— Он женится, — сказала Миранса. — Он поймет, что слова матери — добро и правда.
А сестрам нравилось, что их брат женится, и они пустили
ю
в ход свои проворные языки. Когда умолкала Асмет, начинала Наргиз, и, когда останавливалась Наргиз, приступала с советами бойкая Гюльназ. Рамазан опасался, что не сможет обеспечить и родителей и жену, но отец и мать просили, а сестры им помогали, и больше всех требовала быстрая в разговоре Гюльназ.
— У меня же нет никого на примете, — сказал Рамазан.
— У Неймата есть дочка, — сказал отец. — Ее зовут Амина. Она будет твоей женой...
Рамазан пожаловался, что у него еще нет денег для подарка родителям невесты. Но отец сказал: надобно только купить ситца на платье, больше ничего не нужно.
— Я не смогу купить шелковый платок для жены! — пожаловался Рамазан.
Отец с матерью утешали его, что шелковый платок для жены согласился купить родственник Косум. Это будет дешевая и тихая свадьба. Нечего бояться больших расходов. Асмет приготовит завтра плов, и Рамазан, кроме школьных товарищей, позовет также Неймата с женой и дочерью Аминой.
— Стыдно отказываться, — сказал отец. — Разве кто-нибудь другой, а не ты, поступил сегодня на транспорт?
И Рамазан замолчал — он сидел у постели больной матери. Сестры радовались покорности брата. Они чуть не заплясали, когда Рамазан, махнув с веселым отчаянием рукой, проговорил:
— Я согласен, мать! Если ты этого хочешь — жени! Пожалуйста, жените меня!
2
Полюбив свой труд, Рамазан выходил из дому задолго до начала работы. Инструменты свои он тоже полюбил. Кроме фонаря, флажков и рожка, Рамазан получил лопаты, кирки и скребки. Он смастерил себе ящик-готовальню; внутри было чисто, как у хорошего ученика. Ему советовали:
— Тебе следует начать с изучения стрелки и всех ее механизмов. .
Механизмы у стрелки следующие: стрелочные перья, крестовины, рамный рельс, контррельс, тяга и флюгарка Беккера. Изучив их, Рамазан принялся за пути. Он подолгу и очень внимательно всматривался в расположение путей по всей станции. На станции Ба-ку-Вторая было всего восемнадцать стрелочников. Присматривался Рамазан и к ним, удивляясь, что не всем работа так нравится, как ему.
— Я сегодня стоял на посту номер три, — рассказывал дома молодой жене Рамазан.— Из Черного города целый день идут составы — сама понимаешь какие.
— Цистерны?
— Конечно, цистерны. Надо показать им сигналы, разрешить по свободному пути проезд.
— И ты им разрешаешь?
— Когда путь свободен, разрешаю.
— Говори громче, — просила молодая жена: — пускай мама тоже послушает.
Хорошая жена Амина; его радовало, что она вместе с сестрами заботится о матери.
— Иван Политотдел сказал про меня: старательный новичок.
— Хорошо! одобрила Амина.
По-русски Рамазан говорил плохо, но никогда не ошибался в названиях инструментов и стрелок. И рожок он тоже полюбил. Вначале случалось, что его неправильно понимали, путали музыкальные сигналы; тогда он играл на нем еще, пока не отзывался как следует ответный рожок...
Сына назвали Али. Бабушка качала младенца на рукач и даже набиралась иногда сил для игры с мальчуганом; чуть подбрасывала его, напевая:
— Молчи, Сафар Али, не плачь, Сафар Али! Твой отец — большой человек. Он работает на транспорте. Твой отец принимает поезда, отправляет поезда. Он работает лучше всех...
Сын дряхлой Мирансы и в самом деле работал лучше других. Приходит, скажем, на смену стрелочник Мамед. Принимая дежурство, Мамед спрашивает:
— Все благополучно?
Ему отвечают, что благополучно, и Мамед уж ни о чем не тужит. Совсем по-другому принимал смену Рамазан Алиев. Прежде чем вступить на дежурство, он проверял все свое хозяйство: нет ли где-нибудь лопнувшего рельса или неисправ* ной стрелки. Если находил, то сперва исправлял, а затем при* иимал дежурство.
Он исполнял, случалось, и работу, которую не обязан делать.
— Я сегодня прицеплял к поезду паровозы, — рассказывал он дома матери и Амине.
Не было паровозного проводника, и Рамазан сам провожал поезд и прицеплял паровоз.
— Понимаешь, Амина, зачем ждать, когда подоспеет сцепщик?
В парикмахерскую к Гудрату Рамазан заходил теперь почаще. Приятель брил его и стриг, обливал хинной водой, брызгал одеколоном. Отчего не потратиться, если на стене написано печатными буквами, что одеколон не роскошь, а гигиена! Освежившись, Рамазан любил похвастать:
— Люди говорят, что мои стрелки блестят как серебро! Они правильно говорят. Пускай каждый, кто хочет, проведет по моим стрелкам рукой — следа на ней не увидишь никакого!
— Следующий! — крикнет Гудрат, и ему уже не до приятельских рассказов.
Но по понедельникам или по-сле праздников «следующих» в парикмахерской не бывало, и тогда Гудрат слушал охотно, переспрашивал:
— Стекла в «беккере»? Чистые, говоришь?
— Вот как это зеркало! — показывал Рамазан.
Его сигналы видны издалека. Рамазан не только чистит стрелки — он еще смазывает их смесью из керосина и мазута. Затем обтирает их тряпками.
— Керосин съедает грязь, а мазут не дает стрелкам ржаветь. У меня есть свой рецепт, — говорил Рамазан. — Я беру три четверти керосина и одну часть мазута...
Но раз в парикмахерской его огорчили. Он сидел в очереди, день был предпраздничный. Рядом с ним грыз орехи старичок. Дожидаясь очереди, он болтал и с клиентами и мастерами. Он работал масленщиком на промысле Пута.
— Ох, эти автобусы! — проворчал старичок.
— Чего ты их ругаешь? — спросил Гудрат.
— Каждый день стой и жди. Каждый день жди...
— Прошу простить, что я вам выскажу удивление, — почтительно проговорил Рамазан. — Зачем вам ездить автобусом? Ведь в Пута ходит рабочий поезд.
— Поезд? — спросил старичок и огорченно вздохнул, так что Рамазан уже не ждал от него хорошего ответа. — Зачем я полезу в поезд?
-— Там светло, удобно. По расписанию.
— Удобно? Светло? По расписанию? — передразнил его старичок масленщик и улыбнулся в зеркале Гудрату.
Улыбнувшись, он сказал такое, что обидело Рамазана. Масленщик сказал, что не доверяет поезду. В автобусе не так хорошо, зато безопасно.
— Совершенно правильно, — отозвался Гудрат.
А его клиент сделал рукой знак, чтобы Гудрат убрал на минутку бритву, и, обернувшись, похвалил масленщика:
— Золотые слова сказал, отец! Нехай железнодорожники сами ездят по расписанию.
Нового спорщика Рамазан слушать не пожелал, прошеп-
тав про себя: «Собака лает, ветер носит», но на масленщика он смотрел по-прежнему почтительно, хотя и с обидой.
— Насмешка ваша, уважаемый отец, совсем напрасна. У нас очень хорошо ходят поезда в Пута. И туда ходят и обратно ходят.
— А крушения? — спросил масленщик.
— На этом участке не было ни одного крушения, — ответил Рамазан.
— А на другом участке?
Очень хотелось Рамазану ответить, что и на другом участке не было крушения, но, вспомнив про аварию около Шам-хора, он грустно согласился:
— Да, на другом участке случилось...
Старичок масленщик нехорошо кашлянул — с ехидством.
— Вот видите, молодой человек, зачем мне рисковать жизнью? Я же на работу еду — не на войну.
Рамазан оглянулся — и на лихо точившего бритву Гудра-та, и на мальчика-ученика, кипятившего на примусе воду, и на нефтяников, также дожидавшихся очереди. Они улыбались. Мало того: один из нефтяников поддержал ста
ричка:
- Да, у вашего брата-железнодорожника не ладится. Людей калечите, вагоны ломаете...
— У нас в Пута ждали вагонов с капустой и картошкой,— сказал масленщик. — На базе просят: забирайте, ради бога, скорей! Но ваши путейцы так долго возили овощи, что и картошка и капуста приехали испорченные.
— Мой родственник, — сказал поддержавший старичка нефтяник, — очень, очень торопился в Кюрдамир на свадьбу. Прискакал на станцию — и доволен: «Ну, думает, теперь я уж поспею к плову». Да поезд опоздал на восемь часов. Когда родич вошел в дом жениха, то увидел: вино выпито, плов съеден.
«Какая насмешка! — печально подумал Рамазан. — Какие злые языки!»
А клиенты продолжали обидный разговор. Вспомнили множество случаев с человеческими жертвами, с пожарами в вагонах, с оторвавшимися половинами составов. Бойчей других болтал старичок, и Рамазан был доволен, когда Гудрат, посадив масленщика на стул, залепил ему мыльной пеной рот. Рамазан часто бывал на собраниях, где железнодорожники сами ругали железную дорогу, разбирая ее провинности. Рамазан и сам выступал на этих собраниях — он тоже критиковал, ругался. Но ему стало не по себе, когда он услышал насмешливый разговор на Балаханской в заведении Гудрата.
— Мы работаем, как герои, а они замечают только неудачи!— проворчал он про себя.
Когда он пришел сюда, ему хотелось рассказать Гудрату замечательную историю с двумя поездами. Но он помедлил с рассказом, так как Гудрат брил человека со слабой кожей на лице. В такой момент парикмахера нельзя отвлекать. А скажи Рамазан сейчас — люди подумают, что он не прочь прихвастнуть. Но об истории этой как раз'заговорил освободившийся от мыльной пены старичок масленщик.
— Я слышал, — сказал он, -г- что один стрелочник предотвратил крушение. Верно это?
— Верно, — ответил, вздрогнув, Рамазан.
Он встал, торопливо со всеми попрощался, надел фуражку и, выходя из парикмахерской, сказал как бы невзначай:
— Это я стрелочник. Это я предотвратил крушение...
И Рамазан зашагал по ночным улицам. В этот вечер его не радовали даже огни, так празднично раскинутые по площадям/ Хоть возвращайся назад к этому масленщику, чтоб послушал, как Рамазан стоял вчера на посту номер три! Надо нарисовать перед старичком картину: сперва все шло, как положено. Завиднелся состав с цистернами из Черного города...
«Разрешил я ему проезд, — в мыслях рассказывал масленщику Рамазан, — но через небольшое время замечаю: беда! По тому же пути мчится навстречу цистернам сухогрузный из Кишлы. Сорок вагонов, понимаешь, отец? Скажи сам: худо было бы, если б я растерялся, верно?»
Рамазан огорчался все более, что не рассказал масленщику, как он мгновенно приспособил сигналы. Он принял поезд
тш.
Российская государственная детская библиотека
из Кишлы на запасный путь. И состав из Черного города имел перед собой свободный проезд.
«Спасибо тебе за всю станцию Баку-Вторая!» — крикнул прибежавший к нему Мамед.
Поцеловав Рамазана, он посоветовал ему рассказать о происшествии начальнику Ивану Политотделу. Фамилия начальника была Бобрышев, имя и отчество Иван Тихонович, но обоим стрелочникам ни фамилия, «и отчество не давались, и они сделали из должности начальника фамилию.
«Не пойду, — сказал Рамазан. — Иван Политотдел ругаться станет: зачем пришел, раз тебя не звали?»
В России была зима, а в Баку несколько дней л<ил дождь. Он шел днем и ночью, наполнив сладкими испарениями воздух и землю. Стрелочники на станции Баку-Вторая ежились от сырости; они кляли разорвавшееся над головой небо, зло косились на огромные, ползшие из-за хребта тучи. Но никто из стрелочников не желал отправиться на склад за плащами. Кладовщик их зря у себя ждал; он даже просил несколько раз старших агентов взять для стрелочников плащи и расписаться.
«Расписываться не будем, — отказывались агенты. — Еще пропадут, а ты за них отвечай!»
Старательный Рамазан пошел тогда на склад и приволок оттуда плащи для всей смены. Стрелочники благодарили его, похваливали за смелость. А в других сменах так и дежурили без плащей. Сырость проползала в кости, но охотника расписаться в ведомости все не находилось. Рамазан возмущался:
— Кошка — и та не боится, когда гонится по крыше за воробьем,— сказал стрелочнику второй смены Рамазан.— А ты человек — и боишься!
— Я свою шкуру больше денег ценю, — недовольно ответил сменщик.
— Я ее тоже ценю, — поспорил Рамазан, — а ответственности не боюсь. Ты знаешь, кто ее боится? Вот спроси у Ивана Политотдела.
Как раз в тот день Рамазана позвали к начальнику. Иван Тихонович сидел в кабинете один, писал бумаги. На его столе стояла пепельница, похожая на цистерну. Ему,- видно, работалось трудно, так как он запустил в свою большую и светлую гриву все пять пальцев левой руки и отчаянно дергал волосы, то скручивая их, то раскручивая.
Рамазан сел в кресло, взял в руки пепельницу,, потрогал глазурь. Ставя пепельницу на место, он заметил маленькую, но толстую книжку, где рядом с русскими словами стояли тюркские.
— Что такое? — спросил Рамазан, показав на книжку.
— Русско-тюркский словарь, — ответил начальник.
-— Зачем?
— Как — зачем? — удивился начальник. — Изучать!
— Тюркский язык изучаешь? — с недоверием спросил Рамазан.
— Да, изучаю ваш язык.
— Разве выучишь?
Начальник тогда сказал несколько стихов на языке Рамазана Алиева. Когда разговорились, Рамазан узнал, что начальник читал также азербайджанские сказки и древние истории, каких не знал и Рамазан. Читал их начальник политотдела по-русски.
— Зачем тебе? — спросил Рамазан.
Начальник ответил, что хочет изучить культуру братского народа, среди которого он живет.
—• Приказ такой? — спросил Рамазан.
Начальник засмеялся.
с
— А хотя бы и приказ! Значит, хороший приказ, верно? — сказал Иван Политотдел.
В дверь просунулась голова в форменной фуражке. Начальник попросил голову подождать: «Вот закончу дело с этим товарищем», Рамазану понравилось, что Иван Политотдел считает разговор с ним делом. Они выпили по стакану чаю.
— Ты — хороший человек, и чай хороший, — сказал Рамазан,— а мы с тобой никогда вместе плов не ели.
И, словно угадывая будущее, Иван Политотдел ответил так:
— Что до плова, то обязательно поедим с тобой и обязательно вместе!
Он расспросил еще стрелочника про жену и сына. Рамазан показал фотографию голого Сафар Али. Мальчик подрос, кривые ножки давно выпрямились.
— Горе, начальник! Бабушка видеть его уже не может. Мамаша моя, старая Миранса, совсем ослепла. То хоть примечала, голый Сафар Али или в рубашке, а теперь не отличает дня от ночи! — жаловался Рамазан.
Начальник посочувствовал ему. Проводив Рамазана до двери кабинета, он сказал:
— Есть такая новость: вечером созовем общее собрание. Понимаешь, страна, промышленность идут в гору, а наши железнодорожные дела в неважном состоянии. Вагоны перевозят меньше, чем нужно, паровозы часто портятся, ломаются...
— Да, про нас плохо говорят, — согласился Рамазан.
— Скоро люди скажут другое, — успокоил его начальник.— Быть того не может, чтобы мы с тобой не выбрались из прорыва!
Когда Рамазан вернулся после собрания домой, Амина спросила:
— Ты невеселый, совсем невеселый — отчего?
— Нам читали приказ правительства, как бороться с крушениями и авариями, г—ответил Рамазан. — Иван Политотдел читал цифры за весь прошлый год.
Цифры, оглашенные на собрании начальником политотдела, и в самом деле было неприятно, больно слушать. За один прошлый 1934 год повреждены тысячи паровозов и вагонов, много убитых, раненых.
— Зачем говорить так громко? — жаловался Рамазан.
— Это называется самокритика, так полагается, — сказал отец.
Рамазан потом два раза прочитал об этом в газете: один раз в азербайджанской, другой — в русской. Читал с уважением, но про себя осуждал: зачем так громко, на всю Советскую страну, об этом кричать? Люди совсем перестанут доверять железнодорожникам. Не лучше ли было сделать так: собрать путейцев и им все растолковать, а другим людям — иежелезнодорожникам — не говорить? Теперь и Гудрат прочитает газету, и старичок масленщик...
3
Зацветали свежшм верблюжатником бакинские степи. Жители полосы отчуждения, то есть расположенных близ путей участков, выпустили на кратковременные пастбища овец и верблюдов. Каспийское море переменило свой зимний цвет, малахитовый, на весенний — изумрудный. Треснули почки каштана, лоха и инжира. Бакинские улицы зацвели желтым цветом. На огородах убирали первый урожай овощей.