— Ну что вам сказать? — затруднилась учительница. — Любовь — это прекрасное чувство и давайте его в себе воспитывать. Это чувство живет и в нашей повседневной жизни — люблю кашу, огурцы, мороженое. И в то же время это чувство нашей с вами личности — люблю своих близких, родину, товарища, школу! Об этом пишут книги, пьесы! Все искусство построено на любви к человеку!
— А как же «Валя плюс Витя» пишут? — не унимался Цаплин.
— Ну, это в старших классах! — сказала Любовь Ивановна и тем дала понять, что разговор кончился.
— Нет! — сказал Цаплин. — Я сам видел, как это писал парень из второго…
— Он, наверное, много лет во втором классе сидел! — сказала Любовь Ивановна.
Она засмеялась, а с ней — и все. Так они и познакомились. Не смеялся один лишь Федоров — он и не познакомился.
На перемене Борьку и Сашу нетерпеливые одноклассники стали толкать навстречу друг другу. Отходчивый Борька пошел было навстречу Федорову, но Саша встал и ни с места.
— Ну и не надо! — сказал Борька и плюнул. — Что он мне — король, чтобы я перед ним на задних лапах танцевал?! Да я и перед королем не стал бы! Я только перед вами!
Борька встал разлаписто, как медведь, и пошел потешать толпу. Здесь из других четвертых набежали. Борька стоял весь окруженный, а около Саши остались Цаплин с Венькой.
— Это из-за новенького все! — сказал тугодум Венька. — Ох, и рожа умная — так и просится!
— А Красномак хорош тоже! — сказал Цаплин. — С ним уселся!
Саша их слушал, как в тумане. У него горели уши. Уши его выдавали. А так бы никто не догадался, что в нем происходит: заклинило всего, и сам он испугался. Никак он не думал, что так далеко все зайдет!
— Федоров!
— Ну, что тебе? — спросил он Сорокина.
— Федоров, ты не бунтуй! Один останешься!
— А ты не лезь не в свое дело!
— Это не мое дело, а наше!
— Не ваше!
— Когда-нибудь поймешь, Федоров!
— Иди-иди!
— Иди-иди! — поддержал Сашу Цаплин, все слышавший. У Цаплина руки чесались. Этот Сорокин его так и раздражал, так и напрашивался.
— Поосторожнее! — сказал Сорокин и ударил его.
Цаплин не ожидал, что тот его — первый, и сказал удивленно:
— В прошлом году я его лупил, как хотел, а сейчас сам, гляди-ка, задирается!
Изменившаяся обстановка ему явно не понравилась, и он побежал по коридору, чтобы подловить какого-нибудь первоклассника.
На уроке Саша не слушал учительницу. Он сидел один на последней парте. Перед ним вертелись, как на каруселях, Венька и Цаплин, и от них у него стала кружиться голова.
— Федоров! К доске! — услышал он.
Саша вышел к доске и попал под обстрел всего класса. Каждый, как хотел, его разглядывал. Этого он допустить не мог!
— Не знаю, как решать! — сказал он. — Не хочу!
Его тон удивил и обидел учительницу.
— Садись — два. Красномак!
Вот они и встретились на узкой дорожке. Саша прошел мимо Борьки, как будто это был не Саша, а волна воздуха. А Борька не удержался и показал ему язык.
Борька бился у доски. На помощь ему вызвался Петя. Он в два счета решил задачу. Борька посмотрел на него с гордостью, как будто самому Борьке поставили пятерку. На самом-то деле ему тоже влепили двойку.
— Ничего, — шепнул ему Петя. — Теперь вдвоем будем…
И хотя он прошептал очень тихо, Саша услышал.
«Вот новенькие пошли! С первого дня, как будто бы и не новенькие! — подумал он. — А старенькие — как будто бы и не старенькие. Ишь ты, вдвоем!..»
И не стало для него — как будто не было никогда — Борьки Красномака. Домой он шел с Венькой и Цаплиным. Со школьного стадиона до них долетело:
— Давайте в футбол!
— Надо новую команду составить!
— Вратаря надо — Федорова же не поставишь…
И вдруг Борькин голос:
— Давайте Петрушку! Пусть приучается! Надо нового вратаря готовить! Старый — кукареку!
Саша сощурился, чтобы не заплакать.
Отец и сын
Саша запомнил отца из далекого детства: с приходом отца домой все начинало темнеть и смеркаться. Такая у отца была работа, чтобы приходить поздно. Саша без него не мог заснуть, а мама ругалась, и отец сердился: «Зачем не спишь?!» Саша молчал и улыбался: «Сами знаете!»
По утрам он вместе с отцом делал зарядку. Потом бежали под душ и полоскались, как две счастливые утки. После завтрака Саша с мамой отправлялись в детский сад, отец — на работу. Перед тем как разойтись, отец протягивал Саше руку:
— Выходит, брат Сашка, до вечера!
Саша пожимал отцовскую руку — маленькая ладошка в большой ладони, как в туннеле, — и говорил:
— Выходит, брат папка, до самого вечера!
И они начинали смеяться, а мама называла их пустосмешками.
Саша до семи лет жил, как лягушка у пруда, как цыпленок на зеленой траве, как веселый щенок — не подозревая, хорошо ли ему, плохо ли. Ему всегда было одно и то же. Но когда начинало болеть ухо, он начинал понимать, что раньше-то ему хорошо было.
С трех лет он ходил в детский сад. Самым сильным впечатлением от детского сада был подсолнух во дворе. Каждую осень огромный цветок вырастал на одном и том же месте, и никто из ребят его не трогал. Все ходили вокруг подсолнуха и удивлялись — какой большой, как головой вертит! Все они любили подсолнух и копали около него землю, чтоб ему было мягко, и поливали водой из леек. А потом подсолнух кто-то срезал, и Саша спрашивал воспитательницу:
— Зачем ему голову отрубили?
— Чтобы семечки есть!
Саша стоял молча, долго-долго ничего не делал, а потом говорил:
— Жалко: живой!
— На следующий год еще вырастет! — говорила воспитательница. — У него голов много!
Саша ждал следующего года, рисуя несорванный подсолнух. Он говорил:
— У меня он всегда!
А потом он забыл про подсолнух, потому что подружился с Женькой. Женька был очень озорной, и Саша такой же. Но Саше попадало больше: Женька всю вину сваливал на Сашу. Женька объяснял Саше:
— Мне нельзя быть виноватым — родители в науке. Как про меня узнают — у них наука остановится. А нельзя — их генералы торопят! Про меня не сознавайся, про себя сознавайся, а я кормить тебя буду!
Саша сознавался и за себя и за Женьку. А за это Женька по утрам приносил конфеты и фрукты.
Потом кончился детский сад, и Женька исчез. Женькины родители — они в магазине работали — в Москву уехали. А Сашин отец из дома ушел. И хотя ухо теперь у Саши не болело, он понимал, что раньше-то хорошо было.
В школе он подружился с Борькой Красномаком. Они с Борькой поклялись никогда не бросать друг друга. А чтобы сделаться самыми храбрыми, ходили к трамвайной линии — стоять на междупутье у поворота. Это было что-то жуткое — стоять на междупутье у поворота, когда трамваи заворачивали и заносили свои граненые бока: свободное пространство становилось узким, как щель, и мальчишки лязгали в этой щели зубами. Но они побеждали свой страх. А их победили две вагоновожатые тетки, которые — сговорившись между собой — схватили их и так им надавали, что начисто вышибли мужество, воспитанное с таким трудом.
Теперь Саша представлял отца и мать трамваями, несущимися в разные стороны. А он между ними стоит на повороте, а трамваи заносит…
Отец заходил редко. Всегда он выбирал время, чтобы матери не было дома. Саше с ним было трудно.
Саше было уже девять. Отец принес подарки на день рождения. Саша на подарки и не взглянул.
— Что, игрушки плохие, конфеты горькие? — спросил отец.
Саша молчал.
— Что же, и слова для отца не найдешь?
— Ты же гость! — хмуро сказал Саша.
— С гостями надо приветливым быть!
— Нет у меня приветов! — сказал Саша. — Зачем ты нас бросил?
Отец забегал по комнате и стал оправдываться. Перед Сашиными глазами стояла голова толстого подсолнуха, сломанного кем-то, кто семечек хотел…
Когда Борька Красномак подружился с Петей-англичанином, Саша почувствовал себя раненым — как в тот год, когда ушел отец.
Дело Кривого Чура
Пока дядя Яша безуспешно боролся с урожаем и оплакивал свою одинокую жизнь, Кривой Чур тоже не сидел без дела. Дело Кривого Чура приносило ему много страха, беспокойства, но еще больше — денег: он занимался тем, что скупал вещи у иностранных моряков и потом перепродавал их по высоким ценам. Милиция уже напала на след его шайки, и Чуру понадобилось найти для своих темных дел нового человека — обязательно с машиной для быстрой переброски товара и надежным местом для хранения вещей. Старый жулик сказал своим помощникам: «Ищите самого жадного человека!» — и его помощники — малыши, как он их называл, — принялись рыскать по городу.
Самым жадным человеком им показался дядя Яша, потому что он запрашивал на рынке за свои овощи-фрукты больше других. Когда малыши узнали, что у этого одинокого старика есть черная «волга» и сад за городом, они запрыгали от восторга: такое совпадение бывает раз в жизни! «Надо его использовать на всю катушку!» — сказал Кривой Чур, и в тот же день жулики нагло вломились в дяди-Яшину машину и силой выманили у дяди Яши согласие помогать им в их махинациях.
Однако Кривой Чур не спешил. «Напугали старика, а теперь посмотрим — что он будет делать!» Малыш время от времени наезжал к дяде Яше и незаметно собирал о нем нужные сведения. Сведения были что надо! Огородник никогда не выходит, ни с кем не общается. До того напуган, что даже забросил рынок.
— Помучали толстяка — и хватит! — однажды сказал Малышу Кривой Чур. — Надо ему на глаза показаться, а то как бы он не помер без нас. Это не входит в наши планы. Посмотрим, как он нас встретит!
Жулики вошли к дяде Яше, когда тот сидел перед зеркалом и жаловался сам себе на свою одинокую жизнь. За эти два месяца дядя Яша много передумал и наконец понял Петину сказку. «Викки — это я, только немного старый…» — говорил дядя Яша в зеркало и тяжело вздыхал. Зеркало безучастно молчало. Вдруг оно как будто перекосилось, по нему пробежала рябь, и на дядю Яшу уставилось страшное лицо Кривого.
— Здравствуй, Яков! Хорошо, что мы тебя навестили — ты такой скучный, что на тебя жалко смотреть. Сейчас мы тебя развеселим!
— Это я, конечно, сплю! — откликнулся дядя Яша и закрыл глаза. Кривой Чур выбил из-под него стул, а Малыш перехватил толстяка и не дал ему упасть.
— Не надо, не надо больше — я уже совсем проснулся! — закричал дядя Яша. — Что это еще за безобразие?!
— Как же так, Яков? — ласково спросил Чур. — Почему ты не узнаешь своих старых друзей, о чем ты только думаешь?
— Да я… думал о Друге Души! — вдруг выпалил дядя Яша.
Кривой захихикал:
— Верно говоришь — друга надо душить, пока он тебя не задушил первый. Пошутили — и хватит! Сегодня у тебя начинается новая жизнь. Что с тобой, Яков?
— Это я от радости! — сказал дядя Яша и заплакал.
— Ну ничего, ничего! — Кривой Чур погладил дядю Яшу по голове. — Раз ты согласился нам помочь, мы тебя больше не оставим одного, правда, малыши?
— Не оставим! — зашумели жулики, а один из них уже полез в дяди-Яшину банку с вареньем. Кривой Чур грозно сдвинул брови.
— Теперь слушай о деле. Два месяца мы тебя выдерживали и проверяли. Теперь, когда ты прошел проверку на длинный язык, мы тебе доверяем. Поехали с нами в город!
— Да я… плохо себя чувствую… — заспешил дядя Яша.
— А ну-ка, Малыш, приведи его в чувство! — скомандовал Кривой Чур.
— Мне уже лучше! — заверил дядя Яша. — Я поеду с вами, но раньше вы мне скажите — кто вы такие? Воры, да? Мне надо знать.
— Знаешь, что бывает с теми, кто слишком много знает?! — спросил Кривой Чур.
— Да я…
— Эгоист он у нас. Все «я» да «я». Как будто он один на свете. Отучим его от этой вредной привычки!
…Они ехали по городу. Кривой Чур, не стесняясь, болтал с Малышом о своих делах. Дядя Яша молча крутил баранку и сокрушался про себя — как легко он сдался этим разбойникам.
Когда машину остановил светофор, дядя Яша снова вспомнил Петину сказку и прошептал: «Эх, капустный листок, капустный листок! Если бы я тебя встретил раньше, все, возможно, сложилось бы по-другому!»
— Чего шепчешь? — спросил Кривой Чур.
— Про капустный листок!
Малыш и Кривой Чур захохотали. Им было очень весело. Все шло как надо.
Большой совет
Прошло больше месяца, а беспорядки в четвертом «в» не утихали. Федоров связался с Венькой и Цаплиным, которые считались неисправимыми двоечниками. Скоро и результаты сказались: Федоров нахватал двоек. Любовь Ивановна его пристыдила, а он ей в ответ — грубить! Миша Сорокин даже присвистнул на уроке — вот до чего Федоров докатился! Любовь Ивановна и Сорокину — замечание: какой может быть свист на уроках?!
Уже четко все разграничилось: у Федорова — своя компания, а у Красномака — своя. Дня не проходило без драки.
Когда Федоров нагрубил учительнице, Сорокин, командир отряда, сказал себе: «Надо кончать с этим!» — и назначил сбор совета отряда.
— Мы собрались сегодня, чтоб обсудить поведение и успеваемость Федорова, а также Жбанова и Цаплина, потому что они сейчас заодно и тянут класс назад! Кто хочет сказать?
Захотел сказать Борька:
— А по-моему, Федоров — того! Он очень даже злющий! Если он еще раз к нам с Петрушкой сунется — реветь ему от Юрки Ларионова кровавыми слезами! Я на этого Федорова плюю! У меня есть друг, Петрушка! Вот он — настоящий! И по учебе мне помогает, и в шахматы научил, и…
— А в пеленки он тебя не заворачивает? — всунулся Цаплин, который в это время к червям нитки привязывал.
— Да ты! — задохнулся Борька.
— Цаплин, молчал бы! — посоветовал Миша. — Когда твоя очередь придет — от тебя путного слова не добьешься!
— Ага! — сказал занятый Цаплин.
Саша сидел с опущенной головой и смотрел на зеленое поле парты.
А над зеленой партой вставал прошлогодний городской лагерь, когда отчаянный хвастун Борька Красномак сидел на крыше трансформаторной будки. Оттуда он должен был на спор спрыгнуть с семиклассником Юркой Ларионовым. Юрка стоял внизу и дразнил Борьку трусом.
Саша взобрался к Борьке:
— Давай вместе!
Они прыгнули. Саша — удачно, а Борька ногу сломал. Два месяца Саша к нему протаскался. Уроки вместе готовили, играли… Саша даже учиться стал лучше, чтобы уроки Борьке объяснять как следует…
Что-то сдавило Саше горло. Он положил подбородок на кулаки и сказал себе: «Только попробуй!»
Венька наклонился к Цаплину, и они захихикали, раскачивая червяков.
— Кто еще сказать хочет? — спросил Миша.
Вызвался Алешка Сизов. Он ни с того ни с сего набросился на совет отряда и стал ругать всех подряд.
— Сорокин сам на уроках разговаривает, а сегодня даже свистел! Петрова записки пишет все время! Кому она записки пишет? А Стародубцев книжки читает посторонние, а Красномак списывает!..
И пошел, поехал.
Тут раздался страшный визг. Визжали девчонки. Цаплин, пока Алешка выступал, повесил девчонкам червяков на шеи. И нитки даже завязать сумел!
Сорокин нитки стал перегрызать. Уйма времени ушло. Девчонки плакали и дрожали.
Так с двоечниками толку и не добились. Выпроводили их и вынесли решение перевоспитывать Федорова, Цаплина и Жбанова. Ответственным за перевоспитание назначалась Нина Петрова. Нина отказывалась, но Миша ее уговаривал:
— Ты, главное, к ним с подходом! Как они к тебе относятся?
Нина смутилась:
— Да никак!
— Записки не пишут? Сама бы написала, например, Цаплину: «Давай дружить!»
— Цаплину? — испугалась Нина.
— Ну, Жбанову!
— А может, Федорову!
— Федорову не надо, он сам исправится! Эти два дружка, они труднее! Для дела, понимаешь, надо!
Борька во время разговора скучал, потом стал крутить портфелем и попал по голове Тряпичкиной. Его с позором выгнали, и он припустился к дому. У дома он замедлил шаг — его поджидали Венька, Цаплин и Федоров.