там посмотрю, полминуточки... За полминуточки я еще больше не потеряюсь. Честное слово.
Она забежала в лощинку и стала красться в таинственный сумрак. Лощинка, безусловно, была волшебная. Воздух здесь был совсем ледяной, но совсем не такой колючий. Снег здесь был совсем глухой, но совсем не такой мрачный. Даже деревья тут спали не так, как везде позади. Они стояли совершенно не шевелясь, а с веток то и дело падали огромные лохматые хлопья, и падали очень долго — целый час каждый.
— Как здорово... Как замечательно... Я ведь знала, что найду все-таки. Что-то такое волшебное, по-настоящему. Эх, жалко, что я потерялась, и мама не видит, и папа, — Бина горько вздохнула. — А рассказать — не расскажешь. Волшебное ведь не рассказывается. Его только смотреть нужно, самому.
И она шла все дальше и дальше, и не останавливалась, потому что в волшебных лощинках нужно идти пока идется — останавливаться нельзя. И Бина шла, шла и шла, и внимательно смотрела вокруг, чтобы все запомнить как следует. (Неизвестно, когда она еще потеряется. Может быть, не потеряется больше ни разу, а в волшебные лощинки попадают только когда потеряются. Во всяком случае, пока Бина не потерялась, в волшебные лощинки не попадала ни разу ведь.)
Вдруг впереди произошло непонятное. Огромное дерево, которое стояло себе лет, наверное, триста (может, и больше — огромное ведь, просто ужас какой-то), заскрипело и стало медленно падать вниз. Оно рухнуло поперек, загородило дорогу, и снежное облако долго еще растворялось в лиловом сумраке. Когда, наконец, встревоженный снег успокоился, Бина осторожно подбежала к дереву и осторожно его потрогала.
— Ух ты! Вот это да! Вот это ничего себе! — и призадумалась. — Мамочка... Дальше, значит, нельзя?.. Папа говорил, что Горы скажут, если будет опасно и нельзя будет идти. Ой, мамочка. Там, наверно, опасно! — Бина завороженно вгляделась во мрак за упавшим деревом. — Интересно, что там такое? Что может быть? Просто ужас какой-то.
Она стояла, стояла, стояла, но холод снова стал забираться под куртку, и Бина решилась.
— Дедушка Мороз, миленький! А можно я чуть-чуть посмотрю? Совсем чуть-чуть, и сразу домой. Я понимаю, дальше нельзя. Но ведь только чуть-чуть. Только глазком, и сразу назад. Честное слово.
Она подбежала к дереву и перекарабкалась на другую, страшную, сторону. Остановилась, замерла, вжав голову в плечи.
— Ой, мамочка, — сделала три испуганных шага, остановилась, потом еще пару шагов. — Как страшно!.. А интересно!.. И страшно... А интересно...
Из сумрака дохнуло ледяным холодом. Щеки и брови выстыли враз, и Бина схватилась за них холодными жесткими рукавичками.
— Ой, мамочка. Пойду-ка я, наверно, назад. Что-то там, кажется, такое, что просто ужас какой-то, наверно...
И она бегом вернулась к упавшему дереву, перекарабкалась на свою сторону, на прощание обернулась, посмотрела в страшенный холодный мрак и побежала назад. Добежала до дерева — пушистые лапы-ветки торчали над тропкой — выбежала на небольшой простор своей ложбинки. И вдруг остановилась, подпрыгнула и прижала ладошки к щекам.
— Ой, мамочка!!!
Чуть в стороне, почти сливаясь с вечерним сумрачным снегом, сидел огромный, лохматый, ушастый, пушистый и вообще просто какой-то необыкновенный настоящий волк. На мудрой усатой морде спокойно светились глаза.
— Мамочка... Это же волк!!! — Бина не знала, что делать: бежать, плакать, кричать или еще что-нибудь. — Настоящий! Ну что же такое! Ну почему меня все хотят съесть, сегодня... Ну что сегодня за день такой... Ну и правильно, — она всхлипнула и вытерла нос. — Ну и правильно, что я потерялась. Так мне и надо. Буду знать. Надо слушаться взрослых, и пусть волк меня съест. И поздно реветь. Раньше надо было чесаться.
Она стояла и терпеливо ждала, когда волк начнет ее есть. Она ждала, ждала и ждала, мерзла, мерзла и мерзла, но волк только сидел и смотрел на нее. Бина, наконец, не выдержала.
— Волк! Ну когда ты меня есть будешь? Я замерзла уже. Холодно ведь ужасно, ешь быстрее ведь, — она вздохнула. — Или ты сегодня поужинал? Что-то мне тоже есть захотелось... Сейчас бы чашечку чая вкусного... И бутербродика... С сыром таким, там еще дырки, вкусные... Что же я так проголодалась-то, вдруг. Вот тоже еще наказание.
Но волк вообще не стал ее есть. Он еще немножко посмотрел и убежал, растворился во мраке без звука и следа. Бина снова вздохнула, горько и тяжело.
— Ну вот. Даже волк не стал меня есть.
Ей стало так грустно, так одиноко, так плохо, что она заплакала — как не плакала еще никогда. Она стояла, не чувствуя холода, не замечая ничего вокруг, и теплые слезы текли по щекам, на шарфик — она их не вытирала. Потом плакать устала и стала просто вздыхать.
— Пошел, наверно, домой, в норку... У него там, наверно, уютно, тепло, вкусно... Ладно. Хватит реветь. Зачем я такая дура? И что же мне делать?
Она стояла у входа в лощинку, под разлапистым деревом, и ей снова хотелось плакать. А вокруг уже наступила студеная ночь.
* * *
Вдруг произошло замечательное. Вверху появилась Луна. Неслышно и незаметно она подкралась из-за Гор, возникла над льдистыми пиками и заглянула в ложбинку. Тяжелая тишина растворилась, исчезла в яркой прозрачности лунных лучей. Светлые, чистые, легкие Горы сияли в Луне, а за ними висело небо, черное и блестящее, и на нем вдруг рассыпалось столькущее множество звезд, что Бина подпрыгнула и прижала к груди кулачки.
— Ой, какая Луна! — прошептала Бина. — А звезды какие ужасные! Я такую Луну никогда не видела! Это она специально пришла, чтобы мне было не темно и не страшно. Ой, какая Луна! Жалко, мама не видит, и папа. У них там тоже сейчас где-то Луна, но ведь совсем не такая. У меня тут совсем ведь другая Луна. У меня тут моя Луна.
И Бина стояла, и Горы плыли в сияющей высоте, и ей стало спокойно и хорошо, и она даже забыла про холод. Но холод грыз все сильней, и куртка уже не грела, и пальцы в ботинках мерзли.
Бина снова стала бегать и прыгать. Она побежала к снежной стене, не добежала, развернулась, побежала назад — вот снова лощинка, куда Бину Дед Мороз не пустил — вот здесь сидел добрый, совсем не голодный волк — вот следы — вот куда убежал — вот следы тоже — ой, мамочка! Что это там за киски?!
Впереди, Бине навстречу, бежали какие-то здоровенные лохматые кошки. Они были серо-серебряные, в большую черную крапинку, и мягко сверкали в лунных лучах. Когда кошки подбежали ближе, Бина увидела, что там была одна просто огромная, и две поменьше, с пушистыми толстыми лапами, с мохнатейшими хвостищами. Они были ужасно милые, вокруг от них стало светло, радостно и легко. Бина, взметая льдистые искры снега, кинулась к ним.
Киски набросились на нее, тяжеленные — но такие мягкие, такие пушистые, такие необыкновенные, такие ужасные лапочки, — и стали лизать Бину в щеки и в нос. Большая киска отошла и жмурилась из-под дерева, поглядывая, как Бину опрокинули в снег и продолжали облизывать теплыми шершавыми языками. Бина смеялась и отбивалась, но киски не отступали, и так они кувыркались, кувыркались и кувыркались, и Бина даже запыхалась, и ей стало жарко, и куртку пришлось чуть-чуть расстегнуть.
— Ой, мамочка! — она, наконец, села и отдышалась. — А это, наверно, ваша мамуля! Вы ко мне нарочно пришли, правда? А то мне тут скучно и одиноко, так просто ужасно, что я даже плакала. Побудьте со мной до утра, ладно? Утром меня должны будут найти и забрать. Какие кисуленьки! — она снова бросилась обниматься. — Я даже не знала, что такие бывают, вообще!
Котята не отставали. Они носились пушистыми колобками, и напрыгивали на Бину, и лупили хвостищами, и толкали толстыми лапами. Бина вскочила, и они стали носиться все вместе. Они бегали, и играли, и визжали, и фыркали, и все было так здорово! А Луна потихоньку пробиралась по небу, и уже повисла над кряжем с другой стороны ложбинки.
Бина и котята устали и, наконец, привалились к камню. Бина устроилась между котятами, ей было тепло, уютно, легко, вовсе не грустно и не тоскливо. Бина сидела с котятами под бездонным сверкающим небом, смотрела на звезды — как улетают на небо клубки от дыхания и растворяются там.
— Какие вы замечательные кисульки! — сказала радостно Бина, поглаживая пушистые уши. — Какие у вас мягкие уютные шубки! — она гладила усатые морды. — Я таких больше ни у кого не видела!
Бина сидела, гладила шубки, усы и носы, и снова заметила волка. Теперь он сидел чуть поодаль, вверху, на пригорке-мизинце, который торчал из подошвы горы. Волк жмурился в лунном свете и умиротворенно глядел, как Бина с котятами отдыхают. Мама-кошка подбежала, улеглась рядом, и Бина уткнулась в мягкий прохладный бок, такой ласковый и домашний, такой замечательный... И рядом приютились котята, и стали урчать и сопеть. Бина не заметила, как уснула, — так сладко, спокойно и чисто, как, кажется, не засыпала никогда в жизни.
Проснулась она оттого, что кошки снова лизали ее в нос и щеки. Луны больше не было: она укатилась за Горы, и в небе теперь остывали последние звезды. Сумрак окутал ложбинку ледяной периной.
Бина вскочила и принялась растирать нос, который замерз и так вдруг окоченел, что его как будто не было. Холод стоял такой, что дышать было почти невозможно — воздух застывал в груди, обратно не выдохнешь. Пальцы в ботинках исчезли.
— Ничего себе, мои кисочки! Ух ты, как холодно! Градусов, наверно, полторы тысячи! Я даже не знала, что в мире бывает так холодно. Как же вы тут живете? У вас должна быть теплая норка, конечно! А можно к вам в гости, хотя бы глазком? Так интересно, как у вас в норке!
На этот раз поиграть им не дали. Вдалеке — не в той стороне, где случился весь этот ужас, а в другой — возникло движение. Там появились точки и побежали сюда. Мама-кошка отошла под дерево и, чуть насторожившись, стала следить, как точки вырастают в людей. Бина смотрела, смотрела, смотрела — и вдруг оказалось, что впереди бежит мама, за ней папа, за ним соседи из соседнего домика.
— Мамочка! — взвизгнула Бина. — Папочка! Смотрите! Смотрите, какие котики!!!
И Бина схватила котят в охапку и побежала, но они все-таки не уместились и по дороге выпали. Бина засуетилась, пытаясь их подобрать, и подобрала первого, и стала подбирать второго, но пока подбирала второго, первый выпал опять, и она снова попыталась подобрать первого, и тогда выпал второй. И пока она так возилась, пытаясь все-таки подобрать упрямых котят, мама подбежала, присела рядом и прижалась холодной щекой:
— Биночка... Ну что же такое...
— Мамочка, — прошептала Бина в ответ и спряталась в пушистых котятах. — Я и сама не знаю... Я ведь недалеко ушла, кажется... Только за угол, и все, только за угол ведь. И за углом почти никуда не ушла, а оно вдруг сзади как грохнется! И все... Смотрю — потерялась.
Тут подбежал папа, тоже опустился рядом и тоже прижался щекой:
— Бина!.. Ну что же такое!
— Ой, папочка, а нам тут было так весело... Сначала мы бегали и играли, и так наигрались, что просто ужас какой-то. А потом мы так вкусно поспали, все вместе, а потом вы и пришли. А еще с нами был волк, вон там... Вон, смотри... Видишь, под деревом... Видишь, какие котики...
— Это уже не котики... Это барсики... Такие горные кошки, очень редкие...
— А как вы нас тут нашли? Кто вам сказал?
— Волк. Мы увидели, что за тобой не пройти, быстро вернулись и стали думать, как можно сюда попасть. По карте получалось, что с нашей стороны никак. Стемнело, а тут еще связи нет... Мы уже собрались ехать звонить, вызывать вертолет, как вдруг собаки залают! Выходим на улицу, смотрим — волк! Бегает туда-сюда, к лесу — обратно, к лесу — обратно. Забегает в лес, ждет и оглядывается. Тогда мы побежали за ним. А он бежит по каким-то ущельям, по каким-то таким уголкам...
— А мы тут пока играли вот с котиками... И хорошо, что все завалило... Никто не придет и не тронет... Жалко, что их нельзя в гости позвать...
На прощание Бина расцеловалась с котиками, помахала маме-кошке, волку (он снова сидел неподалеку, на своем пригорке, и наблюдал, чтобы все было по порядку). Оглядела ложбинку, Горы, небо — наконец отвернулась, и они побежали домой.
У поворота, за которым ложбинка кончалась и превращалась в узкий проход, Бина остановилась. Сонные рощицы вдоль подснежного ручейка уже просыпались. Высоко над горой парила большая черная птица, крапинкой на бархатной синеве. Солнце вот-вот должно было выбраться из-за далеких пиков. Белые зубья Гор, дымчатые и прозрачные, плыли над миром, и розовато-золотистые искры уже сверкали в выси. Бина вдохнула сладкого жгучего горного холода, повернулась — и побежала домой.
* * *
УШЕЛ ЗА КРЫСИНЫМИ ХВОСТИКАМИ
Было обычное осеннее утро. Паутинки светились в лучах нежаркого солнца, предвещая скорые холода. Ветер шевелил дубраву у ворот Замка. По стенам бродили рассеянные часовые, и кончики алебард сверкали так же мирно, как речка внизу в долине. Дымка кутала горизонт, воздух был чист и свеж, первые листья кружились с дубов. Было обычное, ничем не выдающееся утро, ничто неприятностей не предвещало.
Да и откуда им взяться? Все споры давно были разрешены. Все земли — завоеваны, отвоеваны и перевоеваны. Все принцессы — похищены или выданы замуж (где жили долго и счастливо). Тянулась обычная череда дней, все шло как положено.
Но вот наступил день, который взбудоражил весь Замок, оборвав привычную сонную жизнь.
События развивались так.
На смену обычному утру пришел обычный день. После полудня, не позже и не раньше обычного, в трапезной собрались на обед мальчик, трое взрослых и двое головорезов. Это были: Кабо?рга, советник, управитель, главный стражник, Ту?кка и Тургубаду?к. Советник, управитель и главный стражник расселись по местам, на которых сидели с тех пор, как помнили себя в Замке. Тукка и Тургубадук застыли за спиной Каборги.
Головорезы всегда и везде следовали за своим хозяином. Они всегда и везде его выручали, а сами постоянно дрались. Дрались оттого, что было ужасно скучно, ничего не случалось, и даже выручать хозяина в этом году пришлось только два раза. Первый раз (когда мальчик сорвался с яблони, зацепился за сук и повис вверх тормашками) головорезы от радостного усердия разломали дерево в щепки. Второй раз (когда мальчик свалился в ров и едва не свернул шею) они так перепахали ров, что мост пришлось ремонтировать, и в Замок три дня можно было попасть только с черного хода.
Вот и сейчас советник, управитель и главный стражник терпеливо дожидались, пока закончится обычная предобеденная перебранка.
— Ну и что? Кто мне скажет? — Каборга, как всегда насупленный и взъерошенный, прохаживался перед головорезами, которые стояли по струнке. — Опять синяки? Откуда? С кем у нас можно подраться? Покажите, с кем у нас можно нормально подраться! Я с ним сам подерусь! Когда это кончится? — он оглядел кровоподтеки: у Тукки под глазом, у Тургубадука над ухом. — Что будет, если вы себя перекалечите? Кто будет меня защищать, если вас придется отправить на свалку? Вы об этом подумали?
— От кого защищать, хозяин? — забасил Тукка, ковыряя пол зазубренной алебардой. — У нас уже триста лет никого нет, чтобы от него защищать. Что за жизнь? Есть кого защищать, а не от кого защищать? Кого мне рубить алебардой? Она у меня уже испортилась, что ей никого не рубят.
Он протянул мальчику тронутую ржавчиной алебарду. Каборга, поморщившись, отвел алебарду от носа.
— И ты во всем обвиняешь меня? Ты тоже, Тургубадук?