«Не заметила. Разве что Персик».
— Ну, отвечай же!
— Да.
— Уж очень неуверенно ты произнесла «да». А между тем это так. Верь мне, ведь я-то всех вас вижу — и ребят, и тебя тоже. Ну, скажи сама, за что им любить тебя, когда ты ходишь чумазая, растрепанная, грубишь всем, плохо учишься и портишь всему классу среднюю успеваемость?
«Да что же это такое — средняя успеваемость?!»
— А в довершение всего ты сама их не любишь. Ведь не любишь! Ты не можешь пройти мимо парты Аги Феттер, чтобы не смахнуть ее ручку или еще что-нибудь. Думаешь, я не замечала?
«Видно, пожаловалась, обезьяна несчастная!»
— Феттер не говорила мне, но если бы сказала, мне пришлось бы заступиться за нее. Так ведь?
Кати вдруг так отчаянно затрясла головой, что косы ее пустились в пляс.
— Тетя Дёрди, я ведь цыганка! — крикнула она вне себя от горя. — Не такая, как все! Цыганка, цыганка, цыганка…
Она с трудом выдавила это из себя и захлебнулась в слезах. Но тетя Дёрди все же поняла. Снова взяла Кати за руку, склонилась к ней и горячо заговорила:
— Нет, Кати, нет, нельзя так, никогда больше не говори, что ты не такая, как все, что ты другая! Ты такая же девочка, ласточка моя, как любая другая…
— А все-таки они не хотят быть вместе со мной! — плача, выговорила Кати.
Впервые в жизни она произнесла это вслух. Слезы так и хлынули у нее из глаз. Минута — и синий ее халатик потемнел от влаги. Сколько их было, этих сдавленных, непролитых слез: и из-за Маргитки, кассирши из кондитерской на Главной площади их городка, и из-за вахтера универмага «Корвин», из-за памятного Первомая, и из-за Феттер, посмеявшейся над ее новым голубеньким платьем… Слезы катились градом, она никак не могла остановить их. Но и тетя Дёрди все говорила и говорила, рассказывала ей, объясняла:
— Знаешь, Кати, людей так долго учили дурному, что они и сейчас еще не забыли той науки. Сколько столетий, даже тысячелетий твердили им и внушали, что люди не одинаковы, что господин — это одно, а слуга — совсем другое, и господа презирали слуг, бедных, не считали их за людей. А ведь каждый человек имеет одинаковое право на жизнь и на счастье. Ты понимаешь меня?
Кати кивнула. Она слушала всем сердцем, даже слезы перестали катиться из глаз.
— Еще и двадцати лет не прошло, как у нас, в нашей стране, громко заявили, что все люди равны. Подумай, что это такое — двадцать лет в сравнении с тысячелетиями! А ведь дети всегда немного похожи на своих родителей. Поэтому так легко и так долго держится дурное, пришедшее из прошлого, и вот почему воспитывать приходится не только детей, но и взрослых. Ты улыбаешься, да? А ведь насколько труднее воспитывать взрослых, чем детей! С вами и то никакого сладу нет, а если еще всех мам да всех пап собрать! Ну, сколько я уже твержу вам, чтобы сразу после первого звонка в классе была тишина, — а где она, эта тишина?..
«Еще какой гвалт стоит! Только тогда и стихает все, когда тетя Дёрди войдет в класс».
— Но есть один хороший способ воспитывать людей — любить их. И детей, и взрослых. И тогда они постепенно изменятся. Вот увидишь: будешь любить ребят, и они тебя полюбят. Странная это вещь — любовь: чтобы получить ее, самой надо отдавать, и как можно щедрее. Понимаешь?
— Да.
Тетя Дёрди выпустила руку Кати. Смуглая маленькая рука с короткими пальцами сиротливо осталась у нее на коленях.
— А теперь поговорим о елке. Роль свою ты нашла, но сделать теперь ничего нельзя. За вчерашний пропуск я не буду тебя наказывать, но обещай, что больше этого не повторится никогда. Обещаешь? Ну, дай мне на том руку!
Катина рука быстро скользнула опять в теплую ладонь тети Дёрди.
— Забрать сейчас роль у Марики я не могу, да и поздно уже, все равно ты не успеешь выучить. И вообще ты заслужила это наказание. Помнишь, как ты вела себя на воспитательском часе? Мол, и праздники тебя не интересуют, и вообще все… Как тебе ни обидно было, подобная недисциплинированность недопустима. Но не будем больше говорить об этом. Такое с тобой не повторится. Я знаю. И потому мне не хотелось бы, чтобы ты вообще не участвовала в празднике.
«Этуке можно будет прийти!» — гулко застучало сердце у Кати.
— Что-нибудь новое выучить ты уже не успеешь, но если ты знаешь… ну, стихотворение какое-нибудь или песню… Ты умеешь петь?
— Так ведь… — пожала Кати плечами. Конечно, она умеет, кто же не умеет петь?
Тетя Дёрди обернулась:
— Мы не помешаем, Агата?
— Нет, нет, пожалуйста, — отозвалась незнакомая учительница.
— Тогда спой что-нибудь, Кати. Послушаю, какой у тебя голос.
Кати спела одну за другой три песни. Она уже решила, что ей придется спеть все песни, какие она знает, — только ведь тогда этому и конца не будет! — но вдруг тетя Дёрди поглядела на часы и даже испугалась. Она сказала, что должна уйти и чтобы Кати разыскала завтра тетю Магду, учительницу пения, и выбрала вместе с ней три песни да попробовала исполнить их под рояль. А тетя Дёрди до тех пор успеет предупредить ее.
— Вот ты и будешь выступать, Катика, петь будешь. Если бы ты так же горячо относилась к географии! Ну, да мы еще поговорим с тобой обо всем.
Кати так и светилась от счастья. Она стрелой полетела в эспрессо, чтобы пригласить Этуку на праздник. И только дома вспомнила, что забыла купить говядину у дяди Сабо.
11
Очень странно сейчас у Кати на душе. От радости это, что ли? Так вот как оно бывает, когда захлестывает радость и даже голова идет кругом?! А как пылает лицо! Совсем как дома в храмовой праздник, когда все ребята катались на карусели. Кати каждый год бегала с Надьхаю на карусель. Та карусель была не электрическая, не такая, как здесь, в Веселом парке, — там ребята сами становились в серединку и крутили карусель. Десять кругов прокрутишь — садись кататься. Кати всегда выбирала коляску, а Надьхаю больше любил на лошадке. Ох, как она вертелась, эта карусель, и как кружилась от быстрого движения голова! Вот как сейчас…
Все было именно так, как представляла себе Кати заранее. Впрочем, нет, все-таки не совсем так.
Все выступавшие должны были собраться в классе к половине четвертого. Организационному комитету и звену имени Лайки[12] тетя Дёрди велела установить в гимнастическом зале стулья и принести два красных бумажных мешка. В мешках были подарки. Эти мешки красили всем классом в пятницу после уроков. Просидели до шести, но зато всё закончили. Като Немеш даже нарисовала на каждом мешке по чертику. Вышло просто замечательно! У одного, правда, рожки немного смазались, но это было видно, только когда подойдешь совсем близко. Кати тотчас решила про себя, что близко подходить не надо. Гм, оказывается, эта зануда Като на что-то способна! Кати предложила художнице новенькую тетрадку, если она нарисует ей маску черта. Немеш сказала, что нарисует, но только после праздника, а тетрадки ей за это не нужно, у нее и своих достаточно. Подарки укладывали тоже сообща. Деньги дал родительский комитет, и каждому из ребят досталось по два маленьких пирожных и по пяти кусков постного сахара. Все это они упаковывали в целлофановые пакетики и перевязывали тоненькой ленточкой.
С самого утра только и было речи, что о подготовке к празднику. На первой же перемене к Кати подошла Марика.
— Ты после уроков свободна?
— Ага.
— Останься тогда, будем готовиться к празднику.
— Не останусь.
— Почему?
— А меня не звали.
— Так ведь никого не звали, это просто задание для нашего отряда, а ты еще не вступила, поэтому я говорю тебе отдельно.
— Феттер небось будет против…
— Во-первых, какое тебе дело до Феттер, во-вторых, нас в оргкомитете трое. Кладек, поди-ка сюда на минутку. Пускай Кати тоже останется после уроков, верно?
— Конечно, пусть останется! — заорал Кладек во все горло, словно не в пяти шагах стоял, а кричал из соседней школы.
А вечером тетя Дёрди перед всем классом сказала, что самой прилежной и расторопной оказалась Кати. Это было в пятницу. А в субботу…
Прежде всего в субботу никого не спрашивали. Все взвыли от радости, когда тетя Дёрди объявила, что спрашивать она сегодня не будет, потому что вчера все долго работали в школе, а после уроков как-никак будет праздник. Кати тоже покричала вместе со всеми, но только для порядку: впервые в жизни она честно выучила урок по географии и вчера вечером, уже в половине девятого, постучалась к тете Лаки, чтобы она послушала.
«Что там у вас? Уж не беда ли какая?» — испуганно вскинулась тетя Лаки, увидев Кати. Она собиралась ложиться и как раз парила ноги.
«Пожалуйста, послушайте, я вам расскажу урок по географии!» — Кати сунула ей в руки учебник.
«Совсем девка спятила!» — удивленно воззрилась на нее тетя Лаки, но сама уже нашаривала рукой очки, которые тут же и водрузила на нос.
Кати протрещала всё без запинки.
После урока она не выдержала и в коридоре догнала тетю Дёрди.
«Я сегодня выучила географию!» — шепнула она и заглянула учительнице в глаза с такой готовностью, словно тут же собралась отвечать.
Тетя Дёрди рассеянно кивнула и сразу, увидев тетю Луизу на лестнице, окликнула ее и заторопилась. Кати она так ничего и не сказала. Хорошо еще, что Надьхаю не видел всего этого. Он бы сейчас подмигнул Кати, подтолкнул ее локтем и сказал: «Ну, говорил же я, что учиться — даром время терять! Уж если и делать что-нибудь лишнее, так во всяком случае не уроки». В эту минуту Кати была согласна с Надьхаю целиком и полностью.
Но дома дурное настроение исчезло. Она протанцевала разок по кухне, вытащила из-под стола самую большую кастрюлю, налила воды и поставила ее на газ. Дома никого не было. Шаньо придет позднее, папа тоже — он еще за продуктами зайдет после работы и готовить сам будет: Кати сегодня выступает!
Выступает! От волнения она не могла заставить себя съесть даже яичницу из двух яиц, хотя в другой раз из трех съест — не заметит. Она так и оставила яичницу, не справившись; ничего, Шаньо придет — доест. Потом взяла большой таз, сполоснула его, налила воды и вымылась вся, с головы до ног. А ведь утром она тоже помылась. Если бы это видел Руди! Да он бы целый год не давал ей проходу!
Кати надела белую блузку. Тетя Лаки выстирала ее, выгладила, даже накрахмалила. Блузка так славно, чисто пахла! Темно-синюю юбку в складках, купленную ей еще в самом начале года, Кати с утра уже вычистила, попросив у тети Лаки щетку, и повесила на оконный шпингалет. Когда юбка была надета, дошла очередь и до волос. Кати туго заплела их в косы и повязала белыми лентами — то был подарок Шаньо. Кати думала, что язык проглотит от удивления, когда Шаньо сунул ей в руки маленький сверточек. В нем оказались широкие белые ленты. Шаньо, конечно, ничего не сказал, но Кати знала, что это за дядю Гараша. Шаньо заходил к ним, и дядя Гараш обещал с первого января устроить его на свой завод. Шаньо уже успел побывать на заводе, и ему все пришлось там по душе.
Кати взобралась к зеркалу. Для этого ей понадобилась скамеечка, иначе ничего не было видно. Уж лучше бы тетя Бёшке повесила зеркало сразу на второй этаж, получилось бы не намного выше. В зеркале отражалась на редкость аккуратная девочка. Ослепительно белая блузка особенно подчеркивала смуглую кожу лица. Правда, Кати предпочла бы быть такой же беленькой, как Феттер, только, конечно, без веснушек. Впрочем, Персик тоже очень смуглая, почти как сама Кати. Они как-то сравнивали цвет своих рук, и Персик сказала, что летом она гораздо темнее.
В половине третьего Кати была совершенно готова. Участникам концерта следовало собраться в классе к половине четвертого, но Кати уже не в силах была усидеть дома. Она решила сбегать еще раз к Этуке — благо, время позволяет — и спросить, придет ли она на праздник. Правда, Кати спрашивала ее об этом ежедневно, а вчера даже дважды. Этука в конце концов не выдержала и сказала, что выплеснет на Кати свой кофе, если та опять заведет речь о том же.
Этуки в эспрессо не было. По субботам она кончает в два, Кати совсем забыла! Кати растерянно потопталась у стеклянной телефонной будки. Похоже, напрасно она расстегнула свое пальтишко, — но нет, Марика все же заметила! Зимой Марика обслуживала столики, а в летний сезон стояла у стойки, отпускала мороженое. Это ведь она наградила Кати той первой порцией мороженого, на которую ей дала чек Этука.
— Какая ты сегодня нарядная, Кати! — воскликнула Марика. — А ну-ка подойди, дай я погляжу на тебя! — Она вынула изо рта два чека, наколола их на длинный гвоздик, что торчал на стойке, и даже повертела Кати, так она ей понравилась. — Хочешь взбитых сливок? — спросила девушка и, не дожидаясь ответа, собрала их ложечкой с большого подноса.
Быстро поедая лакомство, Кати рассказала Марике, что будет сегодня выступать, потому и нарядилась так. Этот разговор напомнил ей об Этуке.
— Она мне ничего не передавала? — тревожно спросила она.
— Нет. А что она должна была передать?
— Ну, что придет сегодня в школу.
— Она сказала только, что днем идет в кино со своим женихом.
Кати похолодела: неужто Этука не придет? Но это же невозможно, она ведь столько раз обещала! У всех, кто выступает, будет свой приглашенный. Тетя Дёрди только участникам концерта разрешила позвать гостей, да и то по одному, в крайнем случае по два, иначе зрители просто не поместятся в гимнастическом зале. Праздник устраивается для всех младших классов, а их восемь — ведь кроме «А» есть еще и «Б»! — и учителя, конечно, придут, да еще гости — словом, места очень мало. Катиной гостьей была Этука. И как раз она-то и не придет?!
Было три часа, когда Кати открыла дверь в класс. Из звена «Лайка» явились пока только Коняшка да Дюрка Тизедеш, его сосед по парте, тот самый, что на уроке гимнастики запустил чем-то в лампочку. И попал! Белый шар сорвался и разбился вдребезги. Что тогда поднялось! Даже сам директор явился. С тех пор Дюрку стали как-то больше уважать в классе. Сейчас мальчишки гонялись друг за другом по партам. Ну, не долго им пришлось так развлекаться. Пришла тетя Дёрди и сейчас же послала их в зал таскать стулья. Кати казалось, что время остановилось. Но в конце концов все же пробило четыре. Участники концерта, дед Микулаш и чертенята спустились в зал заранее. Они должны были стоять в уголке, возле сцены, так, чтобы прикрывать собою красные мешки с подарками — это ведь был сюрприз. Классы, один за другим, строем спустились по лестнице в зал. Первые четыре ряда не занимали, они были предназначены для учителей и гостей. Встречать гостей выделили звено «Бабочка» из четвертого «А». Приглашенных ждали возле вахтерки, а потом провожали в зал. Среди встречавших была и Феттер.
Несмотря на запрет, Кати дважды бегала вниз — посмотреть, не идет ли Этука. Но ее не было.
Вернувшись в зал, Кати опять стала возле шведской стенки. Она не спускала глаз с входной двери. Пришла мама Персика. Узел волос на затылке у нее был сейчас еще больше, чем всегда. Дяди Гараша не было, по крайней мере Кати его не видела. Вот проводили к гостевым местам маму Коняшки. Коняшка помахал ей от шведки — ведь он один из чертиков. Кати удивилась, какая у него старенькая мама: волосы совсем седые и лицо все в морщинах. Пришел папа Феттер вместе с мамой. Дядя Феттер ростом оказался чуть выше Пишты Кладека. Кати совсем отвлеклась, раздумывая о том, какой маленький папа у Феттер, и даже не заметила, как учителя заняли свои места, а на сцену вышел директор. Он тепло приветствовал дорогих гостей — а Этуки все еще нет! — учителей и школьников. Затем повернулся к Микулашу, «чтобы передать слово ему», как вдруг у Кати искры пошли перед глазами: в дверях появилась Этука, сопровождаемая Феттер. Этука наклонилась к Феттер и что-то ей шепнула. «Она говорит, что пришла ко мне!» — не помня себя от радости, подумала Кати. Она просто задыхалась от волнения. Этука села в четвертом ряду, с краю. «Еще не разглядит меня оттуда!» — волновалась Кати.