Сейчас ворот у Васьки, конечно, был застегнут, но якорь на тыльной стороне ладони выдавал его пристрастие к морю. Мазай пристально, с чуть заметной усмешкой смотрел на Егора:
— Ты, Бакланчик?
— Я. А что, не узнал? — с досадой протянул Егор.
— Как не узнал… Такую неписаную красоту за сто морских миль узнать можно. Гут, брат, никакой ошибки не получится: один ты у нас такой розовый да пухленький, словно кок на пассажирском пароходе.
— Какой есть, такой и есть. И нечего…
— А что — думаешь, не похож? Клянусь! Только белой шапочки не хватает. Не веришь? Вот давай соорудим тебе поварскую шапку из полотенца да у ребят спросим — все скажут: как две капли воды. Ручаюсь. Давай?
Егор ничего не ответил и с опаской взглянул на Мазая.
— Не бойся, я шучу. Разве я стану подводить друга! За друга я знаешь что могу любому устроить?.. Не знаешь? Век будет помнить! Даю слово… Ты где сидел?
— А я не сидел. Стоял у стенки, сзади. Места не захватил.
— Понятно. А я оглянулся раз-другой — не видно тебя. Подумал, что вовсе на лекцию не пришел, а где-нибудь к другому пирсу причалил. И такое меня зло взяло, что, кажется, растерзать тебя мог! Не прийти на лекцию— это же почти прогул! Всей группе затрещина! Сижу, слушаю лектора, а сам, как подумаю про тебя, — рычать начинаю. Как пес. Из-за тебя, можно сказать, всю лекцию мимо ушей пропустил. Понял?
— А чего ты мне начитываешь? Был я на лекции? Был. И нечего! — возмутился Бакланов.
— А я авансом воспитываю тебя, Бакланчик, чтоб в дальнейшем плыл по нужному курсу. Как требуется. Сбиться-то в сторону совсем недолго.
Вдруг Бакланов чуть заметно подмигнул Мазаю и тихонько сказал:
— Идем-ка в сторону.
— Может, драться хочешь? — пошутил Мазай, но, заметив на лице Бакланова тревогу, молча пошел за ним.
Они остановились в углу коридора, возле своей двери.
— Директор отобрал у меня ключ, — невеселым голосом чуть слышно сказал Бакланов.
Эти слова произвели на Мазая магическое действие. Куда девалась его «морская» осанка и неприступный вид! Он широко раскрыл глаза, рванулся к Бакланову и, крепко схватив его за руку, со всей силой сжал ее:
— Врешь?!
— Нужда была врать! Директор еще похвалил — говорит: хорошо сделан.
— Эх, ты! Значит, затонула плоскодонка дырявая.
— А плоскодонка не тонет, даже дырявая может плавать. И плавает. У нас в колхозе есть…
— Не тонет, так людей топит!
— А я что, разве утопил кого? Не знаешь — и не говори.
— Ну, Баклан, ты давай не фырчи! Оратор какой нашелся. Рассказывай все, как было.
Бакланов подробно описал свою встречу с директором, умолчав лишь о посылке. Мазай остался доволен, что Бакланов всю вину взял на себя и не выдал товарищей. Он даже шлепнул Егора по спине, что означало у него высший предел доброжелательности:
— Молодец, Бакланчик! Просто даже поверить трудно, что ты такой героический парень… — Вдруг лицо Васьки стало строгим, а глаза пытливо уставились на Егора. — А каким ветром тебя в комнату занесло? Все на лекцию, а он в комнату поплыл. А? Потому я и говорю, что не видел тебя на лекции. Выходит, ты пришел в клуб к шапочному разбору? Дисциплинка у тебя — что надо! Видать, на черную доску захотелось.
Бакланов был готов к такому вопросу. Зная, что грозит посылке, если Мазай проведает про нее, Егор спокойно, даже немного безразлично ответил:
— Я за порошком забегал. От головы. С утра болит. То в один висок стукнет, то в другой. Когда голова разболится, не до лекции. — И для большей убедительности еще приврал: — Я только высыпал порошок на язык, а они входят. Увидели, что я за делом, и никто ругать не стал. Вот как… Мастер сказал: если голова не пройдет, нужно к врачу сходить, чтобы лекарство дал и освобождение. Ну, а я отказался. И так, мол, пройдет. И прошло. Может, минут десять еще поболела после порошка, и все.
Егор разговаривал с Мазаем, а сам мучительно думал, как бы избавиться от него. Он понимал, что это не так легко, и решил перехитрить Ваську.
— Ты куда сейчас пойдешь? — спросил он.
— Как «куда»? На консультацию. А ты забыл?
— Я в читальню пойду.
— Брось выдумывать! Идем на консультацию.
— Нечего мне там делать сегодня, а в читальню — вот как нужно.
— Зачем?
— Книгу возьму. По литейному делу.
— А я говорю — давай па консультацию! И разговор окончен. Дисциплина! Понятно? В моей группе ие должно быть никаких прогулов. Ясно?
— Так незачем же мне сегодня…
— Ну и наплевать, что незачем, а ты иди. Вреда все равно не получится. А по правде сказать: думаешь, мне самому охота ходить на всякие там консультации? Как бы не так! Терпеть их не могу. Цех — все отдам за него, а уроки да консультации — просто жить мешают. Я бы сам и носа туда не показывал — нельзя, дисциплина требует. А как же! В расписании консультация? Консультация. Ну, и плыви туда, нечего по сторонам оглядываться. А то, пожалуй, опять голова заболит. Пошли. Ну?!
И Бакланов пошел, охваченный тревогой за судьбу стоящей под койкой посылки. Но делать нечего: не подчиниться Ваське он не мог — такого Мазай никому не простит.
На третьем этаже, почти у двери своего класса, они увидели юношу и девушку. Юноша, чуть подавшись к своей собеседнице, что-то ей оживленно доказывал. Он быстро и размашисто жестикулировал, покачивал головой, пожимал плечами — в общем, весь был в движении. Девушка молча слушала его, чуть прикусив губу, и строго смотрела себе под ноги. Заметив на лестнице Мазая и Бакланова, она негромко сказала:
— Ладно. Отпрошусь.
— Правильно, Оленька! — почти крикнул юноша, прищелкнул пальцами, стремительно повернулся на каблуке, помчался по лестнице, крикнул на ходу Мазаю: — Привет, тезка! — и исчез где-то внизу.
Мазай подошел к девушке.
— О чем тут напевал Васька Жабин? — спросил он.
— Так, ни о чем. Просто говорили.
— Брось, Ольга! Я сам видел, как он ломался, словно сдобный пряник. Одесский дергун.
— Ну и хорошо, если видел. Подумаешь, важность какая! Вот что, товарищ староста: я на консультацию не пойду.
— Брось, Писаренко, выдумывать.
— И не собираюсь. У меня пятерка по спецтехнологии. Неясных вопросов нет. Вот и все. Мне нужно в город сходить.
— Зачем?
— Тебе знать необязательно. В общем, за «надом», — хитровато улыбаясь, ответила Оля и добавила: — В кино. Вот.
— В кино?! — удивился Мазай и помрачнел. — Не отпускаю. Никого не отпускаю. Понятно? Пошли на консультацию.
— Понятно. Только на этот раз не выйдет по-вашему, товарищ староста. Я к мастеру пойду. — И Олины каблучки застучали вниз по лестнице.
Едва Мазай и Бакланов вошли в классную комнату, ребята закричали наперебой:
— Мазай, к мастеру!
— Дмитрий Гордеевич велел тебе в преподавательскую прийти!
— Иди скорее, он ждет!
— А не сказал — зачем? — нарочито безразличным тоном осведомился Васька.
— Говорит, что срочно нужно.
Мазай недовольно взглянул на Егора и прошипел:
— Наверно, гонять из-за твоего ключа будет. Руки бы тебе оторвать, чтоб не отпирал дверь в неположенное время! И голову отвинтить — пускай не болит, когда не просят. Жизни никакой из-за вас не стало! Вчера директор больше часа начитывал — думал, и ног не унесу, третьего дня — Батурин. Погодите, возьмусь я за вас…—
Уже от двери он крикнул:
— Эй, друзья, до конца консультации на ужин не уходите! Чтоб пи один не отлучался. Всем понятно?
У МАСТЕРА
В преподавательской комнате Селезнев был один. В ожидании Мазая он выписывал из классного журнала в свои блокнот отметки, полученные ребятами группы за день.
Работа подвигалась медленно: мастер то и дело задумывался, перелистывал журнал почти до конца и возвращался назад. Время от времени он поднимался из-за стола, теребя кончик бороды, делал несколько шагов по комнате и опять садился за журнал.
Селезнев был взволнован и не мог сосредоточиться. Упрек Колесова и Батурина в том, что он чрезмерно защищает своих ребят и почти не обращает внимания на их недостатки, не давал мастеру покоя. Пробегая глазами список учащихся группы, он подолгу задерживался над каждой фамилией. Список был для пего не просто перечнем фамилий — за каждой из них — он всегда видел лица своих учеников. Селезнев придирчиво присматривался к этим лицам, стараясь увидеть в них то, чего не замечал раньше, но что видели и о чем говорили другие.
Нет, хорошие ребята в его группе! Очень хорошие. Пусть как угодно их охаивают, но от этого хуже они не станут. Правда, много шаловливых. А кто в свое время не шалил? Пройдет детство — шаловливая пора, а с ним и желание пошалить. Всему свое время. Вот с грубостями похуже. Грубят друг другу, а иной раз и преподавателям. Это, конечно, плохо, сюда нужно будет направить все внимание. Грубость изжить — первое дело. Драки случаются. Правда, не часто, но бывают. Тоже тревожный сигнал. Хотя, кто же проживет свои мальчишеские годы, чтобы с кем-нибудь не подраться? Вряд ли найдется такой. А потом, драки мальчишек — особая статья: не успеешь отругать драчунов, а они уже снова закадычные друзья. Позабыли все, будто и не дрались. Вот и суди тут как хочешь. Но, конечно, спорить нечего: лучше, если драк поменьше.
«Писаренко Ольга», — прочитал мастер очередную в списке фамилию. Лицо его сразу подобрело, под усами появилась улыбка.
— Славная девчонка, — прошептал он, одобрительно покачал головой и вздохнул. — Сирота. Радоваться бы родителям, да не вернешь их.
Следующая фамилия — Рудаков Сергей.
— Тоже хороший паренек. Не боится работы. За все хватается с охотой, И по учебе нельзя сказать, чтобы был из последних…
В полуоткрытой двери показалась голова Оли Писаренко.
— Товарищ мастер, можно к вам?
Улыбка сбежала с лица Селезнева, но глаза из-под нависших бровей посмотрели на ученицу ласково:
— Входи, Писаренко, входи!
Оля нерешительно подошла к столу.
— Ну, говори, Оля, я слушаю.
— Товарищ мастер, отпустите меня в город ненадолго. Всего на два часа. Я у Мазая спрашивалась, да он не пустил — на консультацию гонит. По спецтехнологии. А мне и делать нечего на консультации. Вопросов у меня нет, и так все понятно.
— В город, говоришь? — Мастер взял журнал и начал его перелистывать. — Отметки у тебя хорошие. Четверки.
— И пятерки есть, товарищ мастер. По спецтехнологии…
— И пятерки есть… Только маловато.
— А уроки у меня уже почти все выучены. Пустите, товарищ мастер! Я давно у вас не отпрашивалась.
— Пустить, конечно, можно, особенно если уроки уже выучены.
— Я же и говорю — почти все выучены…
— Это хорошо… Ну, а зачем тебе понадобилось в город?
Оля чуть закусила губу и не ответила. Селезнев удивился:
— Что, секрет?
— Нет… В кино.
— В кино? А что смотреть?
— «Партизаны».
— Хорошая картина. С подружками?
— Нет, не с подружками. С одним мальчишкой. Он наш ученик, из токарного. Жабин его фамилия. У него сестра в «Октябре» работает контролером и достала пропуск.
— А-а-а! Ну, иди.
— Спасибо, товарищ мастер! — весело поблагодарила Оля и торопливо шагнула к двери.
— Писаренко!
Оля обернулась. Мастер стоял у стола и строго смотрел на нее поверх очков.
— Сегодня сильный мороз. Смотри не модничай: обязательно шарфом обмотай горло, а то ангину недолго схватить. И уши у шапки опусти. Обязательно!
— Слушаюсь, товарищ мастер, — в тон ему ответила Оля.
— А Жабин зайдет за тобой? Или как вы условились?
— Нет, не зайдет. Прямо у кино встретимся. Он будет там ждать у входа.
Селезнев помолчал.
— Вот что, Писаренко. Назначать друзьям-товарищам встречи у кино, в саду или где-то на улице — нехорошо. Если кто хочет повидать товарища, а особенно подругу, пусть спросит разрешения, заранее договорится и зайдет к ней домой. Вот как надо. Потом вот еще что… — Селезнев начал быстро перелистывать журнал, словно искал между листами нужные слова. — В общем, Жабина я приметил. Рыженький такой, вертлявый… Что-то мне он не по душе… Одним словом, когда будешь подходить к кино, внимательно присмотрись: если он не ждет, проходи мимо, не останавливайся. И домой. Попятно?
— Понятно, товарищ мастер.
— То-то. Девчонке нехорошо ждать. Особенно если не знаешь как следует человека.
— А почему?
— Все потому! — неожиданно сердитым тоном ответил мастер. — Самой немножко думать надо. И понимать. Не маленькая… Иди, Писаренко.
Немного удивленная, не совсем понимая, за что же осерчал мастер, Оля вышла.
А Селезнев снял очки, резким движением отодвинул журнал и заходил по комнате. Оля, конечно, не могла догадаться, что мастер рассердился не на нее, а на себя.
«По таким вопросам, — рассуждал он сам с собой, — должна бы говорить с девчонкой мать… А матери-то и нет. И отца нет. Значит, это моя обязанность. А у меня, черт возьми, как назло, и слова какие-то горбатые, одно к другому не приставишь».
В дверь постучали:
— Можно войти?
— Входите, входите, — овладевая собой, ответил Селезнев.
Услыхав голос Мазая, он невольно отметил про себя: «Молодец! Ведь не вломился без разрешения, а постучал в дверь, да еще попросил позволения, хоть и пришел по вызову. А разве год назад он был таким? Да ему ничего не стоило подойти к старику и сказать: «А ну-ка, дай прикурить». Даже в классе плевал на пол, толкал на улице прохожих, отнимал у незнакомых мальчишек коньки да забрасывал их через забор. А сколько было драк! И разговаривать без грубостей не умел… Нет, Иван Захарович не знает, каким был Мазай, а то бы не так заговорил».
Мазай развязной походкой подошел к столу:
— Вы вызывали меня, товарищ мастер?
— Вызывал.
— Каждый день кто-нибудь вызывает. Ребята уже смеются надо мной: без тебя, говорят, Мазай, начальство скучает. Я думал, что сегодня без вызова обойдется. Не вышло.
Мазай взял у стены стул, придвинул к столу и сел, удобно привалившись к спинке.
Мастеру не понравилось, что Мазай не ждал приглашения сесть. Он ясно вспомнил, что Мазай каждый раз, входя в кабинет, ведет себя так же. Брови Селезнева недовольно сдвинулись. «Почему же я раньше этого не замечал? Или не обращал внимания?» — подумал он.
— Товарищ мастер, а я догадываюсь, зачем вы меня вызвали. Даю слово, догадываюсь.
— Не думаю, — сдержанно ответил мастер.
— Насчет Бакланова.
— А что с ним?
Мазай чуть прищурил правый глаз и шутливо погрозил пальцем:
— Ох, и хитрый вы, товарищ мастер! А ключ у него отобрали?
— Отобрали.
— Ну вот. Только вы, товарищ мастер, если вызвали меня насчет ключа, то напрасно беспокоитесь. Я как только узнал, в один момент провернул все, что нужно.
Панибратский тон Мазая становился Селезневу все неприятнее и начал раздражать.
«А ведь Мазай всегда разговаривает со мной да и со всеми старшими только так. И признака уважения нет. Наоборот, в его тоне что-то нахальное, наглое — одним словом, неприятное. Но почему же я раньше мог спокойно относиться к этому?» — подумал Селезнев и спросил:
— Что же вы сделали?
— С Баклановым потолковал как следует. Он дал мне честное слово… знаете, товарищ мастер, просто поклялся, что своего ключа у него больше не будет. Никогда. Я и то думаю: зачем ему ключ понадобился? Ни у кого нет, а у него ключ.
Селезнев достал из кармана ключ Бакланова и спросил:
— Скажите, Мазай, кто сделал этот ключ?
— Он сам, Бакланов.
— Значит, он хороший слесарь? А ну, дайте ваш ключ.
Мазай опустил руку в карман и вдруг понял, что этот жест выдал его с поличным: он, как глупая рыбешка на приманку, «клюнул» на неожиданный вопрос.
— А у меня нет, — спохватился он и, словно обжегшись, выхватил руку из кармана.
— Василий Мазай, — спокойно сказал Селезнев, — дайте ваш ключ. Ну? Я жду. Или вам нужно, чтобы мастер дважды повторял свое распоряжение?