Диптих
Пассажиры автобусов невероятно беспечны. Пока они находятся внутри автобуса, они с интересом следят за плавающими вокруг акулами. Любуются яркими лампочками на их ошейниках, показывают акулам язык или стучат через стекло по их глупым мордам, прижавшимся с другой стороны. Подбадривают криками убегающих от акул прохожих, а иногда и преследующих прохожих акул.
Пассажиры автобусов совершенно забывают, что, выйдя из автобуса, они сами становятся прохожими. И, к сожалению, гораздо менее проворными, чем те, кто не привык ездить в автобусах.
* * *
Руководство автобусной компании пыталось повысить бдительность пассажиров. В автобусах вывешивались объявления. Рядом с «Осторожно, дверь открывается автоматически» писали: «Берегись акул». Водители зачитывали обращения к пассажирам во время остановок, предупреждения печатались на каждом талончике. Не помогало.
Компания несла убытки: видя кровь на остановках, люди боялись пользоваться автобусами. Но решение было найдено: на выходе из автобусов продают картошку фри с кетчупом, томатный сок, а также раздают фирменные красные футболки.
Побороть страх
Он рассудил, что добьется большего, не нападая открыто. Поэтому вначале он просто ходил за Ивановым по пятам, прячась за угол или за дерево, если тот оборачивался. Уже тогда Иванов начал испытывать смутное беспокойство. Потом нервничал все больше и больше, а он, осмелев, уже держался прямо за жертвой, чуть не наступая Иванову на пятки. Наконец он переселился на плечи Иванова. Краем глаза несчастный порой замечал сидящего на его плече и испуганно озирался. Он же в это время перепрыгивал на другое плечо.
Иногда проскакивая быстро, иногда на мгновение застывая, он вертел Ивановым как хотел. Но однажды замешкался на целую секунду и позволил себя рассмотреть. Иванов разгадал его тактику и нашел способ справиться с ним. Теперь Иванов смотрит в зеркало на свои плечи. Непрерывно, боясь даже на секунду выпустить зеркало из рук.
Дом
Когда он вырос, родители решили, что ему нужен собственный дом. Так как они не хотели отпускать его далеко, дом построили внутри своего собственного, посреди зала. Но мамины кошки взбунтовались, они привыкли ходить через зал напрямик. Да и снующие по дому почтальоны не давали сосредоточиться. Дом разобрали.
Мама нашла решение в журнале: там был напечатан план-развертка дома. Три комнаты, садик. Мама аккуратно вырезала дом, положила в кабинете на стол, и он там поселился. Все было хорошо, пока отец, который любил пить кофе в кабинете, не посадил на дом несколько пятен. Пришлось выбросить.
Было еще нескольких неудачных идей. Жить в ящике стола оказалось неудобно, потому что в нем постоянно шарили в поисках каких-то бумажек; карточный домик разваливался от любого сквозняка; пряничный домик, не удержавшись, он съел сам. В конце концов он нашел выход: решил построить дом из слов.
Фундамент получился практически сразу. Стены он сначала наговаривал по одному кирпичу, но потом наловчился и создавал их очень быстро, гладкие и ровные. Перекрытия несколько раз рушились из-за неправильно построенных фраз, но уроки риторики решили эту проблему.
Дом был уже почти готов. Оттачивая стиль, он довел отделку до совершенства. Но все никак не мог выдумать крышу, которая бы его устроила. И по сей день он не нашел достойного завершения и регулярно простужается во время дождей.
День шестой
Он построил у себя дома мирок и решил заселить его. Взял всяких блестящих железячек, сделал из них человечков. Но не успели те размножиться, как их растащили галки. Сделал человечков из пуха, но чихнул, и они разлетелись по всей комнате – не собрать. Человечки из сахара, как назло, любили купаться. Человечки из пыли были настолько ленивы, что не стали оживать. Человечки из камешков так шумели, что он разобрал их сам.
Неизвестно, сколько бы он еще издевался над вещами, если бы не оказалось, что спичечные человечки боятся темноты.
Наставление
Никогда не иди по краю дороги, а если идешь, то смотри прямо перед собой, или под ноги, или на дорогу. Только ни за что не смотри в сторону.
Пространство по сторонам от дороги бывает нестабильно.
Взглянешь на него не под тем углом, или просто будешь спросонья, или задумаешься. Пространство может не выдержать. Скалы раскрошатся, усыпав тебя известкой, облака плюхнутся лужами к твоим ногам, деревья уйдут под землю, нить горизонта порвется с легким треском.
И под конец на дорогу начнет падать небо. Придется подпереть его своими плечами. И ты так и будешь стоять, держа небо на спине, пока тебе не придут на помощь, а они могут и вовсе не прийти.
Елена Касьян
Зимняя сказка
– Ой, какой малюсенький! – воскликнула девочка и присела на корточки.
Девочку звали Фафа. Вообще-то, ее звали Феофания Игоревна Костик. Костик – это фамилия. А имя Феофания – подарок покойной бабушки.
– Ой, какой хорошенький! – Девочка сняла варежку и осторожно потыкала пальчиком во что-то копошащееся в снегу.
– Ай! – пискнуло «что-то».
– Ай! – отдернула руку девочка.
– Помяла мне все! – возмутилось «что-то». – Зачем сразу руками лезть? Лезут сразу…
– Извините! – Девочка от неожиданности села в снег. – Вы говорящий попугайчик?
– Хи-хи, попугайчик! – захихикало «что-то». – Ты это… думай что говоришь! Сама вон канарейка!
– Я не канарейка. Я – Фафа! – надула губки девочка.
– А я не попугайчик! Я – Тридцать Шестой! – сказало «что-то». – Ты считать-то умеешь?
– Умею! До ста! И читать! Я в группе лучше всех читаю! – сказала гордо Фафа.
– Ладно. Допустим, – сказало «что-то». – Живешь-то далеко?
– Нет! Рядом тут! Вон, прямо за сквером… и второй подъезд… вон, где лавочка синяя! – затараторила Фафа.
– Тогда пошли, – сказал Тридцать Шестой. – Только это… тихонечко меня бери, аккуратно! И не тыкать пальцами!
– Хорошо-хорошо! – закивала девочка и осторожно опустила Тридцать Шестого в карман…
– А зачем нас вызвали? – волновался один. – Раньше же не вызывали. Зачем нас, а?
– Это тебя еще не вызывали. А меня очень даже, – спокойно отвечал другой. – Вон, видал?
Он повернулся спиной и задрал рубаху.
– Ого! Не больно? А что, прямо с первого раза?
– А ты как думал! Да ладно, не дрейфь! Он только с виду суровый. А вообще, нормальный мужик.
Распахнулась тяжелая дубовая дверь, и из глубины зала донесся сперва кашель, а потом раскатистый мужской голос:
– Та-ак! Вы с какого участка?
– С тридцатого!
– Гм, хорошо. Значит, ты, – голос обратился к Тридцать Первому, – отправляешься к своему подопечному Леше Гудкову. У него там неприятности: какая-то шпана велосипед умыкнула. Конфликт назревает. Глянь там… чтоб по-мирному всё. Ну, ты знаешь, не в первый раз. И чтоб инкогнито!
Из глубины комнаты вдруг подуло теплым воздухом. Тридцать Первый закрыл глаза, несколько раз свел и развел лопатки, за спиной что-то захлопало, потом он поднял руки и растворился в воздухе.
– Теперь ты, – голос обратился к Тридцать Шестому. – Первый раз на задание?
– Первый. – Тридцать Шестой смутился и даже немножко покраснел.
– Ладно, не волнуйся. Значит, так… Игорь и Тамара Костики. Развод у них назревает… Но это не в твоей компетенции… У тебя девочка. Пять лет. Переживает сильно, – голос снова откашлялся. – Погляди там издалека, что к чему, и назад с докладом. На первый раз будет достаточно. Сильно не высовывайся. И главное – никакого самоуправства! Ну, давай!
Прямо в лицо Тридцать Шестому подуло теплым ветром, он зажмурился, в лопатках сильно защекотало… его толкнуло в грудь, потом в затылок, потом обдало холодом, словно окунули в ледяную воду.
– Дурак! Да куда ж тебя несет? – донесся тот же голос откуда-то сверху. – Глаза хоть открой! Глаза!.. Ох эти мне новобранцы…
И в следующий момент что-то нависло над Тридцать Шестым, и он услышал удивленное:
– Ой, какой малюсенький!..
…В кармане было сухо и тепло. Тридцать Шестой выгреб кучку крошек и мятый фантик от конфеты.
– Это в мусор, – сказал он, высунувшись из кармана. – А ты тут гуляешь, что ли?
– Ага, – сказала Фафа, перекладывая крошки и фантик в другой карман. – Там дома ругаются все. Наверное, опять из-за меня.
Фафа зашмыгала носом и стала утираться варежкой. Из-под шапки выбился светло-русый локон, и никак не получалось заправить его обратно.
– Ну ничего-ничего, разберемся, – сказал Тридцать Шестой, устраиваясь поудобнее.
– А можно я буду звать тебя Тришкой? – спросила Фафа.
– Ладно, зови, чего уж, – донеслось сонно из кармана.
– А ты мальчик или девочка? – опять спросила Фафа шепотом.
В ответ доносилось только ровное тихое сопение.
Феофания Игоревна Костик бежала через сквер, придерживая карман рукой и стараясь сильно не подпрыгивать.
Тридцать Шестой сладко спал, подложив ладошку под щеку, и снились ему большие белые крылья и девочка Фафа. Как он парит над ней, высоко-высоко, и мягкая ажурная тень покрывает ее белобрысую ветреную головку.
Килька в томате
Я полагаю, никому не надо объяснять, что такое воображаемые друзья.
Ее звали Элиза. Как в «Диких гусях» у Андерсена.
Она не любила спать в темноте, запах котлет, дождь и сидеть на унитазе, пока я рядом купаюсь в ванной.
От котлет я отказалась из солидарности, купалась быстро, пока Элиза ждала за дверью, и уговорила бабушку оставлять ночник у кровати.
Элиза боялась пауков, незнакомых мужчин и кильку в томате, у которой глазки.
Она волновалась, что может промочить ноги, что помидорная кожица может прилипнуть к нёбу и что мы пропустим мультики.
Я переносила ее через лужи, выковыривала у кильки глазки и чистила помидоры. Я осматривала углы на предмет паутины и знала наизусть программу телепередач.
Мне было семь лет, и я ее боготворила.
Не каждой девочке повезло иметь воображаемую подругу. И если в три года ты можешь говорить об этом открыто и все будут умиляться и снисходительно гладить тебя по голове, то в семь лет ты совершенно не готова к такому положению вещей.
Элиза была моей большой тайной и большой проблемой.
В семь лет у девочек уже есть свои дела и даже обязанности. В конце концов, девочки ходят в школу.
Элиза устраивала жуткие скандалы и горько плакала по утрам.
Пришлось запирать ее в шкафу, предварительно наобещав кучу вечерних игр и развлечений.
Элиза любила меня преданно и самозабвенно, но мстила жестоко и регулярно.
Она вырывала страницы из моих тетрадей, теряла зонтики и роняла на пол блюдца. Она вытаптывала астры под окном, отрывала пуговицы на моей куртке и выливала суп в унитаз. Она прятала колпачки от фломастеров, пачкала мои платья и съедала спрятанный в серванте шоколад. Мне попадало.
Я все ей прощала: она спасла мне жизнь.
Впервые я увидела Элизу в больнице. Я лежала в барокамере, утыканная капельницами и проводками. Элиза сидела рядом на стуле и пыталась отковырять пластырь у меня на запястье. Я не могла разговаривать и только удивленно поднимала брови.
– Сейчас все быстро поснимаем и пойдем домой! – сказала Элиза.
У нее плохо получалось. А потом пришли врачи и опять увезли меня в реанимацию. Но Элиза везде следовала за мной и говорила:
– Ну давай уже тут разбирайся быстрее и пойдем! Ну надоело уже!
И все как-то действительно стало происходить очень быстро и хорошо. А когда Элиза научила меня плести рыбок и чертиков из капельниц, я полюбила ее на всю жизнь.
Еще какое-то время я была на постельном режиме. Бабушка готовила мне диетические бульоны, мама часто приезжала меня навестить, я пила таблетки по каким-то схемам и спала днем.
Но Элиза сказала: «Хватит!» – и стала прятать таблетки под матрас, а потом тихонько выносить и топить в унитазе…
Дружили мы долго и крепко. Наверное, поэтому у меня как-то не складывалось дружить с кем-то еще. Только Элиза и книги, которые мы читали вместе.
На школьный новогодний утренник в третьем классе мне купили костюм Красной Шапочки. Но Элиза устроила истерику и сказала, что я никуда не пойду, а буду сидеть с ней дома и рисовать принцесс в альбоме. Пришлось взять ее с собой.
Это было большой ошибкой. Во-первых, потому, что она все время дергала меня за рукав, пока я читала стихи, и я забыла два куплета. Во-вторых, она толкнула меня на лестнице, и я разбила коленку и порвала колготки. А в-третьих, там был Витя Карский!
Витя Карский, красавчик из третьего «Г», стоял рядом со мной в спортзале, где по центру красовалась шестиметровая елка и рядом с ней приплясывал Дед Мороз со Снегуркой.
И когда заиграла музыка и все стали идти хороводом вокруг елки, Витя Карский взял меня за руку.
И тут Элиза больно ущипнула меня, я споткнулась и ударила Карского локтем в бок.
Он сказал: «Ты что, вообще?»
Я покраснела, а Элиза ущипнула меня еще раз. И я сказала: «Сам вообще!»
А он сказал: «Ну и подумаешь!» – и перешел в другое место круга и встал между Андрюхой и Светкой.
И тогда я потащила Элизу в коридор и сказала:
– Все, уходи домой! Ты мне испортила весь праздник!
Конечно, по возвращении я не застала никого, кроме бабушки.
Я половину ночи просидела на кровати, глядя в открытый шкаф. Я нарочито долго собиралась утром. Я попросила у бабушки котлет на ужин. Я целую неделю рисовала одних только принцесс. И целый месяц выращивала паутину в углу.
Когда сошел снег, я уже почти отвыкла зубрить программу телепередач и забыла, как делают чертиков из капельниц. Только долго еще останавливалась прежде, чем переступить лужу.
И до сих пор не люблю, когда помидорная кожица пристает к нёбу.
Все на свете кильки в томате смотрят на меня с укором.
И иногда мне очень хочется, чтобы пришла Элиза и сказала:
– Ну давай уже тут разбирайся быстрее! Ну надоело уже! Хватит!
Вот как сейчас.
Тринадцатый
В первый день Сашка просто просидел до обеда на скамейке в раздевалке.
Сначала он цеплялся за маму и плакал, и даже кричал и пинался. Потом пытался снова и снова надеть шапку и ботинки, словно от этого что-то зависело.
Захлебываясь слезами, он повторял: «Мамочка, мамочка, не хочу в детский сад! Не хочу, не хочу!»
Когда мама уже шла через двор, он просто смотрел в окно и плакал, и когда Анна Леонидовна взяла его за руку, вдруг весь обмяк и присел прямо на пол рядом с ней.
– Ну что ты, Сашенька? Пойдем, я познакомлю тебя с детками. У нас там много игрушек разных. И аквариум с рыбками.
– Можно я здесь посижу? – спросил жалобно.
– Ну ладно, посиди немножко, вот тут, на лавочке, – сказала Анна Леонидовна. – Только не долго. Мы сейчас завтракать будем.
В средней группе было 29 человек. Манную кашу не ели 12. Двенадцать – это очень много. Даже вермишель с молоком не ели только шестеро.
Непринципиальных нянечке удавалось покормить с ложки. Еремин уже стоял в углу, пытаясь рукавом стереть со штанов пролитую кашу. Люся тайком выплевывала пенку в чашку из-под киселя.
Анна Леонидовна уже дважды выходила в раздевалку, но новый мальчик наотрез отказывался заходить в группу.
– Ну пойдем, поешь манной кашки и вернешься сюда, если захочешь, – уговаривала Сашку воспитательница.
– Не хочу. Я не ем манную кашу. Я люблю пюре и омлет, – отвечал Сашка, глядя в пол.
«Тринадцатый», – подумала с досадой Анна Леонидовна.