— За пятнадцать километров отсюда, — добавил он.
— О-ой, — дружно сказали девочки.
А ребята зашумели одобрительно. Анатолий Васильевич надел свой огромный рюкзак.
Что это у него там? Как на Северный полюс собрался. Мы тронулись гуськом с платформы к реке, перешли деревянный узкий мост, тоже мокрый и скользкий, и пошли к лесу болотной сырой луговиной. Здесь словно не было осени, трава ярко зеленела, и на ней холодной росой блестели дождинки. Кто был в сапогах — радовался. А учитель шагал впереди, на ходу велел достать тетради, записывать названия всех встреченных птиц, собирать незнакомые растения и насекомых, каких найдём. Это нам понравилось, только какие растения, насекомые в октябре, в такое прохладное утро…
— А вы все растения знаете? — недоверчиво спросил кто-то.
— Я учитель биологии, — коротко ответил Анатолий Васильевич и пошёл ещё быстрее.
— Ребята! — сказал Алик, оборачиваясь. — Ну-ка, собирайте — всю траву, всякие цветки, тычинки-пестики… Поняли? — Он опять насмешливо-властно сощурился и, дёргая щекой, мотнул в сторону учителя. — Про-ве-рим…
Мы ведь слишком долго учились у Анфисы Павловны. И многие одобрительно засмеялись, хотя и не все.
Мы шли теперь по широкой высоковольтной трассе. Она густо заросла кустами. Жёлтый березняк с треугольными листочками мешался с круглолистным пунцовым осинником, ярко зеленели ёршики сосен, блестела паутина, чернели влажные пни, источенные муравьями. Здесь было хорошо и хорошо пахло осенью, прутьями, листиками и дождём, и небо над лесом было тоже дождевое с нежно-серыми тучами, на далях тучи голубели, синели, а над самым лесом небо было белое и мирное. Между кустами, где петляла наша тропа, были уютные поляночки, кое-где даже с жёлтыми, белыми и сиреневыми цветами. Правда, цветы были редкие, поникшие и суховатые, они как бы ёжились и грустили потихоньку, но всё-таки это были цветы, и я радовалась им, как радовались и другие наши девчонки. Все мы в ватниках, куртках, платках и сапогах были сегодня не похожи на себя и как-то ближе друг другу, словно бы роднее. Мне нравилось это, и, наверное, не только мне. Так мы шли до опушки леса. Здесь остановились, поджидая, пока подтянутся остальные. В лесу сильнее пахло осенью, с берёз косо летел лист, стучал в глубине дятел и пищали тихонько, возясь в вершинах, мелкие беловатые птички в чёрных шапочках.
— Видите птички? — показал Анатолий Васильевич. — Кто знает, как они называются?
Мы молчали. Кто их знает? Просто птички, и всё.
— Воробьи, — брякнула Ленка Гусева.
— Эх, ты-ы! — тотчас же возразили ей.
— А кто? Сами не знаете, — огрызалась она.
— Воробьёв в лесу не бывает…
— Это синицы, — сказал Алик.
— Правильно, а какие?
Тут уж было полное молчание.
— Это синицы-гаечки… Записывайте. Светло-серая грудка, коричневая спина, чёрная шапочка. Самец ярче, самка тусклее… Запишите их голос. Кому как слышится.
Одна из птичек подлетела близко, порхала на сосновой ветке и громко выговаривала: «Кее-кее-кее», а может быть, даже «Гаэ-гаэ-гаэ». «Вот почему она — гаечка!» — догадалась я.
— Смотрите, а вон другая, и не такая совсем. Чёрно-белая! — крикнула Лида Щеглова.
— Пишите, — сказал биолог. — Чёрная синичка, или московка.
— Ишь ты… Из Москвы… — сказал Чубик.
— Сам ты из Москвы, — передразнил кто-то.
Московка была такая хорошенькая. Маленькая, быстрая, щёчки белые, а на чёрной блестящей голове тоже яркая белая полоска. Эта синичка залетела на самый верхний пальчик большой ели, на её шпиль, и, резво поворачиваясь там, запиликала: «Цы-пи, цы-пи, цы-пи… Цы-пи, цы-пи, цы-пи…»
— Поёт… — констатировал Чубик.
И все засмеялись. Всё-таки он очень забавный, этот всполошный курносый Чубик с маленькими глазками-гляделками… А по вершинам вдоль опушки быстро прошла стая ещё каких-то забавно трюкающих, посвистывающих белых птичек с длиннейшими чёрными хвостами.
— Долгохвостики. Анатолий Васильевич, кто это? — закричали мы, провожая занятных птичек.
— А это и есть долгохвостые синицы, или аполлоновки, — сказал он.
Мы записали. Двинулись дальше. Но в это время над трассой появилась большая птица, летевшая медленным парящим полётом. У неё были слегка изогнутые крылья и короткий широкий хвост. Всем было ясно, что птица хищная, и все закричали:
— Орёл!
— Коршун!
— Ястреб!
Мы посмотрели на учителя.
— Запишите-ка, — сказал он. — Канюк обыкновенный.
Мы стали записывать. Один Алик пробормотал:
— А что? Он ещё необыкновенный бывает?
— Бывает, — ответил биолог. — Бывает ещё канюк-зимняк, или канюк мохноногий.
— Почему его так… зовут? — Это Чубик.
— Весной он очень громко кричит, как бы плачет. Вот и назвали — канюк. Канючит, значит. Это древнее слово.
Канюки кричат весной на гнездовых участках. И все птицы больше поют и кричат весной.
— И филины?
— Да. И филины.
— А в книжке написано: «В зимнюю ночь ухал филин…»
— Филин не ухал. Это писателю понадобилось…
Мы записали ещё одну синичку — большую. Её многие узнали по жёлтой грудке, чёрной полоске до брюшка и белым щекам. Её и в городе зимой увидишь. Летает по балконам. Только её называют «кузенька».
А в это время прилетел дятел.
— Дятел! Дятел! — закричали все.
«Сейчас скажет: «Записывайте — дятел обыкновенный», — с некоторым раздражением подумала я. Учитель посмотрел на меня. «Неужели он понимает мысли по выражению лица?» — испугалась я и постаралась улыбнуться. Он качнул головой. Он опять меня понял. Мы пошли к сосне, где сидел дятел. Это была высокая толстая сосна, чёрная и точно обугленная снизу, а вверху её ствол постепенно становился жёлто-коричневым с нежно-сиреневыми и голубыми бликами. Дятел припал к стволу и не шевелился, смотрел на нас, потом перебрался на безопасную сторону и выглядывал из-за ствола. Когда мы окружили сосну, он ловкими скачками полез выше, такой забавный, бело-пёстрый и словно бы клетчатый.
— Чем питается дятел? — спросил биолог.
— Червяками, — сказала Лена. Ей, видимо, очень хотелось быть знающей.
— Личинками, — сказала я.
— Жуками…
— Личинками и жуками…
— Ну что ж, — усмехнулся биолог, — наблюдайте…
Дятлу, должно быть, надоело смотреть на нас или он убедился, что его не тронут. Он вдруг порхнул со ствола на густую, разлапистую ветку, пополз по ней, сорвал крепкую шишку и сразу полетел прочь, раскрывая и складывая свои бело-чёрные узорные крылья. Скоро мы услышали его стук: та-та… То-то-та-та… Та… та… Как будто дятел передавал что-то по телеграфу.
— Ну, поняли, чем кормится большой пёстрый дятел? — спросил учитель. — Сейчас найдём и его кузницу.
Идя на стук, скоро увидели дятла, он долбил на кривой сосёнке. Когда мы подошли, на головы нам упала размочаленная шишка, а дятел улетел. Шишек под сосной было множество — точно кто-то вывалил здесь целый мешок.
— Не будем ему мешать! — сказал учитель, и мы тронулись к опушке.
— А сколько есть дятлов у нас? — спросил Алик Зотов.
— А вот считайте: большой пёстрый, малый пёстрый — он вдвое меньше, белоспинный — самый крупный из пёстрых, затем трёхпалый дятел, тоже вроде пёстрых, но с жёлтым хохолком и с тремя пальцами на лапках, живёт он в ельниках. Ещё есть дятел седоголовый, чёрный и зелёный…
— А красный есть? — спросил Чубик.
Анатолий Васильевич помедлил и посмотрел на Чубика — тот смутился.
— Красного дятла нет. Но в Бразилии есть золотой дятел. — Он помолчал, потом сказал: — На сегодня о птицах довольно. Пойдём через этот лес на дорогу, и пока не спрашивайте меня, если какая птичка попадётся, а то всё спутаете. Вспоминайте только тех, которых описали. Теперь будем собирать растения.
— А мы уже! — высунулся Чубик.
— Что «уже»?
— Это… набрали.
— Собирайте ещё.
Шли неторопливо, растянувшись по всему лесу.
Многие уже едва плелись, когда мы вышли на большое убранное поле. Вдали, посередине его, был островок непаханой земли с кустами и несколькими ёлками.
— Там будем отдыхать, — показал учитель, и все оживились: давно ждали, когда же остановимся.
Островинка средь поля была сухая, видимо, её обдувало ветром, и только издали казалась она крошечной, на самом деле — шагов пятьдесят в длину. Из земли выступали камни, и мы поняли, почему её не пахали. Тут было хорошо: далеко видно и за ёлками укрыто от ветра. Все повалились прямо на траву, разлеглись на сухом дёрне. Только и слышалось:
— Ой, как я устала!
— Ой, ноги едва донесла!
— Как далеко-о!
— А сколько ещё?
— Ещё столько же, — сказал учитель.
* * *
Анатолий Васильевич наломал мелких веточек, как-то по-особому сложил их шалашиком, поджёг, и огонь затрепетал, зачихал, загудел; через пять минут тут горел яркий недымный костёр и на рогульках висело ведро.
Я чистила картошку. Мальчишки открывали банки с тушёнкой. Всё это оказалось в рюкзаке Анатолия Васильевича. А есть хотелось так, что набегала слюна.
— Ну, пока варится, — сказал Анатолий Васильевич, — давайте сюда ваши растения. Будем определять.
Мы вывалили перед ним целую копну увядших и подсохших растений и цветков, от которой пахло осенью и сыростью.
— Начнём с цветов! — Учитель выбрал жёлтые одинаковые цветки. — Может быть, кто-нибудь знает?
— Одуванчики, — высунулась Ленка.
— Не совсем точно. Это одуванчик, но лесной и осенний, называется смешно — кульбаба. Записали?
И он начал раскладывать розово-белые крепкие цветы.
— Это тысячелистник. Лекарственное растение, употребляется при катаре дыхательных путей и как потогонное: Вот это нивянка. Нет, не ромашка, а нивянка, или поповник… это буквица, это золотая розга, манжетка, кисличка, журавельник, иначе лесная герань… клевер — это вы должны знать, гусиная лапка, земляника, рябина, купавка, аконит, борец волчий…
Он называл растения мгновенно, не задумываясь, по одному листику, и все мы видели — он говорит правду, не притворяется знающим. Он действительно знал это всё.
Когда записали и рассортировали листочки и травы, суп сварился, и мы принялись за него, сидя и лёжа у костра, с таким аппетитом, что я не помню, когда ещё так вкусно, с наслаждением ела.
Трудно рассказать, какой был тут гомон, смех, шутки, фырканье, как мазались сажей, как пили чай из того же ведра и какой он был коричневый, густой и сладкий. Жаль, что надо было вставать и шагать ещё километров восемь. Все мы сидели рассолоделые, и не хотелось двигаться.
— Не умеете отдыхать, — сказал учитель. — Отдыхать надо расслабившись: лечь на спину, расстегнуть ворот и постараться представить себя парящим в небе. Так можно увидеть орлов. Сейчас как раз идёт пролёт орлов. Но редкие его видят: орлы летят очень высоко…
Приглашать к отдыху было не нужно. Все улеглись, подстелив куртки. Я лежала с открытыми глазами, и постепенно мне вправду стало казаться, что я лечу, и тело стало невесомым, и его покачивает в облаках, так легко и плавно мне было, что я не чувствовала земли. Анатолий Васильевич тоже лежал неподалёку, он держал в зубах сухую соломинку, и мне было видно, если скосить глаза, какое грустное и спокойное у него лицо. «Всё-таки трудно с вами», — наверное, думал он, а может быть, мне просто так показалось, может быть, он совсем и забыл про нас, а думает о своём…
После такого отдыха поднялись очень бодро. Анатолий Васильевич велел всё убрать, костёр залили, и через поле мы двинулись к станции, как будто только что начали этот поход…
На следующий день только и было разговоров о походе, об Анатолии Васильевиче, он стал вдруг самым известным учителем, оттеснил и физика Николая Ивановича, и директора, и нашу литераторшу Татьяну Сергеевну, которая умеет читать и Гоголя, и Тургенева, и Маяковского как артистка. В классе только и слышалось: «А он-то! Анатолий-то Васильевич! А Чубик-то! А Ленка-то!» Один Владик иронически улыбался, слушал, а после уроков, когда стали собирать сумки, сказал:
— Ну что вы все кудахтаете? Ах! Ах! Кудах, кудах! Он же вас вокруг пальца обвёл. Он эти места знает. Сто раз, наверное, ходил и травы эти вызубрил, и птиц. А почему, думаете, он, кроме синичек, никого больше называть не стал? Не догадались? Эх вы, простофили! Да он же сам не знает, поняли?
— Врёшь ты всё. Он даже ордена знает, марки, монеты… — доказывал Чубик. — А он это знать не должен. Спроси у Альки…
Алик Зотов кисло улыбался.
— Допустим, — цедил Владик. — А я берусь доказать, что ничего он не знает, по крайней мере в энтомологии… Ровно столько же, как и Семядоля. Ну? Хотите пари? Спор?
Он улыбался умной длинной иронической улыбкой. И никто не хотел с ним спорить, хотя все колебались словно бы, а Чубик даже встал, так хотелось заступиться за учителя. Чубик у нас, в общем-то, справедливый.
— На что спорить? — спросила я. Не знаю, как это получилось, я не хотела связываться с вундеркиндами.
— Ты? — усмехнулся Владик, меряя меня взглядом человека, с пелёнок убеждённого в своём превосходстве. — Может быть, подумаешь? Или ты влюбилась, бедняжка? Ну, так и есть: глаза горят, щёки тоже…
— На что спорить? — повторила я, теперь действительно краснея.
— Да уж ладно… Ты просто, ничего не объясняя, пойдёшь и встанешь к доске рядом со своим биологом… Ну? Подходит? На его уроке… Согласна?
— Да, — сказала я, зло глядя на него. — А если проспоришь ты?
— Во-первых, это исключается, во-вторых, для тебя слишком слабое наказание. Я спорю только из-за того, чтобы вы не кудахтали.
— Во-вторых, — сказала я, — ты выйдешь из класса, а потом зайдёшь и попросишь извинения у Анатолия Васильевича. Идёт?
Владик покраснел.
— Замётано! — сказал он. — Все слышали?
И ребята зашумели — не то осуждая его, не то поддерживая меня.
На следующий день он принёс две синие коробочки со стеклом, в которых были жуки.
В первой уже известный плавунец и дровосек, которого Анфиса Павловна назвала «стригуном», во второй коробке находился один крупный жук совсем странного, не похожего на жуков вида. Он был черноватый, блестящий, с рогом на голове и панцирем, который заканчивался двумя острыми шипами. Лапы у жука зубчатые, сильные, и с виду он немного напоминал навозника.
Столпившимся у парты ребятам Владик сказал:
— Вы, конечно, помните этих жуков? Анфиса определила их: навозник и стригун. На самом же деле это плавунец окаймлённый и серый сосновый дровосек. Не думаю, чтобы ваш знаменитый биолог, который знает всё на свете: и ордена, и марки, и птиц, сумел бы правильно определить хотя бы этих жуков. Ну, пусть даже определит. Допускаю. Зато вот этого он не назовёт никогда. Гарантия стопроцентная. Для этого надо быть слишком хорошим биологом и знать энтомологию не хуже меня.
И он улыбнулся своей спокойной надменной улыбкой.
— Как называется жук? — спросила я.
— Зачем это тебе?
— А вдруг ты соврёшь и скажешь, что биолог ошибся?
— Что-о? — сказал Алик. — Повтори, повтори…
— Нечего повторять — всё ясно. Скажи название жука.
— Чтобы ты шепнула своему биологу?
— Никакой он не мой… А ты и рад со своими жуками. Подумаешь, если он и не знает, нельзя знать всё… Ты тоже всего не знаешь.
— Может быть, ты уже сдаёшься? Ребята, она уже не хочет спорить.
— Нет, хочу, буду, — сказала я со злостью. Я в самом деле рассердилась на Владика и боялась за Анатолия Васильевича. Конечно, этого жука ему не определить.
— Ну что ж, прогуляешься к доске, а жук называется… Нет. Ребята, название этого жука связано с луной. Все слышали? Запомните — с луной…
Он убрал коробки в парту.
На следующем уроке, едва Анатолий Васильевич зашёл в класс, Владик поднял руку. Анатолий Васильевич не заметил руки, проверяя по списку весь класс, и, только когда дошёл до фамилии Владика, вдруг спросил:
— Почему ты не был на экскурсии?
Владик поднялся с ленцой, постоял, как бы обдумывая ответ, потом сказал:
— У меня нет резиновых сапог и, кроме того, ужасно болела голова.