Человек как-то странно дернулся, будто сам испугался, но схватил-таки собаку за ошейник.
Миха боязливо направился к незнакомцу. Ребята затаили дыхание.
– Дяденька, я кота своего ищу. Не видели? Где-то здесь он орал. А я не знаю, как отсюда выбраться.
Любой человек, услышав такое признание в глубине кладбища, проникся бы сочувствием к незадачливому пацану. Любой. Но не этот.
– Пошел отсюда! – рявкнул «дяденька». А за ним рыкнула его ощетинившаяся собака.
– А куда? – проныл Миха. – В какую сторону?
– В любую. Пошел! А то собаку спущу!
– Пошел, уже пошел, – забормотал Миха. – Однозначно. Только держите его покрепче. А кота моего не... Все, все! Меня уже нет.
И Миха попятился, не спуская глаз с грозно рычащего пса.
Незнакомец проводил его внимательным злым взглядом и скрылся вместе с собакой в склепе.
Колька и Костик подождали некоторое время, ползком убрались на безопасное расстояние, поднялись и дунули узкой аллейкой к выходу. Там уже их ждал Миха.
– Натерпелся я страху, – признался он.
– Молодец, Миха, – похвалил Колька. – Спаситель наш однозначный.
– Ну? – выдохнул Костик. – Какой он из себя?
– Вот такой, – Миха показал рукой себе по грудь. – Лохматый. Лапищи – во! Клыки – тигровые! Типичный кавказец.
Ребята недоуменно переглянулись:
– Ты про кого?
– Про собаку, конечно. Я, кроме этого пса, ничего не видел.
– А мужик? Какой из себя?
– Говорю же: с собаки глаз не спускал. И на дерево поглядывал. Знаешь, как бы я на него взлетел. Как мартышка, однозначно.
– Мужик! – заорал Колька. – Какой он?
– Мужика не разглядел, – вздохнул Миха. – Хотя... Во – нос у него красный.
– А пиджак? Какой пиджак? – ребята уже теряли терпение.
– Пиджак? – Миха задумался, припоминая. – Пиджак с рукавами.
– В клетку пиджак? – рявкнул Колька.
– В клетку, в линейку, – разозлился и Миха. – В цветочек! В аленький! У меня коленки до сих пор дрожат.
Ребята вышли за ворота.
– У тебя ночуем? – спросил Колька Костика. – Разрешил Афанасий?
– Разрешил, – Костик задумчиво покусывал сорванную по дороге травинку. – Нам Кролик нужен.
– Васька? А зачем?
– Есть идея. Он нам поможет собаку нейтрализовать.
– А бандитов, – вздохнул Колька, – придется самим.
В номере они быстро разделись и забрались в огромную кровать.
– Прямо как графья, – зевнул Миха. – Ты бы, Костик, придвинул бы к этой панели кресло. На всякий случай. Мы хоть и не Оболенские, да все ж таки боязно. Припрется кто-нибудь. Однозначно в полночь.
– А больше некому, – тоже зевнул Колька. – Тема с Жучкой в тюрьме. «Пижон» с Черновцовым на кладбище.
Миха хихикнул. А потом серьезно произнес сонным голосом:
– Так вот я и думаю... Как все это было... С Оболенским... Жалко мужика... – И замолчал, засопев носом.
А Костику долго не спалось. И когда он заснул, ему привиделся сон в продолжение Михиных слов.
...Мрачная глухая ночь. Каркают вороны. Свеча на столе Оболенского догорает, мигая. И вдруг ее гасит сильным сквозняком. Поднимается панель – и в комнату врываются люди графа, в масках, с потайными фона-рями.
Оболенский хватает пистолет, но... поздно. Звенят кинжалы, он падает. Люди графа закатывают его тело в ковер и уносят на кладбище, где уже вырыта безымянная могила.
На полу остаются оборванная в схватке пуговица, растоптанный огарок свечи... Появляется граф. В руках у него канделябр. Граф озабоченно ищет что-то в комнате, роется в вещах князя, заглядывает в печь, под кровать – напрасно, он ничего не находит. Никакого сундучка. Который мирно прячется в его любимой оранжерее, за кадкой с любимой пальмой. Предусмотрительный Оболенский здраво рассудил, что там его никто искать не догадается. Под самым носом.
Граф злобно скалится и изо всех сил трахает кулаком по столу...
От этого звука Костик вздрагивает и просыпается. И видит в лунном свете, как медленно отодвигается от стены кресло, подталкиваемое поднимающейся панелью...
Глава XIV
Разбегаются, как тараканы
Вовчика на кладбище не взяли. Не захотели орденоносцем рисковать. И он решил дождаться ребят в музее. Вертелся там до самого закрытия.
Потом Саша включил сигнализацию и начал вежливо позванивать связкой ключей. Вовчик вздохнул, обиделся и какое-то время сидел на скамейке под Милосской Мегерой. Там он соскучился окончательно и отправился в город – людей посмотреть, себя показать.
Уже темнело. В одних домах зажигались огни, в других они гасли. Закрывались магазины и ларьки дневные, открывались ночные. Все меньше становилось на улице прохожих, все реже проезжали, светя фарами, машины.
Вовчику стало еще скучнее. От скуки он глазел по сторонам, стараясь зацепиться взглядом за что-нибудь интересное. Уселся на лавочку в сквере, скудно освещенном двумя оранжевыми фонарями, стал считать прохожих. Раз – процокала каблуками дама в брюках и с собачкой на поводке. Два – прошествовал мужчина в шляпе и с портфелем. Три – протопал милицейский патруль с автоматами. Четыре – прошаркал старичок с пустыми бутылками в допотопной сетке-»авоське». Пять – прошел... г-н «Пижон» собственной персоной, в плаще с поднятым воротником, с чемоданом в одной руке и с каким-то объемистым предметом, завернутым в мешковину, в другой.
Вовчик раскрыл рот, моргнул. И пошел следом. «Пижон» – по дорожке сквера, а Вовчик прямо по газону, за кустами.
Выйдя на площадь, «Пижон» осмотрелся, глянул на часы и зашел в ночной магазин. Вовчик терпеливо ждал за рекламной тумбой начала нынешнего века. Она была вся, как многолетними обоями, оклеена афишами и объявлениями и сильно воняла собаками. Вовчик терпел. И чуть было не пропустил «Пижона». Потому что тот вышел из магазина с той же ношей, но совсем другим человеком. И плащ другой, и брюки из-под плаща другие, и вместо шляпы – совершенно дурацкая, но очень модная кепчонка.
Опять взглянув на часы, «Пижон» перехватил поудобнее чемодан и сундучок Оболенского, обернутый в мешковину, и бодрым шагом направился к автовокзалу. А Вовчик за ним – короткими перебежками. От дерева к дереву, от столба к столбу.
На автовокзале «Пижон» изучил расписание, взял в кассе билет и зашел в буфет.
Вовчик и тут не растерялся. Подошел к той же кассе, встал на цыпочки и заговорщически зашептал кассирше:
– Тетенька, сейчас мой папа брал у вас билет. Он поссорился с мамочкой и решил уехать. А мы не хотим оставаться без него, мы многодетные, нас пятеро мальчиков и семеро девочек...
– Вот беда-то! – ахнула кассирша. И чуть не заплакала. – И что ж они повздорили? Чего не поделили?
– Нас, наверное. Двенадцать пополам без остатка не делится. То есть делится, конечно, но... Я сейчас побегу за мамочкой и приведу ее сюда. Только не знаю, успею ли?
– Успеешь, милок, бежи, родной. Он на утренний рейс взял, на три сорок пять. Беги за мамочкой. Да накажи ей, чтоб всех детишек с собой взяла. Не устоит папашка-то, – злорадно добавила кассирша.
– Спасибо, тетенька, – поблагодарил ее Вовчик и засверкал пятками.
Завернув за киоск, где торговали видеокассетами, он убедился, что «Пижон» благополучно откушал и устроился в уголке на пластиковом диванчике, поставив один локоть на чемодан, а другой на сундучок в мешковине.
И вот тогда Вовчик со всех ног помчался в музей.
Толкнувшись в запертые двери гостиницы, он сгоряча попрыгал под окошком номера, но это оказалось ему не по росту. Тогда он попробовал было покидать в окошко камешки. Но маленькие производили соответственно маленький шум и не могли разбудить ребят. А большой камень... Да, пожалуй, хватит и одного разбитого стекла. И Вовчик помчался к барскому дому, где оставался известный ему вход в музей через решетку подвального окна. Ее все собирались приварить наглухо, но за последними событиями совсем об этом забыли.
Решетка ржаво скрипнула и поднялась, Вовчик нырнул под нее...
По правде сказать, Костик едва не завизжал спросонок, когда кресло поехало по полу и стала подниматься панель. Он после всех передряг ожидал уже чего угодно.
Вскочив с постели и едва не столкнув при этом на пол Миху, лежавшего с краю, Костик перемахнул через комнату и включил свет.
Панель, пыхтя, продолжала подниматься. Проснувшиеся от света ребята таращились на нее, хлопая глазами...
Но пыхтела не панель. Пыхтел Вовчик, для которого она оказалась тяжеловатой.
Едва увидев его физиономию, похожую на перекошенное лицо штангиста в тщетной попытке взять рекордный вес, Костик подскочил к стене, подхватил край панели и высоко поднял ее.
Вовчик ввалился в комнату:
– «Пижон» уезжает! – взвизгнул он. – На автовокзале сидит! С сундуком! Пошли его брать!
Ребята не стали задавать вопросов. В комнате замелькали штаны и куртки. Ноги – в штанины, руки – в рукава. И через полминуты по заснувшим Дубровникам мчались юные участники ночного забега.
Впереди сверкал пятками Вовчик, за ним – Колька, Костик. Миха трусил замыкающим.
У автовокзала Колька скомандовал:
– Стоп! Отдышимся.
Если город в основном спал, то здесь, на вокзальной площади, не спали. Здесь суетились. Сновали туда и сюда. С вещами и сонными, капризничающими детьми. Иногда без вещей и детей, но тоже суетливо. Шипели дверьми и скрипели тормозами автобусы. Какая-то визгливая женщина заполошно орала на всю площадь: «Ванька, Ванька, черт косой, иде ж ты делся?» А громче всех хрипел искаженный динамиком голос диспетчера. Его никто не мог разобрать, и все торопливо спрашивали друг у друга: «Чо он сказал? Какой рейс?»
...Отдышались. Вошли в здание вокзала. Здесь было спокойнее. Здесь не суетились, а все больше спали – на пластиковых диванчиках, на вещах и просто на полу, подстелив газетки. А кто не спал, тот кушал. И ходил меж людей – храпящих и жующих – внимательный милицейский патруль.
– Начинается посадка на рейс номер двенадцать по маршруту Дубровники – Званск. Отправление с пятого перрона в три часа сорок пять минут, – прохрипел динамик.
– Вот он! – показал Вовчик.
Навстречу им к пятому перрону шел, не торопясь, «Пижон» с чемоданом и сундучком в мешковине.
Шел спокойно, в предвкушении недалекого уже будущего счастья. Богатого, безмятежного.
Но тут на его пути стали четыре несовершеннолетних хулигана, один из них – совсем юный.
– Что надо? – растерялся «Пижон» на чистом русском языке.
– Сам знаешь, – ответил Костик по-французски.
– Не понимай совсем, – вдруг залопотал «Пижон», окончательно потеряв голову. И машинально добавил шепотом: – Грабят! Милиция!
– Ща будет тебе милиция, – пообещал самый юный хулиган. И, сверкнув пятками, тут же вернулся в сопровождении двух постовых, которых он, видимо, успел коротко проинформировать по сути дела.
– Пройдемте, гражданин, – сказал старший патруля.
– Не пойду! – взвизгнул «Пижон». – У меня – вот, билет на автобус.
– Вася, – сказал старший, – сходи, придержи отправление. А вы, гражданин, не волнуйтесь. Проверим ваши документы и, если все в порядке, проводим до автобуса. Проходите.
– Вот мои документы! – и «Пижон» подал свой паспорт. Правда, в волнении он вытащил не тот, не настоящий, а французский.
Милиционер наметанным глазом пробежал его и сразу все понял.
– Вы задержаны, гражданин. Вася, – бросил он вернувшемуся напарнику, – отправляй автобус.
Понурив голову, «Пижон» покорно направился в комнату милиции.
Там все прошло очень быстро.
– Что у вас в чемодане и в свертке?
– Мои личные вещи.
– Перечислите, пожалуйста.
– Галстук, тапочки...
– Вася, пригласи понятых.
Чемодан смотреть пока не стали, вспороли мешковину, поставили на стол сундучок.
«Пижон» позеленел.
– Отоприте, пожалуйста.
– У меня ключик затерялся.
– У меня нашелся, – сказал Колька и протянул милиционеру все ту же «Пижонову» отмычку.
Тот усмехнулся, покачал головой.
– Это его, – Колька кивнул в сторону задержанного.
Милиционер отпер сундучок.
– Прошу понятых подойти поближе. Смотрите внимательно, – и стал доставать из сундучка вещи.
Пустую бутылку из-под водки... Осколок могильной плиты... Смятые газеты за прошлый год... До белизны обглоданную собакой кость...
Позеленевший «Пижон» пошел поверх зелени желтыми пятнами, а милиционер посмотрел на ребят укоризненно: мол, что же вы?
– У него пистолет есть, – сообщил Колька. – Обыщите его.
Милиционер недоверчиво глянул на него, на «Пижона». Тот опустил голову.
Пистолет нашли в чемодане.
Когда ребята выходили из комнаты милиции, они слышали, как старший патруля докладывал дежурному по городу:
– Нарядом транспортной милиции задержан гражданин Голубеев с поддельным паспортом гражданина Франции. При досмотре у задержанного обнаружено огнестрельное оружие – пистолет системы «ТТ». Подозревается в ограблении музея в связи с вашей ориентировкой...
И еще они слышали, как бывший господин Пижон, раскачиваясь на деревянной скамье, горестно приговаривал:
– Эх, бабенька, бабенька...
...Ребята вышли из здания автовокзала. Было уже совсем светло. И суета на площади улеглась. Свободнее стало. Будто все, кому надо, наконец-то разъехались, оставив повсюду свой мусор, который лениво перебирал утренний ветерок.
Миха раскинул руки и широко зевнул. А Вовчик схватил Кольку за рукав и заорал:
– Ты все понял? А я все понял! Это его Черновцов надул! Себе все забрал, а сундучок костями набил. Для веса.
Колька остановил зевок на полпути:
– Так он же ждать не будет!
– Я больше не побегу, – решительно заявил Миха. – Ни за какими сокровищами. Я сейчас спать буду. Вот здесь. – И он пнул ногой контейнер с мусором.
– Кто не согласен, – сказал Колька, – тому в лоб. Миха, в лодку – и в село, за Кроликом. Пусть он придумает, как нам кобеля отвлечь. Тащи его прямо к склепу. Полный вперед!
– А я? – спросил Вовчик.
– А ты с нами, для связи. Возьмем Черновцова под наблюдение. Чтобы не ушел.
Глава XV
Битва на кладбище
Васька хоть и Кроликом звался, но вылитый поросенок был. Сам небольшой, кругленький, нос пятачком. Щелочки глаз – в белых ресницах.
Добродушный, но обидчивый. «Чуть что – так сразу Кролик» – была его обычная приговорка, он как бы заранее ограждал себя от возможных к нему претензий.
Как его Кроликом прозвали, никто уже не вспомнит. То ли оттого, что в школьном спектакле Братца Кролика играл, то ли за то, что когда-то кроликами увлекся. Они у него хорошо росли, и их становилось все больше. Бедного Ваську целыми днями только и видели, что с косой да с мешком травы на спине. Вокруг села все выкосил, на дальние покосы уходил.
– Так мы без сена останемся, – шутливо проворчал как-то председатель колхоза.
– Зато с мясом будем, – буркнул Кролик из-под мешка.
Но это он так сказал – в ответ на шутку, кроликов своих Васька в обиду не дал бы. Они его любили, бегали за ним, как собачонки, вернее – скакали. Слушали его внимательно, будто понимали, что он им говорит: сядут на задние лапки и ушками шевелят. А больше всего им нравилось у него на коленях подремать, под ласковой рукой. Даже ссорились меж собой из-за этого.
Его вообще все звери и птицы понимали, будто он их язык знал. Отчасти так и было. По-собачьи Васька лаял так, что мог всех псов на деревне переполошить. И кукарекал лихо. Баловался иногда – пропоет по-петушиному в неурочное время, а ему со всех дворов петухи отвечают, приводя разбуженных хозяев в недоумение.
Васька авторитет имел даже у взрослых. Как скотина у кого приболеет – к Ваське бегут. Как к ветврачу. К Айболиту, словом.
Однажды даже, говорят, такой случай был: вышел из леса огромный лось, остановился на краю деревни. Собаки первыми сбежались, облаивают. Он на них рога опускает, но не трогает. А переднюю ногу высоко держит, на весу.