Противник теснил его слабое войско. Рука наследника дернулась к кружку с надписью «сян» — слон, но слону нельзя переправиться через реку. Он шагает широко, но возможность его движений ограничена. Два пальца наследника повисли над доской. Ни на восток, ни на запад уже не было пути. Исход сражения близился, и только отчаянный ход мог спасти положение.
«Убью, — подумал наследник, поднимая мрачные глаза на лицо противника. — Если он выиграет, я завтра на охоте нечаянно выпущу в него стрелу».
В это мгновение, вопреки всем приличиям, слуга ворвался в комнату с воплем:
— Полководец Фань Юй-ци заколол себя кинжалом в грудь!
Наследник вскочил, ногой опрокинул доску, тем избежав поражения, и бросился бежать. Нефритовые подвески на его поясе застучали вразброд, негармонично. Двумя руками распахнул круглые ворота в стене, отделявшей его сад от дворика павильона, где поселил он вчера Фань Юй-ци. Вбежал в комнату, бросился на труп и безутешно зарыдал.
Цзин Кэ ходил вокруг него и уговаривал:
— Пролитую воду трудно собрать, это всякий скажет. Отрезанный цветок уже не прирастет к корню. А попросту говоря, дело это непоправимое, так лучше уж велите отрубить трупу голову. Уж теперь его бедствия кончились, и он сам, наверное, тому рад. — И, забыв, что в рукаве у него спрятано зеркало, принялся поднимать наследника.
От этого движения рукав спустился, зеркало выскользнуло, ударилось о каменный пол и рассыпалось пылью.
Наследник поднялся, огляделся мутными глазами, сказал:
— Уложить голову Фань Юй-ци в ящик, запечатать ее и отдать Цзин Кэ. — И, обращаясь к Цзин Кэ, спросил: — Я надеюсь, что теперь вы можете ехать?
— Нет, — ответил Цзин Кэ, — мне еще нужен помощник.
Тогда наследник рассердился.
— Я подозреваю, — сказал он, — что вы изменили свое решение. Время уходит! Неужели у вас возникло другое намерение? Подумайте об этом дважды и поразмыслите четырежды, потому что мое сердце требует мести.
Цзин Кэ рассвирепел и закричал на наследника престола:
— Что вы. меня подгоняете? Что вы меня торопите? Отправляясь в путь, я знаю, что больше не возвращусь! Я с одним кинжалом еду к могущественному циньскому государю, где мне грозит смерть! Чем вы мне можете пригрозить более страшным? Я задерживаюсь потому, что мне нужен помощник! Не хотите ли вы своими понуканиями добиться того, чтобы я отказался от поездки?
— Успокойтесь, мой друг! — закричал наследник не своим голосом, стараясь перекричать Цзин Кэ. — Не сердитесь, мой друг! Вы поедете, когда найдете нужным, когда найдете помощника, когда захотите, когда пожелаете! Но только из дворца я вас больше не выпущу, от себя я вас не отпущу до самой последней минуты.
— А, будьте вы прокляты! — сказал Цзин Кэ, пошел за ним и завалился спать в его опочивальне.
В небе осеннем гуси.
Лети, мой ястреб, лети!
Кто ни разу не струсит,
Достигнет конца пути.
Звуки пибы были подобны рокотанию волн в прибрежных камнях, а слова песни падали, как сухие листья с уже полуобнаженных деревьев.
Цзюй У сам не понимал, почему это тихое пение так раздражает его, но наследник, как видно, слушал с удовольствием и долго не начинал разговора. Наконец он спросил:
— Расскажите мне, как было дело, и мы вместе обдумаем вашу месть.
Выслушав рассказ Цзюй У, он воскликнул:
— Я прикажу поймать и казнить злодея! Хотите, его можно распилить пополам деревянной пилой, а потом отрубить голову и повесить в клетке на городской стене? Или, если вам так больше нравится, с него можно с живого содрать кожу и прибить ее над вашими воротами. Как его презренное имя?
— Его зовут Цинь У-ян.
— А-а! — закричал молодой человек.
Он все время с усмешкой прислушивался к разговору, а теперь вскочил и бросил пибу о каменный пол, так что она разбилась и струны, завившись спиралями, встали дыбом, ужасно и отвратительно взвизгнув.
— Успокойтесь, мой друг, — воскликнул наследник и, к великому изумлению Цзюй У, нагнулся и начал подбирать обломки инструмента. — Ведь мы только что все обсудили, как только мне доложили о столичных новостях. Вы нашли, что такой помощник по вашему вкусу. Я обещал, что вы его получите, как только его поймают. Слова своего я не нарушу и того, кто вам нужен, не трену. Зачем же сердиться? — И, обернувшись к Цзюй У, спросил: — Это тот У-ян, которому нет еще тринадцати лет, а он уже убил человека и о нем с утра говорит вся наша столица?
— Да, это он самый, — сказал Цзюй У. — И он убил моего сына.
— О! — медленно сказал наследник. — Вот это очень жаль!
А молодой человек закричал Цзюю:
— Можете проглотить свою месть и подавиться ею!
— Господин! — воскликнул Цзюй У, падая на колени перед наследником. — Это был мой единственный сын, и с его смертью мой род прекратился!
— Вы женитесь снова, — легкомысленно ответил наследник, — и у вас будут еще сыновья. Мой друг Цзин Кэ прав. В угоду мне вам придется отказаться от своей мести. Этот У-ян мне самому нужен. Очень жаль, что это тот самый, а не какой-нибудь другой. Хотя и я раньше замечал, что то, что волнует меня, оставляет вас равнодушным, но на этот раз не я вам уступлю, а вы мне. И я хотел бы, чтобы вы подумали об этих моих словах. Если они вам не нравятся, то Поднебесная очень велика, хотя тот, кто лежит под корнями трав, не видит ни цветов, ни деревьев.
Пятясь в поклонах, Цзюй У вышел. Пока он мчался домой в своих парадных носилках, он думал о словах наследника, а когда понял их, то почувствовал, что его кости ослабли и мышцы обмякли от страха.
«Такова благодарность государей, — думал он. — С тех пор как он вернулся в Янь, я служил ему наставником и советником, и он превозносил меня. Один раз я посмел ему возразить, и он, прогнав меня, приблизил к себе проходимца, которого я сегодня увидел впервые. Как говорил мудрец Фан Ли: „Когда увертливый заяц убит, из охотничьего пса стряпают кушанье; когда проворная птица истреблена, тугой лук убирают подальше“. Теперь, когда он думает, что я ему больше не нужен, он уничтожит меня. Да, таков смысл этих слов. Поднебесная велика — это значит, что он меня не держит, я могу идти куда хочу. Но в словах о корнях трав есть угроза, потому что не может остаться жив человек, знающий тайные мысли наследника, слышавший его слова, угрожавшие циньскому вану. Следовательно, о „прогоняет меня, но убьет, если я посмею уйти. Он боится, что я уйду а Цинь, а я боюсь оставаться в Янь. Быть может, когда он лицемерно утешал меня, говоря о коже врага, прибитой к воротам, он думал о моей коже и своих воротах. Зачем я пожелал отомстить человеку, которому он покровительствует!“
Цзюй У въехал в южные ворота своего дворца, а через короткий срок он, одетый в темную одежду, закрыв рукавом лицо, выскользнул в узкую заднюю калитку и, никем не замеченный, бежал из яньской столицы через западные ворота, тем самым путем, которым незадолго до него скрылся учитель Ю Ши. В его ушах звенели вопли женщин, оплакивавших тело его сына, и перемежались с язвительными речами наследника Даня, и вдруг он подумал, что теперь уж он не похож на быстрого охотничьего пса, а скорей на увертливого зайца, которого в любое мгновение могут затравить.
ЛАНДЫШ И ЛАСТОЧКА
Читателя просят перенестись на мысленных крыльях через всю Поднебесную, от северо-востока, где находится страна Янь, на юго-запад. Через реку Ишуй, границу Янь и Чжао, над горным хребтом Утайшань, где подножия пяти вершин купаются в облаках, над страной, которая когда-то была государством Цзинь и после свирепых войн разделилась на три Цзинь: Чжао, Вэй и Хань. Над долинами, некогда плодородными, а теперь опустошенными, над гордыми городами, лежащими в развалинах, через реку Фэнь и мутные воды Желтой реки, над пещерными городами, где в обрывах глины, как пчелиные соты, зияют ярусами окна и двери пещер. К юго-западу, над развалинами высокой стены, некогда разделявшей княжества Цинь и Вэй, к берегам реки Вэй, в столицу Цинь — Саньян. Над крышами столицы к дому начальника дворцовой охраны, господина Цзя-на. Он сам сейчас во дворце, но вот госпожа Цзян, стройная, как ива, благоухающая, как цветок коричного дерева, одетая в прозрачные шелка, подобные крыльям стрекозы. И здесь начинается следующая глава.
Госпожа Цзян, супруга начальника дворцовой охраны, не хотела ни прясть, ни ткать, ни разматывать шелковые коконы. Целые дни она сидела перед зеркалом, а служанки расчесывали черную тучу ее волос, заплетали и расплетали их снова и укладывали в прически то в виде птичьего хохолка, то двумя-тремя узлами — кружками на макушке. Такое ее поведение объяснялось тем, что у нее не было свекрови, которая могла бы научить ее приличным занятиям. Что касается господина Цзяна, то, вместо того чтобы раза два как следует поколотить ее и тем научить уму-разуму молоденькую женщину, он, как только возвращался со службы, не сводил с нее глаз, восхищался ее плясками и слушал, как она болтает тоненьким, пискливым голосом. Когда у них родился ребенок и госпожа Цзян узнала, что это девочка, она очень рассердилась, застучала кулачками по ложу, разбранила служанок и начала жаловаться на судьбу, пославшую ей не сына, а всего лишь дочку.
— Теперь мой господин разлюбит меня! — восклицала она, рыдая и утирая глаза тонкими пальцами.
Но господин Цзян утешил ее, сказав, что он в восторге от дочери и что ей следует дать хорошее имя. В это время подул ветер, под стрехой крыши зазвенели колокольчики, и господин Цзян сказал:
— Назовем нашу дочку Колокольчик — Лин!
Но госпожа Цзян уже успокоилась и разыгралась, ее ротик улыбался, и она ответила:
— Будет лучше назвать ее Лин-лань — Ландыш!
Выбрав красивое имя и позаботившись, чтобы всего было у ней в изобилии, госпожа Цзян предоставила девочку самой себе, ничего ей не запрещала и не приказывала. Некому было научить Лин-лань обязательным для женщины четырем добродетелям — скромному поведению, уходу за внешностью, изящной речи и искусным рукоделиям. Унаследовав от отца воинственный дух, крошка Лин-лань колотила кулачками своих нянек и царапала лицо своей кормилице. Едва научилась она крепко стоять на ножках, как стала выбегать за ворота, сбросив вышитые жемчугом туфельки, босиком скакать по улице и лезть в драку с четырехлетними и пятилетними мальчишками. Няньки бежали жаловаться госпоже Цзян и заставали ее у зеркала или на ложе. Она открывала заспанные глаза и говорила:
— Как я сохраню свою красоту, если меня будят десять тысяч раз на день! — И другого ответа у нее не было.
Попытались обратиться к господину Цзяну, но тот засмеялся и сказал:
— Храбрая девочка! Вся в деда и прадеда. Приведите-ка ее сюда. — И, поставив Лин-лань меж своих колен, начал поучать: — Когти — защита зверя, кулаки — оружие деревенщины. Это хорошо, что ты не боишься ребят, которые вдвое тебя старше, но драться надо по правилам.
После этого он стал будить Лин-лань на рассвете, чтобы еще до ухода во дворец заняться с ней. На площадке в саду он показывал ей правильное дыхание и необходимые для воина движения.
— Лови птичку за хвост, — говорил он.
Лин-лань, широко расставив ножки, протягивала правую руку вперед и вверх, а левую закладывала за спину и, нагибаясь вперед, высматривала птичку.
— На месте! Выпад! Держи! — командовал господин Цзян, и Лин-лань хватала воздух за хвост и держала в сжатом кулачке.
— Белый журавль охлаждает крылья! — кричал Цзян.
И Лин-лань, отвзрнув лицо в сторону, приседала, поднимая и опуская поочередно руки.
— Достань иголку с морского дна!
Одной рукой придерживая локоть другой, будто боясь замочить рукав, Лин-лань сгибалась до самой земли и, выпрямляясь, высоко вздымала обе руки.
— Тащи тигра на гору!
Опустив руки и раздвинув их, Лин-лань медленно под-, нимала воображаемого тигра, скрестив руки, крепко прижимала его к себе и на широко раздвинутых ногах шагала медленно, как будто взбиралась по крутой тропе с непосильной тяжестью.
— Золотой петух наколол лапку!
Лин-лань застывала на одной ноге, подтянув другую к животу, а руки вертелись перед лицом, как короткие трепещущие крылья.
Когда она научилась выполнять все движения мерно и точно, господин Цзян стал обучать ее искусству фехтования. Конечно, не под силу ей были все восемнадцать видов оружия, и даже впоследствии она так и не научилась владеть боевым молотом, пикой и большим топором. Но уже в десять лет она справлялась с маленькой секирой, плетью и нагайкой. Больше всего пришлись ей по душе упражнения с двумя легкими мечами и стрельба в цель из лука.