Вздрогнул и раздвинулся шёлковый занавес, отделяющий атрий от перестиля. Показался Кассиодор. За время, пока Марциал не видел патрона, тот ещё более разжирел. Расплывшееся лицо стало важным. Губы надуты. Ещё бы! Теперь Кассиодор принят во дворце. Сам божественный Домициан[88] играет с ним в шашки. И, конечно, выигрывает!
— Будь здоров, Кассиодор! — раздались голоса клиентов. — Долгих тебе лет жизни! Прими поздравления!
Марциал промолчал, рассудив, что его слова всё равно потонут в этом почтительном хоре.
Кассиодор, видимо, решил избавить себя от процедуры лобызания с каждым из гостей. Это было утомительно. Огромный атрий не мог вместить всех, и посетители стояли в вестибюле.
— Целую вас, — сказал Кассиодор, протянув вперёд руку. Блеснули золотые кольца на пальцах. — Приглашаю на пир в честь моего покровителя — Гения.[89]
В ответ раздался одобрительный шум. Гости оценили щедрость хозяина. Бывало, на пир приглашали лишь избранных, а остальным выносили в атрий спортулы,[90] как собакам подачки. Случалось, что и вообще закрывали перед клиентами дверь: «Хозяина нет дома», «Он занят», «Он бреется». Клиенты давно уже привыкли к подобному обращению. Им оставалось или возвращаться домой или добиваться благосклонности раба — управляющего. Несколько сестерций ему в руку, и хозяин оказывался дома и давно побритым. «Я о тебе доложу».
Сердце замирало от волнения. Может быть, сегодня патрон в духе и подарит тогу или пригласит к обеду?
Сегодня Кассиодор приглашает к обеду всех. Он щедр, как восточный владыка!
Вокруг столов на тридцать персон, поставленных буквой П, — ложа. Намётанный глаз Марциала успел схватить главное: фиалы для вина, ложки. Вино и горячее. Недурно! Но что на десерт?
— Марциал! — лениво прозвучал голос Кассиодора. — Давно ты не бывал у меня в доме. Ложись ко мне поближе. Будем рядом, как Орест и Пилад.
Это была неслыханная милость. Хозяин выделил Марциала из всех гостей! Чем он обязан этому вниманию? Может быть, услуга, которую он может оказать патрону, ценится выше, чем услуги других клиентов? Какая от них польза? Они могут лишь сопровождать носилки и расталкивать народ. А он поэт! И даже Кассиодор узнал об этом!
Марциал лёг, облокотившись на жёсткую подушку. Справа от него расположился пожилой клиент с желваками на лице, называемыми в просторечьи фигами. За ним возлежал какой-то тучный субъект, всё время вытиравший шею платком. Хозяин дома занимал почётное место в центре стола.
Рабы разносили яйца, листья салата и копчёный козий сыр. Марциал взял лишь одно яйцо. Он решил не набрасываться на закуску. Впереди ведь горячее! Разговор не клеился. Гости были слишком голодны, чтобы отвлекаться от еды. Да и вино ещё не развязало языки.
Марциал пододвинул к себе фиал и отхлебнул глоток. Глаза чуть не выскочили из орбит. Сплошной уксус! Тёмный яд из этрусского бочонка![91] Искоса Марциал взглянул на Кассиодора. Тот медленно, словно желая продлить удовольствие, потягивал вино из фиала с непрозрачными стенками. Хитрая уловка! Никто не должен видеть, что у него вино другого цвета!
«Скотина! — с возмущением подумал Марциал. — Сам пьёт фалернское или номентанское, а гостей потчует кислой дрянью. Будто те, у кого заштопана тога, нет колец на пальцах и золотых пряжек на сандалиях, — не люди! Плеснуть бы это вино в его жирное рыло!»
— Марциал, — послышался голос хозяина. — Какие ты написал новые стихи?
Лица гостей обернулись к Марциалу. Многие знали его, но не всем было известно, что он поэт.
— А как тебе понравились старые? — ответил Марциал вопросом на вопрос.
— Я не успел их прочесть. Но я слышал, как их хвалил божественному светлейший Фронтон.
«Так вот откуда это внимание! — подумал Марциал. — О моём свитке заговорили при дворе».
— Фронтон прочил тебе славу Горация.[92]
— Увы! Время Горациев миновало! — с ложным пафосом произнёс Марциал. — Вывелись Меценаты.
Это был намёк, понятный и грудному младенцу, но до Кассиодора он не дошёл. Или хитрец сделал вид, что не слышал о Меценате.
— Меценат подарил Горацию поместье и избавил его от забот о пропитании, — пояснил на всякий случай Марциал.
— Поместья теперь в цене, — подхватил Кассиодор. — Я слышал, что во времена проскрипций[93] они были дешевле.
Показался раб с большим серебряным блюдом. На нём красовалась огромная рыбина с выпученными глазами. Её появление вызвало у гостей возгласы восторга.
— Восьмое чудо света! — воскликнул кто-то из клиентов.
— Подайте весы! — вторил ему другой. — В этой барвене не менее двадцати фунтов.
— Нотариуса! Составить протокол! — кричал третий.
Но вот уже рыба взвешена и вес её удостоверен и записан в особой книге, куда заносятся достопримечательные события из жизни дома. Хозяин дал знак, чтобы рыбу поставили на стол. Вот она на столе, обложенная изумрудной зеленью и иссиня-чёрными маслинами. Но негодный раб не торопится резать рыбу. Он низко кланяется хозяину испрашивает:
— Откуда?
— Спинку! — небрежно бросает Кассиодор.
Раб вырезает тонкий кусок и передаёт его хозяину. Тот берёт его двумя пальцами, придирчиво крутит перед носом и откусывает. Внезапно его охватывает ярость.
— Пересолено! — вопит он. — Повар! Где повар?
В то же мгновение в зал вбегает человек в белом переднике. Он бросается Кассиодору в ноги, умоляя о пощаде. Но Кассиодор неумолим.
— Палача! — кричит он. — Плетей! Плетей!
Пока кто-то мчится за палачом, раб разрезает рыбу. Марциалу достаётся кусок от хвоста. Мясо тает во рту. Мой Геркулес! И оно вовсе не солёное. Может быть, немного переложили перца.
— А где твой повар Сантра? — спрашивает Марциал у Кассиодора. — Я помню, ты им гордился!
— Здесь! — отвечает Кассиодор, показывая на блюдо. — Я продал Сантру, чтобы купить эту рыбину. Барвены теперь в цене. А Сантра стал стар. А этого негодяя, — он указал на валявшегося у ног повара, — я выиграл на ипподроме. Поставил на голубых. Голубые вышли вперёд.
Явился палач, эфиоп в короткой тунике с плетью через плечо. Но, видимо, Кассиодор уже успокоился и отказался от мысли устраивать в столовой публичную экзекуцию. Повара увели.
Мысль, что рыба, которой его угощали, досталась такой ценой, не давала Марциалу покоя. «Значит, я ел не рыбу, а человека. Я людоед, как Полифем!»
Марциал не шёл, а бежал. Капельки пота блестели на его худом загорелом лице. Край тоги волочился по камням мостовой. Было уже позднее время, и рабочий люд расходился по домам.
Марциал обогнал группу мужчин в заплатанных грязных туниках, пахнущих рыбой и дёгтем. Это были грузчики из порта. Они шагали молча, понуро опустив головы. В их переваливающейся походке, сгорбленных спинах чувствовалась усталость. И всё же Марциал завидовал этим труженикам, этим беднякам, имевшим хоть и тяжело достающийся, но свой кусок хлеба. Когда-то в тихом Бильбилисе[94] и он не гнушался никаким трудом. На берегах говорливого Салона он долбил мотыгой каменистую землю и обрезал кривым ножом вьющиеся вокруг вязов виноградные лозы. Потом к нему прилетели Музы. Он сменил мотыгу и нож на стиль. Он отправился в этот город, где жил божественный Вергилий, где прославились своими песнями Овидий и Гораций. Но ему, Марциалу, не встретился Меценат. Никто ему не дарил ни рабов, ни поместий. И он не нашёл здесь друга. «Орест и Пилад!» — вспомнил Марциал с горечью.
Остались позади Священная дорога и Субура. Скорее! Скорее! Теперь он никого не замечал.
Ещё не выросли у бычка рога, а он уже наклоняет голову и рвётся в схватку. Тонконогий жеребёнок радуется пыли, предвкушая будущий бег. Так и поэт предчувствует появление гневных Муз. Образы уже теснятся в его смятенном мозгу. Скорее! Скорее! Наверх!
От нетерпенья дрожа, развёртывается папирус,
Завтра узнает весь Рим, Кассиодор, о тебе.
Повару своему ты будешь завидовать вскоре.
Ведь пострашнее бичей удары моих эпиграмм.
В пещере со львом
Во все стороны простиралась песчаная пустыня с поднятыми вверх, как бы предостерегающими об опасности красноватыми пальцами скал. «Остановись! — говорили эти скалы. — У тебя нет ни пищи, ни воды. Ты безоружен, ослабел от голода. Твои ступни стёрлись и оставляют кровавые следы. Остановись, безумец!» Но Андрокл шёл и шёл.
Уже несколько дней за ним никто не гнался. Его преследовали одни воспоминания. Лица мучителей чудовищно искажены в воспалённом мозгу. Да и люди ли они? Это фантастические звери со свиными рылами вместо лиц, с извивающимися змеями вместо рук. А может быть, это не змеи, а толстые чёрные плети, оставившие на боках и спине безжалостные рубцы.
В одно из мгновений, когда сознание Андрокла освободилось от кошмара, он увидел перед собою скалу с большим чёрным отверстием. Пещера. Она укроет его от дневного зноя, а ночью он двинется дальше. Он будет искать воду. Ведь должна же быть здесь вода!
Андрокл вполз в отверстие. Пахнуло затхлым, застоявшимся воздухом. И, прежде чем глаза привыкли к темноте, Андрокл почувствовал, что он не один. Что-то зашевелилось, раздалось ворчание и рёв, ещё более усиливаемый пещерой. Андрокл увидел льва. Лев колотил себя по бокам хвостом, готовясь к прыжку. Андрокл был слишком слаб, чтобы бежать, и слишком напуган для этого. Он закрыл глаза, ожидая смерти. Но смерть медлила, словно желая продлить мучения. Лев зарычал ещё раз, но в рычаний Андрокл уловил не ярость, а боль. Приподняв веки, Андрокл увидел, что хищник катается по земле, как большая кошка. Поведение льва было странным, непонятным.
Внезапно лев поднёс лапу к морде и с ворчанием начал её грызть. Что-то белое торчало между когтями. Видимо, заноза. И она причиняла хищнику такую боль, что даже присутствие человека не вызвало обычной ярости, Лев был совсем рядом. Андрокл ощущал его жаркое дыхание. Животное пыхтело, скрежетало зубами. Заноза зашла глубоко. Зубы зверя не могли её схватить.
Андрокл протянул руку. Хотел ли он помочь льву? Это было скорее инстинктивное, чем сознательное движение. Но пальцы нащупали острую кость, впившуюся в огромную лапу, и рванули её.
Больше Андрокл ничего не помнил. Он впал в беспамятство. Сколько оно длилось? Час или день? Этого он тоже не знал. Но он хорошо запомнил момент пробуждения: огромная тень, заслонившая свет, упругие шаги и падение чего-то тяжёлого. Зверь принёс что-то в зубах и бросил на камни рядом с Андроклом. Скосив глаза, Андрокл увидел тушу, обрызганную свежей кровью. Запах мяса щекотал ноздри. Слюна заполнила иссохшую гортань, и по всему телу прошла судорога от нестерпимого голода. Андрокл наклонился и схватил добычу льва.
Положив морду на скрещённые лапы, лев смотрел, как насыщается человек. Зеленоватые зрачки неподвижны. Кажется, зверь удивлён, что человек ест так торопливо, жадно. На несколько мгновений Андрокл забыл о соседстве хищника. Голод сделал его самого зверем. Он разрывал зубами жёсткое, неподатливое мясо и, давясь, глотал большие куски. Сытость теплом наполняла его. Но вместе с насыщением росла тревога. В неподвижном взгляде льва было что-то пугающее. Андрокл ощущал то же, что моряки из греческой сказки. Они попали в пещеру к великану-людоеду и тот откармливал их, чтобы съесть. Кто знает, что на уме у зверя. Андрокл не допускал мысли, что бок антилопы — благодарность за оказанную услугу. Нет, это просто запас пищи. «Сейчас зверь сыт, а когда проголодается, примется за меня», — думал Андрокл, прижимаясь спиной к стене пещеры. Теперь он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы двигаться. Но ему стало казаться, что малейшее движение, не говоря уже о бегстве, может вызвать ярость льва. Он слышал рассказы охотников, что звери не трогают людей, если они лежат неподвижно, притворяясь спящими. Андрокл старался не дышать и не смотреть на льва, но даже с полузакрытыми глазами ощущал на себе его пристальный, упор, ный взгляд.
Незаметно для себя Андрокл задремал. Впервые за много дней это было не забытьё, а сон. Андроклу снилось, что он бежит по лугу в горах. Высокие травы хлещут по ногам, щекочут спину и живот. Враги гонятся за ним, но для него это игра. Он молод, ловок, неутомим. Он у себя дома. Здесь ему всё знакомо. Только надо напиться. Ручеёк на другом склоне горы. Андрокл знает это. Он слышит, как звенят стеклянные струи, прыгая с камня на камень. Ещё несколько шагов — и он припадёт лицом к холодной, сверкающей на солнце, брызжущей влаге.
Увы, это был только сон. Жажда мучила и наяву. Андрокл оглянулся и облегчённо вздохнул. Лев ушёл. Как приятно не ощущать на себе настороженного, внимательного взгляда хищника! Теперь можно выйти и искать воду. Но радость оказалась преждевременной. Лев лежал в нескольких шагах от пещеры.
Позднее, раздумывая над поведением льва, Андрокл стал склоняться к мысли, что лев охранял его сон, как верный пёс. Но в то время он иначе расценил присутствие хищника. Лев сторожил свою добычу, как кошка у норы сторожит мышь. Привыкший к человеческой жестокости, Андрокл невольно судил о поведении зверя людской меркой. Он был несправедлив. И вскоре понял это. Появление Андрокла не вызвало у льва ни тени раздражения. Лев не колотил себя хвостом по туловищу, как в первые мгновения знакомства. Он только повернул голову и громко зевнул, обнажив огромную розовую пасть с двумя рядами острых жёлтых зубов. Андрокл опустился на землю. Он решил, что будет наблюдать за львом отсюда, а не из глубины пещеры. Наверное, звери, как и люди, не любят трусов. Лев снова положил голову на лапы, но вдруг встал и медленно побрёл к видневшимся вдали красноватым скалам.
И тут произошло нечто необъяснимое. Словно какая-то сила толкнула Андрокла. Он поднялся на ноги и зашагал за львом. Они шли долго. Лев ни разу не оглянулся на человека, находившегося от него на расстоянии одного броска. Расстояние между ними не увеличивалось и не уменьшалось. Казалось, лев считался с тем, что человек слаб и ему трудно идти.
Слёзы радости душили Андрокла. За все эти годы рабства он впервые был благодарен живому существу. И этим существом оказался не человек, а свирепый хищник. Римляне огораживают арены своих амфитеатров высокими железными решётками, бросают туда рабов и выпускают львов. Хищники терзают обречённых своими когтями и клыками. Но разве хищники в этом виноваты? Их не кормят несколько дней, их дразнят железными палками, чтобы вызвать ярость. Люди свирепее и кровожаднее львов. Они злее и подлее, коварнее и хитрее.
За красноватой скалой начался спуск. Лев и человек шли по высохшему руслу речушки. Видимо, в пору дождей оно наполнялось водой, но теперь от неё остались лишь мелкие продольные углубления, напоминающие шевелюру эфиопа. Но что это? Деревья? Пальмы в пустыне. Где деревья, там и вода!
Вот он, источник — чудо жизни! Андрокл, наклонившись, пил, и, перед глазами у него колебалось отражение львиной морды с широким носом, пастью, окружённой щёткой усов. Лев смотрел, как человек пьёт. А человек не мог напиться, слёзы текли у него по щекам, капали и смешивались с водой.
Они были в нескольких шагах друг от друга, и, казалось, каждый думал о своём. Если бы человек сделал для Андрокла то, что сделал для него лев, он, наверное, обнял бы этого человека, прижал к груди, дал бы клятву всегда помнить о нём. Но Андрокл боялся даже подойти к своему спасителю и положить ему на гриву руку. Это ведь дикий, вольный зверь. Человеческая ласка может показаться ему фамильярной и жалкой. Да и может ли выразить движение руки или) звук голоса всю глубину переполнивших Андрокла чувств?