– Как всегда. – Лиза улыбалась, но старалась не поднимать на папу заплаканных глаз. Лиза любила сладкое, ведь когда съешь, что-нибудь вкусненькое, на душе становится хоть чуть-чуть полегче.
– И можно узнать, почему ты такая грустная? – спросил папа таким будничным тоном, как будто они говорили о погоде. – Тебя кто-то обидел?
Папа был способен понять многое. Но о своей любви Лизе не хотелось говорить даже с ним, потому что папе вряд ли понравится то, что она влюблена в учителя.
– Никто, – сказала Лиза, и ей вдруг снова захотелось заплакать. – Никто меня не обидел, но никто меня и не любит.
– А я такая несчастная девчоночка, – запел папа. Никто меня не любит! Никому я не нужна!
Лиза засмеялась, потому что папа пропел эти слова очень весело, что не соответствовало их смыслу.
– Тебе лишь бы шутить, – буркнула она, стараясь казаться недовольной. – А меня действительно никто-никто не любит.
– А ты что, у всех спрашивала? Может, кто-нибудь да любит.
– Нет, точно никто, – уверенно сказала Лиза. – Если бы кто-нибудь любил, я бы догадалась.
Она взялась за чашку и заметила, что к ее ручке привязана красная ниточка. Она удивленно посмотрела на папу, а он ей загадочно улыбнулся в усы.
– Я принес тебе то, что надо? – спросил он.
– Ты что, все понял?
– В чем, в чем, а в наблюдательности мне не откажешь, – сказал папа и потрепал Лизу по голове. – Не переживай. Может быть, когда-нибудь он еще зайдет к нам в гости.
– Да, – согласилась Лиза, – только для этого мне снова придется сбить его на катке.
Стоило Лизиной голове коснуться подушки, как она тут же заснула – глубоко и без сновидений. Почему-то на душе у нее стало очень спокойно после того, как она доверила свои мысли бумаге. Как будто то, что нестерпимо жгло ей душу, перешло на чистый лист в клетку. А бумага все стерпит.
10
Егор закрылся в своей комнате и включил музыку на полную мощность. Он залез под свой письменный стол и оторвал от его задней стенки конверт, приклеенный скотчем. Никто не знал о существовании этого конверта, это была тайна Егора, его мечта. Уже несколько месяцев он откладывал деньги на покупку мотоцикла, и накопил довольно много, но все равно недостаточно.
Конечно, можно было просто попросить родителей, но Егор не хотел ни у кого одалживаться. К тому же отец обязательно скажет, что надо думать о поступлении в институт, вместо того чтобы бессмысленно гонять по улицам с дружками, а мать схватится за сердце или за голову, говоря, что на мотоциклах ездят только самоубийцы и что у ее сына будет эта машина смерти только через ее труп.
Для Егора мотоцикл был чем-то большим, чем средством передвижения, но им этого было не понять. В прошлом году он несколько раз одалживал мотоцикл у своего приятеля. Он знал, что человек на мотоцикле – это что-то особенное. Такому человеку все по плечу. Такого человека боятся и уважают, перед ним заискивают, на него оборачиваются – а девушки, все, как одна, мечтают прокатиться, и крепко прижимаясь к его спине в кожаной куртке.
Он попросил родителей дарить на праздники не подарки, а деньги, экономил на развлечениях – почти не ходил в кино, не дарил девушкам цветов, даже почти бросил курить. Егор пробовал работать курьером, но такая работа была ему не по вкусу, к тому же платили катастрофически мало, и тогда он продал свои почти новые часы и кожаную сумку, привезенную родителями из Лондона.
И все это для того, чтобы было что положить в конверт, скрытый от людских глаз. Каждый раз, бережно приклеивая его скотчем к задней стенке письменного стола, Егору казалось, что он все явственнее слышит рычание мотоцикла и чувствует запах бензина. Это было похоже на любовь, но только гораздо лучше, потому что никто не мог его обмануть или посмеяться над ним.
Но когда Лилия заговорила о своей любви к рыжим персам, Егор почувствовал, что должен что-то предпринять. Он позвонил в кошачьи клубы и узнал об их стоимости. Тот котенок, который был нужен Лилии, стоил очень дорого, но Егору хватило бы денег на его покупку.
«Что же, – думал он, открывая драгоценный конверт, – может, так будет даже интересней. В конце концов живая девушка гораздо лучше, чем мертвая машина».
А в том, что Лилия будет с ним, если он исполнит ее желание, Егор не сомневался ни секунды. Он перебирал в руках хрустящие купюры, скопить которые ему стоило большого труда, и ему было совсем не жаль расставаться с ними.
На следующий же день, словно боясь передумать, Егор отправился в самый лучший клуб в городе, где его уже ждали.
– Вот этот, – сказал он, показывая на маленький рыжий комок. Котенок оказался таким лохматым, что было непонятно, где у него глаза или уши. Я бы взял этого.
Котенок как будто понял, что речь идет о нем, и издал тонкий, пронзительный вопль.
– Очень хороший выбор, – одобрительно сказала женщина средних лет, ужасно похожая на кошечку. Глядя на нее, можно было поверить в теорию переселения душ. – Его родители были чемпионами многих выставок. А самого его зовут Вильгельм Понтий Август.
– А не длинноватое имя для такого маленького? – не удержавшись, спросил Егор.
Женщина посмотрела на него с осуждением и провела ладошкой по щеке совсем как кошка, которая умывается.
– Молодой человек, – с упреком сказала она, – это еще очень короткое имя для такого родовитого кота. Если бы вы знали всю его родословную, то так бы не говорили! Да у него документов больше, чем у нас с вами! Когда его прапрабабка была вывезена из Англии…
Но Егор дальше не слушал. Он взял на руки пушистый комок И принялся им любоваться. Котенок был таким маленьким, что помещался на ладони.
«А я бы назвал тебя Рыжиком, – подумал Егор и подул на рыжий мех. – Может, звучит не так величественно, как Вильгельм Генрих или как там еще… Зато по-человечески».
Котенок спал и был невесом, как пуховая варежка. «Вот Лилия обрадуется. – Егор представил ее лицо, ее широко распахнутые глаза, удивленно вскинутые брови заулыбался. – Сначала будет отказываться, скажет: «Наверное, это очень дорого… Не надо было этого делать…» А что я тогда? Я отвечу: «Подумаешь, дорого!» И небрежно пожму плечами, как будто вообще не понимаю, о чем речь. И еще скажу: «Для меня это – пустяк. И потом, твое желание для меня – закон…» – А она возьмет его на руки и закружится с ним, как девочка, у нее будут слезы на глазах. Разумеется, от счастья, потому что исполнилась ее мечта. А потом она меня поцелует и скажет: «Никто не делал для меня ничего подобного. Понимаешь? Ты особенный, знаешь об этом?» Я скажу: «Знаю, конечно, но иногда напоминай мне об этом…»
– Молодой человек, – окликнула его женщина, похожая на декоративную кошечку, – можете производить оплату.
– Оплату? – переспросил Егор, выходя из мира• грез. – Ах, да; конечно.
– Документы будут оформлены уже сегодня, продолжала женщина. – Я вас поздравляю. Надеюсь, вы будете ходить на заседания Клуба?
– На заседания? – Это не входило в планы Егора. Но по выражению ее миловидного личика он понял, что, если не согласится, смертельно обидит ее в лучших чувствах. – Конечно, как же иначе…
Выходя на улицу и прижимая котенка к груди, он увидел•мотоциклиста, проехавшего на полной скорости. Егор едва успел отскочить, чтобы его не обдало дорожной грязью.
– Самоубийца! – сказал он с осуждением. – Никого вокруг не замечает! И мотоцикл у него – так себе, правда, Рыжик?
Но котенок ничего не ответил и только плотнее свернулся клубком на груди у Егора.
Он позвонил Лилии, чтобы договориться о встрече, и она сказала:
– Приходи ко мне. Как раз никого, кроме нас, не будет.
Ему показалось, что в этих словах есть и обещание, и надежда. Он повязал красный бант на шею Рыжику. Тот почти не упирался, как будто понимая неизбежность этой процедуры.
– Жалко с тобой расставаться, приятель, – сказал Егор, когда Рыжик пытался то ли укусить, то ли облизать его пальцы. – Да ничего не поделаешь. Надеюсь, мы все равно будем часто видеться.
Лилия открыла дверь не сразу. На ней был только шелковый халат и такие же шелковые, вышитые цветами тапочки.
– Извини, я была в ванной, – сказала она, встряхивая тяжелыми мокрыми волосами, которые от воды завивались еще больше. – Проходи, я сейчас.
Она даже толком не взглянула на него и, уж конечно, не заметила сверток с Рыжиком. Егор прошел в комнату и сел на диван. Диван был кожаным, холодным и скользким. Он огляделся: много ковров, лепнина на потолке, книги, стоящие ровными рядами… Казалось, что в этой квартире давно никто не жил.
– А вот и я. – Лилия высушила волосы феном, но по-прежнему была в халате, который постоянно распахивался. Егору, хотя он и был не из стеснительных, приходилось старательно отводить глаза.
– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он, когда она села рядом. – Закрой глаза.
– Хорошо, – кокетливо сказала она, закрывая глаза, запрокидывая голову и подставляя ему свои. ярко накрашенные губы. – Я жду…
Ее губы были совсем близко, халат еще шире распахнулся на груди, но от такой доступности Егору стало не по себе.
– Вот, теперь можешь открывать, – сказал он, выпуская котенка на ковер. – Это тебе.
Лилия, хлопая глазами, уставилась на котенка, а потом перевела недоуменный взгляд на Егора.
– Что это?
– Помнишь, ты говорила, что хочешь рыжего перса? Вот, это для тебя. Настоящий клубный кот. Вильгельм Понтий Август.
– А документы? – спросила Лилия, опускаясь на колени перед котенком. – Документы оформлены правильно?
– Наверное, – сказал Егор, протягивая ей бумаги. – Тебе нравится?
Лилия, просматривая документы, медлила с ответом, но наконец улыбнулась Егору и сказала:
– Шутишь? Это же моя мечта! Именно такой котик!
Она вскочила, села так близко к Егору, что оказалась почти у него на коленях, обняла за шею и заговорила прямо на ухо, отчего ему стало даже немного щекотно:
– Это все ты сам… Ты для меня… Ты не представляешь что это для меня значит… Такой очаровательный такой милый… И ты и он… Вы оба…
«Это гораздо лучше, чем мотоцикл, – мелькнуло в голове у Егора. – Даже сравнивать нечего».
– Я зову его Рыжиком, – сказал Егор, про водя рукой по ее спине. – Как только увидел, сразу подумал: его зовут Рыжик.
– Плебейское имя, – сморщилась Лилия. – Он же не беспородный, чтобы так называться. Лучше я буду называть его Билли, от Вильгельма. Так благозвучней. Тебе нравится?
– Конечно, – сказал Егор. – Ведь теперь это твой котенок.
Когда она сидела так близко, целовала его в шею и говорила слова благодарности, ему нравилось все. Даже безвкусное имя Вилли.
11
Ученики редко радовали Людмилу Сергеевну.
В основном они ее мучили или раздражали, но она и не думала уходить из школы. «Такова нелегкая доля учителя» – вздыхая, говорила она на педсовете и•возводила глаза к давно не крашенному потолку. Ей нравилось играть роль мученицы, но еще больше ей нравилась та власть, которую она имела над этими «неуправляемыми созданиями с уголовными наклонностями». Но то, что Людмила Сергеевна обнаружила как-то вечером, проверяя тетради, превзошло ее самые мрачные ожидания. Она поставила тройку за домашнее задание в тетрадь Кукушкиной и принялась в задумчивости переворачивать страницы, когда наткнулась на записи, которые показались ей занятными. Она углубилась в чтение и с каждой строчкой ужасалась все больше и больше.
Лиза Кукушкина писала своему новому учителю Михаилу Юрьевичу. При этом тон письма был фамильярным, как если бы их связывали длительные отношения. К тому же Лиза упоминала о какой-то встрече на катке, о свидании около памятника и о том, как Михаил Юрьевич был у нее в гостях.
Этого оказалось достаточно, чтобы Людмила Сергеевна пришла к страшному, но очевидному выводу – ее несовершеннолетняя ученица и новый учитель вступили в неподобающие отношения.
«Как я могла не уследить. – Людмила Сергеевна сняла очки и стала покусывать дужку, как делала всегда в минуты задумчивости. – Значит; их роман развивался у меня под носом, а я ничего не замечала».
Но раздумывала она недолго, потому что была человеком действия, особенно в таких критических случаях, как этот.
На следующий день она вызвала в свой кабинет Михаила Юрьевича и, сверля его глазами, сказала:
– Мне надо с вами поговорить; Но может, вы хотите сами мне все рассказать?
Она считала себя очень справедливым человеком и не могла не дать ему последней возможности раскаяться. Но Михаил Юрьевич, смотрел на нее как-то особенно безмятежно и непонимающе, и это еще больше разозлило ее.
– О чем, Людмила, Сергеевна? – спросил он и улыбнулся. – О чем рассказать?
– Ну, например, о том, как вы нарушаете педагогическую этику, – багровея, сказала она. – О своем романе с ученицей…
– Ах, это! – Он махнул рукой и облегченно вздохнул. – Вы все неправильно поняли. С Аней Малышевой я задержался после урока для того, чтобы обсудить тему ее доклада. Ну, мы разговорились и просидели почти до закрытия школы, но я вас уверяю…
Она не дала ему договорить.
– Да как вы смеете надо мной издеваться? – прошипела она, выгибая шею, как кобра, готовая к прыжку. – При чем тут Малышева? Я говорю о вашем романе с Кукушкиной!
– С Лизой? – удивился Михаил, – О моем, романе с Лизой?
– Не надо по сто раз переспрашивать! – возмутилась Кошка. – Так вы только тянете время…
– Я переспрашиваю, потому что удивлен.– Голос Михаила звучал так искренне, что было трудно ему не поверить. Но Людмилу Сергеевну никогда не пугали трудности. – Я встречался с Лизой только однажды, да и то – по делу.
– Знаю я эти ваши дела, – отрезала Кошка. – А на катке? А у нее дома?
Михаил озадаченно смотрел на нее, соображая, как можно одним словом ответить на такое количество дурацких вопросов.
– Да, я случайно встретил их с Тусей на катке, потом Лиза упала, и мы с Маргаритой Николаевной проводили ее домой… Но я не понимаю, откуда…
– Откуда мне все стало известно? – Кошка испытывала радость следователя, поймавшего преступника с поличным. – Вот, полюбуйтесь, что пишет ваша ученица! Прямо в тетради по физике, вы только подумайте!
И она протянула Михаилу Лизину тетрадь, открытую на нужной странице. Он пробежал глазами несколько первых строчек и сказал:
– Я не получал этого письма.
– Да, – подтвердила Кошка. – К счастью, его получила я.
– Но ведь оно адресовано мне. И если вы это поняли, то должны были мне и передать.
– Вот еще, – возмутилась Людмила Сергеевна. – Что же вы мне прикажете – быть почтовым голубем вашей любви?
Но Михаил Юрьевич не слушал ее. Он читал Лизино письмо, каждая строчка которого дышала такой любовью и преданностью, что У него сжалось горло и защипало в глазах. Ему стало нестерпимо больно от мысли, что кто-то чужой, злой и равнодушный, прочитал это письмо раньше, чем он.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он, сжимая в руках тетрадь.
– Вы должны отдавать себе отчет, что такое поведение – аморально. Поэтому, во-первых, я вызову Лизиных родителей и поставлю их в известность, во-вторых, я сделаю внушение ей самой, а в-третьих, я бы попросила вас впредь…
– Вы не должны этого делать, – как можно спокойнее сказал Михаил, хотя внутри у него все дрожало от возмущения. – Это недоразумение. Первая детская влюбленность, над которой нельзя смеяться. Лучше оставьте все как есть. Поверьте, так будет лучше…
– Лучше для кого? – Кошка сузила глаза. – Для вас?
– Для всех, – твердо сказал Михаил.
– Отдайте мне тетрадь, – сказала Кошка, требовательно протягивая руку. – Мне нужен фактический материал для серьезного разговора с родителями.
– Не отдам, – без малейшего колебания ответил Михаил, убирая тетрадь во внутренний карман пиджака. – Раз письмо написано для меня, оно и должно оставаться со мной, не так ли?
Людмила Сергеевна чуть не задохнулась от злости, потому что мало кто осмеливался разговаривать с ней в таком тоне. А пока она приходила в себя, Михаил вышел из кабинета и побежал вниз по лестнице, чтобы встретить Лизу и предупредить о нависшей над ней угрозе.