— Во идет дите отличника! — сказал Цаплин, а Жбанов приложился так, что Борька влетел в парадную.
Он остановился на третьем этаже и позвонил. Открыл ему Юрка Ларионов.
— Юрка, — сказал Борька, — ты говорил, что кого захочешь излупить можешь. Возьмешься за Федорова?
— За дружка твоего, что ли? — спросил Юрка, чавкая. Он обедал булкой. — Что так?
— Да взбесился он!
— С лечебной, значит, целью?
— Ага!
— Ну, это хорошо, что с лечебной. А что дашь? Лупить бывшего дружка — дорогая работа!
— Фонарик! Мать из Новосибирска привезла!
— Надо посмотреть! Одного лупить-то?
Борька задумался:
— Хорошо бы еще Веньку да Цаплина в придачу!
— Который из них Венька — сундук, что ли, здоровый?
— Во-во! А Цаплин и вправду, как цапля! Цаплина — легко!
— Ну ладно — тащи фонарь! За мной не заржавеет!
Юрка захлопнул дверь, а Борька с тяжелым сердцем потащился вверх. Разве он думал, что придется Юрку подговаривать лупить лучшего друга?
Воспоминания обступили Борьку — везде был Саша.
Борька кубарем слетел с седьмого этажа на третий. Снова позвонил. Вышел Юрка.
— Никак раздумал? — спросил Юрка, обгрызая селедочный хвостик.
— Да! — сказал Борька подавленно.
— Все равно бить буду! Мне главное — сигнал получить.
— Не надо! — стал просить Борька.
Юрка отпихнул его ногой и закрыл дверь.
— Тащи фонарь, может, и не буду! — донеслось из-за двери.
— Сейчас! — закричал Борька и взвился на седьмой этаж.
«Только ты один можешь меня спасти…»
Анжела осталась с Петей и решила, что ей лучше всего заплакать. Она знала, что ни на кого из мальчишек ее слезы не произведут впечатления, кроме как на Петю. Она уже тогда об этом догадалась, когда он, незнакомый, поздоровался с ней. С ней никто еще не здоровался.
— Что с тобой, Анжела? — спросил Петя. Он порылся в карманах и вынул носовой платок. Они уже шли по улице.
В классе никто ее так не звал, даже Нина и та звала ее по фамилии. Откуда только Петя имя ее узнал?! Своего носового платка у нее никогда не было: она, как Ванька-ключник, все время шмыгала носом. Анжела взяла носовой платок и поднесла к глазам. Лицу было очень хорошо лежать на раскрытом носовом платке — белом, как белый снег.
Она отстранилась от платка и взглянула на Петю.
— Не плачь, Анжела! — сказал Петя. — Ведь Красномак не по злобе. Он просто такой радостный, что собой владеть не может. Признайся, что ты никогда не видела грустного Красномака.
И она легко призналась в этом.
Действительно, Грустный Красномак — вроде Снежного Человека.
Никто и никогда не видел грустного Красномака.
Они пошли рядом.
— Петя! — сказала Тряпичкина. — Только ты один можешь меня спасти!
Он это понял с самого начала, как услышал про нее от Борьки. Но тогда он и не предполагал, что она такая… красивая очень.
Он решил, что она заставит его совершить небывалый подвиг. Он почувствовал в себе небывалые силы. Небывалые прекрасные мелодии белой зимы зазвучали в нем.
— Петя, дай мне твою фамилию!
Все вдруг пропало: и мелодия, и силы.
— Что? — не понял Петя.
— Фамилию. Можно я тоже буду Стародубцевой? А то Красномак и Жбанов с Цаплиным дразнятся!
Петя остановился. Остановилась и Тряпичкина. Они стояли и смотрели друг на друга.
— Тебе жалко, да?
— Возьми, пожалуйста, — сказал он испуганно, — но как это сделать? Для этого надо жениться!
— А тебе не страшно жениться?
— А я здесь при чем?
— Как? Ведь ты только что сказал.
— А школа?
— Так мы это для школы! Что ей, жалко, что мы оба Стародубцевы будем!
— Не знаю. Даже руки замерзли!
Анжела взяла его руки в свои и стала дышать на них.
— Не бойся, — успокоила она его голосом сестры Веры. — Мои родители к свадьбам привыкли.
— А что, будет свадьба? — совсем испугался Петя, отнимая руки.
— Без свадьбы я не пойду! Ты, главное, не тяни. К Новому году чтобы было! Ну, я в баню побежала.
Тряпичкина на прощанье хлопнула Петю по плечу.
Дезертир армии Кривого Чура
Дядя Яша вместе с Кривым Чуром и его помощниками быстро перевезли товар в гараж. Хранилище было удобным — кому придет в голову искать товар на пустыре?!
— Славно сработано! — похвалил всех Кривой.
— Я все-таки в это дело последний раз встреваю, — сказал дядя Яша. — Оно мне совсем не по душе!
Молодые помощники Чура грянули дружным смехом — этот дядя Яша кого хочешь уморит!
Кривой нахмурился, и помощники опустили глаза в землю.
— Ты, Яков, не думай, что от нас легко отделаешься. Теперь товар твой — тебе его и продавать. — Кривой протянул дяде Яше листок с адресами и ценами. — С клиентами я уже договорился. Не тяни, а то вдруг ненароком нагрянут к тебе из буквы «МЭ»! Завтра заглянем — чтоб чисто было!
Веселая компания уехала, а дядя Яша остался наедине со своими мыслями. Назавтра, чуть свет, он снова был в гараже.
«Что же мне делать с этим товаром? — подумал дядя Яша. — Построю-ка я его по росту!»
— Равняйсь! Смирно! — скомандовал дядя Яша, когда все сапожки на высоких каблуках были выстроены по росту. — Очень хорошо! — похвалил он обувь.
Он прохаживался перед своим войском — оно было очень тихое, хоть и разноцветное. Ему хотелось в ответ что-нибудь услышать. Как приятно, когда с тобой разговаривают, да не просто так, а от всего сердца…
Вдруг отворилась дверь и вошел Малыш.
— Ты чего это надумал?! — спросил Малыш и как даст ногой! Все войско так и разлетелось.
— Почему не проданы?
Дядя Яша снова построил войско.
— Я тебя спрашиваю или нет? — спросил первый помощник Чура и снова разогнал армию. Лежала армия «ножки-сапожки кверху».
— А чего торопиться? — спокойно сказал дядя Яша. — Давай с тобой играть. У тебя будет сиреневая армия, а у меня — красная. Можешь нападать первым!
— Да ты что? Совсем из ума выжил?!
— Нет! Красивые, смотрю, сапожки — как игрушки! Мало я в своей жизни играл и сказок мало слышал… Так ты за сиреневых или за кого?
Малыш был очень серьезным человеком. Он не терпел, когда его разыгрывали. Он вытащил из кармана острый предмет и подкинул его кверху. От финки по дяде Яше побежали зайчики. Дядя Яша сделался серьезным.
— Завтра продам!
— Чтобы к вечеру были деньги!
Дядя Яша опечалился. Предчувствие беды наполнило его. «Надо бросить, бросить надо! — уговаривал он себя. — Так и скажу Чуру! А его покупателям надо письма разослать. Так и написать: Уважаемая, мы с вами имеем дело с нечестным человеком. Я лично выхожу из игры и закрываю лавочку, что советую и Вам. Заранее благодарю Вас за Вашу Непокупку. Она навсегда останется для меня прекрасным воспоминанием…»
Дядя Яша хотел, чтобы письма получились трогательными и высокими по стилю. Но он не знал, как пишутся многие слова, и ограничился этим.
Закон открытого сердца
После большого совета Саша задумался. В дневнике полно было двоек и замечаний. Маме дневник он не показывал — расстраивать ее не хотел. Мама в эту осень очень помолодела, в театры ходить стала, в парикмахерскую, в ателье.
Однажды она спросила Сашу, как дела. Саша ответил:
— Как всегда!
Мама ему поверила. Она всегда ему верила.
— Старайся, Саша. Может быть, в другой город скоро переедем!
Саша удивленно на маму посмотрел, а мама покраснела:
— Разве я старая? Разве меня никто полюбить не может?
Она никогда с ним так не разговаривала. Всегда она все от него скрывала и была ровной и даже холодной. Саша бросился к маме и обнял ее.
— Самая молодая. Самая красивая!
Мама отстранилась:
— За учебу — сам ответственный. Вон какой вымахал! Завтра придет к нам Иван Данилович — знакомиться будем.
Как услышал он про какого-то Ивана Даниловича, настроение у него упало — это еще кто?
Он искоса взглянул на маму и заметил, что она улыбается. Хлеб режет и улыбается. Давно с ней такого не было. И понял он тогда, что хоть и не хочется ему видеть никакого Ивана Даниловича, но мама-то хлеб режет и улыбается. И чтобы мама всегда так улыбалась, должен он и приход Ивана Даниловича вытерпеть, и двойки исправить.
И от того, что так легко все решалось, Саша повеселел. С песнями достал он бумагу, клей, ножницы и вырезал одиннадцать самолетов, и развесил их на нитках у себя над столом — одиннадцать двоек у него было.
Он сказал себе: «Над городом Ленинградом — вражеская эскадрилья из одиннадцати самолетов. Враги бомбят город и один дом. В том доме — две маленькие девочки и один болтун с длинным языком. Его-то не жалко, да маленькие девочки… На перехват выходит летчик Александр Федоров, который в смертельной схватке сбивает несколько врагов!..»
И это значило, что назавтра он должен исправить хотя бы одну двойку.
Назавтра пришел Иван Данилович, который оказался настоящим летчиком. Саша весь вечер молчал, а Иван Данилович весь вечер рассказывал.
— У меня дочка есть! — сообщил Иван Данилович под конец. — Как ты на это смотришь?
— Грудная? — спросил Саша, вспомнив, как они с Борькой трясли коляску.
— Почему грудная? — засмеялся Иван Данилович. — Ей пятнадцать лет.
— А-а!
— Ну так как? Будем все вместе жить?
— А мама?
— И мама, и я, и ты, и Лена, а?
— Не знаю! — сказал Сашка. — Я еще над этим не думал!
— Ну подумай! Хорошо подумай! — сказал Иван Данилович и посмотрел на маму. Он собрался уходить — мама вышла его провожать.
Когда мама вернулась, Саша притворился спящим. Мама скоро заснула, а Саша долго думал: почему он мучается из-за того, что старого друга потерял? Почему ему так тяжело к новым людям привыкать — вот и к Ивану Даниловичу? Прямо в штыки он встречает новых людей — хотя бы Любовь Ивановну! Все ребята к ней давно привыкли и полюбили ее, а Сашу все тянуло к Анне Кирилловне. Все не мог он смириться, что на ее место встала другая учительница. И поэтому другая учительница ему не нравилась. Все у нее не так, как у Анны Кирилловны. И поэтому он грубил. А Любовь Ивановна как будто грубости его не замечала. Она как будто о нем думала, что он от рождения такой грубиян!
Ему стало невыносимо стыдно — хоть вставай и беги сейчас просить прощения. С мыслью о том, что завтра он станет другим, Саша уснул.
На следующий день на большой перемене к нему подошла Нина Петрова. Вообще-то она ему нравилась — один раз он даже ее портфель нес — но сейчас было не до девчонок!
— Федоров! Ты двойками и поведением подводишь наше звено. Мы — на последнем месте по маршруту в страну знаний.
— Ну и дальше что?!
— Исправляйся!
— Да ну?
— Теперь насчет лома. Ты не собираешь.
— Хватит с меня прошлого года!
— Лом всегда нужен! — строго сказала Нина Петрова и в упор посмотрела на Федорова. — Ты пионер, и это — твой долг!
— Конечно, долг! — поддержал звеньевую Цаплин. В его кармане лежала записка: «Игорь! Помоги мне, пожалуйста, в сборе лома!»
Цаплин был наверху блаженства: шутка ли — записка от Петровой!
— И бумагу надо собирать! — добавил Венька, сжимая в кулаке другую записку: «Веня! Помоги мне, пожалуйста, в сборе бумаги!»
— Вы что, не в себе?! — спросил приятелей Саша.
— Сказано тебе — лом всегда нужен! — рассердился Цаплин.
— И бумага, — добавил Венька.
На уроке Федоров получил записку: «Саша, давай с тобой дружить. Н. Петрова».
Он ответил: «Ладно. Только я скоро уезжаю навсегда».
Ему вдруг захотелось уехать от всех сию же минуту. Пусть без него попляшут — вспомнят тогда Федорова. Не только плохим он был…
Вторым уроком была математика. Саша пошел к учительской. В учительскую входили и выходили учителя, и он отметил, что их Любовь Ивановна — самая красивая…
— Ты кого ждешь, Федоров?
— Вас! Вас я жду!
Они отошли в сторону, а Федоров все смотрел на Любовь Ивановну, словно увидел ее впервые, и Любовь Ивановна вдруг смутилась, одернула серый свой костюмчик и сказала:
— В чем дело, Федоров?
А у него в голове туман какой-то сделался — то ли от волнения, то ли от чего-то еще. Он начисто забыл, что хотел сказать.
Любовь Ивановна смотрела на него с тревогой и ждала. Этот Федоров вел себя странно, а лицо у него удивительное было. Вообще у всех ее мальчишек лица удивительные, а у этого — самое удивительное: что ни скажет — всему поверишь…
— Так в чем дело, Саша?
— Извините меня, Любовь Ивановна! — в отчаянии сказал он, вдруг понимая, что никогда ему не высказать того, что хотелось.
Любовь Ивановна очень удивилась: ничего не случилось такого, за что следовало прощения просить.
— За что, Федоров?
— Сами знаете! — ответил он и понес какую-то несусветную историю про себя, Красномака и Стародубцева. Сюда же он примешал какого-то Ивана Даниловича и Анну Кирилловну.
Почти с испугом смотрела на него Любовь Ивановна, поражаясь тому, как быстро и взволнованно он говорит.
— Ты, Саша, задумываешься о большом, но вся беда в том, — наконец сказала она в ответ, — что ты не знаешь Закона Открытого Сердца. По этому закону жили еще отцы и прадеды наши, которые встречали новых людей с улыбкой и радостью — как Красномак меня встретил на первом уроке. А ведь мне страшно было идти к вам после Анны Кирилловны! А ты, Саша, заранее решил, что и я и Стародубцев — плохие, не из твоего класса, для тебя неинтересные люди?
Саша совсем потупился. Любовь Ивановна прохладной рукой подняла его голову и сказала:
— Пойдем на урок, Саша! Мы и так опаздываем!
И они пошли в класс. Но самый важный урок для него уже состоялся.
Разговорчики
Как ни жаждал четвертый «в» мира — мира не было. Петя очень переживал, что вся эта война началась из-за него. Вдобавок, как назло, Федоров не выходил у него из головы: Борька уж так его разрисовал и раскрасил, что невозможно было не поверить в Федорова. А Федоров другим оказался. Петя никак не мог понять, какой Саша настоящий, и поэтому все время смотрел на него во все глаза.
Однажды терпение Федорова лопнуло:
— Эй ты, капустный листок, что на меня таращишься? — и замахнулся на Петю. Тот не стал отступать, и нарочно ближе подвинулся.
— А ты откуда про капустный листок знаешь?
— Спроси у Красномака!
Тут Борька подскочил — бросил гоняться за девчонками, он бегал за ними и ляпал им на платье отпечатки ладони, натертой мелом. Это он у Жбанова подсмотрел.
— Чего к нашим лезешь? — закричал Красномак, то напрыгивая на Федорова, то отпрыгивая от него.
— Заткнись ты, который капустному листку продался!
Саша в эти слова вложил всю свою боль и разочарование в бывшем друге. Бывший друг напрыгнул не обидчика, и оба покатились по коридору к ногам завуча.
— Красномак-Федоров!