— А куда он пошёл? — нетерпеливо перебил его Мича.
— А вот смотри, пойдёте, значит, по этой дороге до вершины горы, а как начнёте спускаться, будет поворот. Тут я его в последний раз видел. Он шёл с цыганами.
— С цыганами?
— Да. А цыгане сегодня утром у нас в селе курицу украли. Вот и всё, что я знаю.
— Яков, — тут Мича дружески сжал плечо Якова, — пожалуйста, если увидишь милицию, скажи, что мы пошли за табором. Скажи, что Крджа с цыганами. Запомни — Крджа! Скажешь?
— Почему не сказать? — согласился Яков. — Только знаешь, я ведь не знаю, кто вы и откуда.
Времени на объяснения не было. Мича вдруг вспомнил, вытащил газету из кармана штанов и сунул её Якову:
— На, держи. Мы из Дома сирот войны. Тут про нас на третьей странице написано, прочти, и всё будешь знать. До свидания и спасибо!
Отряд двинулся дальше. Яков постоял минуту-другую, махнул газетой в знак приветствия и неторопливо зашагал к селу.
XXI
От зоркого взгляда Дойчина не ускользнуло маленькое пятнышко света, блеснувшее далеко в тёмной глубине долины. Ребята осторожно продвигались по дороге, окаймлённой с обеих сторон высокими соснами.
— Внимание! — прошептал Дойчин. — Вижу огонь!
Ребята всматривались в темноту.
— Вижу костёр и палатку. Это они, — теперь уже совершенно уверенно сообщил Дойчин.
Мича собрал черноногих на совет.
— Давайте осторожно подберёмся и окружим лагерь, — предложил он. — Мы с Дойчином подползём к палатке и разведаем, в самом ли деле Крджа с цыганами.
— И Мустанг, — послышался шёпот Боцы.
— И Мустанг, — нетерпеливо подтвердил Мича. — Если Крджа там, мы будем держать их в окружении до рассвета. А в это время Циго побежит за милиционерами. Они должны быть где-нибудь тут, недалеко от дороги, на «джипе». Пирго, держи ружьё наготове. Если надо будет — стреляй!
Пирго молча кивнул головой.
— Всем понятно? Пошли, только тише!
Черноногие стали подкрадываться к таинственному костру. Они ползли почти целый час. Лес был так густ, а мрак столь непроницаем, что они продвигались с черепашьей скоростью. Между стволами елей и буков, словно в самых настоящих джунглях, какие-то вьюны оплели папоротники, сцепились друг с другом колючие плети лесной малины и ежевики. Направление можно было определять лишь по трепещущему языку пламени, но и на него нельзя было долго смотреть: глаза привыкали к свету и потом становилось трудно разглядеть даже то, что было видно раньше. Неожиданно где-то внизу, в темноте, зашумел ручей. И лес стал реже, словно расступился. Стало лучше видно. Мальчишки услышали громкий голос цыгана и притаились.
— Эх, чёрт побери, совсем заморилась эта кляча. Погляди, на ногах не стоит.
— Лучше бы его прирезать, — ответил женский голос. — Кожу можно продать на опанки.[2]
— А у тебя голова варит, — снова послышался голос мужчины, — я и сам так думаю.
Боца подполз к Миче и испуганно зашептал:
— Это они про Мустанга!
— Вроде бы.
— Давай нападём на них! Чего ты ждёшь?
— Не спеши. Посмотрим сначала, где Крджа.
Одним махом черноногие перескочили ручей. По-пластунски доползли до опушки, где раскинули лагерь цыгане. Смотрят, а их бедный, едва живой Мустанг лежит привязанный к дереву. Вытянул все четыре ноги и безнадёжно качает головой. У ребят так и защемило в груди.
Цыганские лошади выпряжены из телег, под телегами спали цыгане, собаки устроились рядом с ребятишками. Немного подальше виднеется разбитый на скорую руку шатёр. Перед входом седая цыганка раздувает огонь, над костром булькает котелок с похлёбкой. Старик сидит на пороге шатра, ноги поджал под себя, нервно посасывает трубку и, размахивая руками, препирается с худой женщиной, которая сидит спиной к ребятам.
— Нет тут Крджи, — шепчет Дойчин на ухо Миче. — А мы и по дороге могли подобраться к цыганам. Смотри-ка!
Мича смотрит, куда указывает Дойчин: за перелеском белеет дорога.
— Что делать, — вздохнул он, — по дороге ходить — это не по-индейски.
Что-то зашуршало рядом с ними. Смотрят, а это Боца встал на колени, за живот держится.
— Что с тобою, Охотник на Ягуаров?
— Ничего, — стонет Боца. — С голоду помираю. Чуете, как похлёбкой пахнет?
Ещё бы не чуять. С полудня они глотают голодную слюну, ведь со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было. Эх, им бы этот горшок похлёбки, вылизали бы всё до донышка. А теперь приходится жевать траву, от неё рот сводит оскомина. Пустые желудки заставляют забыть обо всём, кроме еды. Перед глазами Боцы так и стоят вкуснющие субботние пироги. А сегодня ведь суббота… Ух ты!.. Попадись пирог Боце в зубы, он бы и глазом не моргнул, только на пару глотков его бы и хватило! А потом он съел бы ещё штуки четыре… нет, не четыре, а восемь… и две порции гуляша впридачу!
Цыган потянулся, встал, вышел из шатра и начал вглядываться в темноту, а потом втянул в себя воздух, словно принюхиваясь.
— Маша! — загремел его голос. — Иди принеси воды из ручья!
Голодные мысли упорхнули, словно стайка пухленьких перепёлок.
В темноте загремела ручка ведра. Сонный, довольно сердитый голосок ответил:
— Иду… Чтоб тебе никогда не напиться!
Тоненькая тень мелькнула у шатра, девочка громко зевнула и побрела к ручью. Мича потянул Раку за рукав:
— За мной! Поймаем её и расспросим.
Маша пересекла полянку, пробралась через перелесок и подошла к ручью. Глубоко вздохнув, девочка наклонилась, зачерпнула воды и только собралась распрямиться, как две руки сомкнулись вокруг её талии.
— Ой!
— Тс-с-с! — зашипел Мича и закрыл ей рот ладонью. Он чувствовал, как она дрожит.
— Ой, умру со страха… — бормотала девочка.
— Крджа с вами? — неожиданно и резко спросил Мича.
Маша вздрогнула, и Мича понял, что его вопрос попал в цель. Но девочка словно воды в рот набрала.
— Говори! — повторил Мича. — Смотри, соврёшь — хуже будет. Милиция недалеко.
— Не смею я сказать, ей-богу, не смею, — со слезами в голосе зашептала Маша. — Если скажу, отчим меня в порошок сотрёт!
— Ничего, ничего… — успокаивал её Мича. — Скажи правду, мы за тебя заступимся!
Из темноты, держа в руках винтовку, показался Пирго. Подойдя поближе, он прямо-таки пронзил перепуганную девочку взглядом, которому позавидовал бы сам Старина Новак[3].
— Ну, ну, говори, — прогудел он, стараясь говорить глухим басом.
Маша пожала плечами и в отчаянии села на землю.
— Только я шёпотом, — сказала она. — Ой, если меня старик увидит…
Из сбивчивого рассказа Маши черноногие узнали, что Крджа идёт вместе с цыганами. Он появился около полудня и потребовал, чтобы старый цыган спрятал его в телеге и провёз через село, за это он даст большие деньги. Старшина цыган, отчим Маши, согласился и сейчас торгуется с Крджей, сколько тот заплатит, когда дело будет сделано.
— Да где же он? Мы его не видели! — заметил Мича.
Девочка тряхнула головой:
— Видели, видели, клянусь жизнью! Вон он в шатре сидит в платье нашей Ти?мки, а красный платок ему сам отчим дал.
— Переоделся… — шепнул Пирго.
В этот момент послышался раздражённый голос старого цыгана:
— Эй, Маша, берёзовой каши захотела. Давай сюда воду, лопни твои глаза!
Девочка помчалась со всех ног. Когда она вошла в шатёр, Мича отвёл черноногих подальше от опушки, сообщил им всё, что удалось узнать и приказал:
— Всем, кроме Циги, караулить лагерь! Ты, Циго, беги и ищи милицию!
Сказано — сделано. Черноногие залегли в засаде, притаились в траве и листьях, а Мича и Пирго подобрались к шатру метров на сто. Пирго поглаживает ствол своей верной винтовочки и про себя заклинает её не подвести, когда придёт час расплаты с разбойником Крджой. Рядом с ним Мича. Он весь дрожит от волнения — найдёт Циго милицейский патруль или не найдёт? Чуть подальше лежит на животе Боца. До чего же он голоден! Вдобавок и спать невыносимо хочется. Он глядит на цыганский котёл, где доваривается вкусная ароматная похлёбка. Огненный круг делается всё шире, растёт, пламенеет. Как светло кругом… Запах похлёбки перебивает все запахи, заполняет, заливает всё вокруг! Боца голодно щёлкает зубами и просыпается.
Он задремал.
Хорошо бы, Мича ничего не заметил… Правда, темно, может, он и не видел… Боца встряхивает головой, складывает руки на груди и твёрдо решает, что больше он не заснёт.
Он часовой! Бдительный воин и Охотник на Ягуаров. «Смотри в оба!» — приказывает сам себе Боца.
Он медленно поворачивает голову и ищет глазами Мустанга. Что-то тёмное неясно виднеется у шатра. Это Мустанг. Один глаз печально поблёскивает, отражая свет костра. Устал, изголодался, бедняга, не меньше, чем его хозяин. Однако ни темнота, ни жажда, ни голод не мешают Боце следовать за своим верным конём.
«Зарезать тебя собираются! — мысленно обращается Боца к своему Мустангу… — Хотят продать твою шкуру на опанки! Э, нет, не бывать этому, пока я жив!»
— Мустангушка ты мой, лошадушка моя верная, — тихо бормочет Боца, и ему кажется, что он обнимает тощую шею коня. — Дай я тебя поглажу… так… Дай я тебе шею почешу… вот так… Ты это любишь, я знаю… Дай-ка я тебя в лоб поцелую… успокойся, успокойся… не мотай головой…
Боцина голова склонилась на грудь, и Охотник на Ягуаров оказался в царстве снов, где исполняются любые желания. Ему снились горы пирожных и ручьи малинового сока, среди берегов из вкусной кукурузной каши, желтеющих как песчаные барханы в пустыне Каракум. Наелся Охотник на Ягуаров шоколадных пирожных — целую верхушку горы отъел, вскочил на Мустанга и пустился вскачь по барханам из кукурузной каши. После пирожных он просто презирает, даже во сне, это простое жёлтое кушанье!
Мчится Мустанг словно на крыльях. Молнией несётся верный конь! Оглянулся Боца и видит — исполнилась его давнишняя мечта: и вправду стал крылатым его конь, прямо как Ябучило, конь воеводы Момчила[4], земли копытом не касается, облетает одним махом весь белый свет!
Прервав эту безумную гонку, откуда-то, словно с неба, раздался выстрел. Боца открыл глаза и понял, что он на земле.
— Крджа сбежал! Держи его! — завопил Пирго и звучно щёлкнул затвором винтовки.
Над горами занималась заря… По крутому склону, вдоль шумящего ручья, бежит цыганка, и её красный платок развевается на ветру. За ней несутся черноногие.
Боца вскочил, покачнулся спросонок и побежал за товарищами. Позади что-то гортанно кричал старый цыган и нестройно орали разбуженные ребятишки.
XXII
Черноногие преследовали вора по пятам. Но вот красный платок исчез в густом орешнике, куда юркнул и ручей, чтобы вновь появиться только у самой дороги. Ребята рассыпались цепью и нырнули в это плотное зелёное море.
Они больше не видели друг друга и только перекликались:
— Рако, держись правее!
— Заходи слева, Дойчин!
— Пирго, давай в середину, в середину!
Вспархивали испуганные дрозды. При каждом таком шорохе мальчишки думали, что наконец-то настигли Крджу. Но беглеца не было видно. Только по треску веток и хриплому дыханию они чувствовали, что он где-то недалеко.
И вдруг загремел голос Пирго:
— Сдавайся, если тебе жизнь дорога!
Вместо ответа на такой страшный ультиматум в орешнике послышался ещё более громкий треск и свистящее дыхание беглеца.
Первые лучи солнца осветили кустарник, заблестели на покрытых росой листьях и, как жёлтое лезвие, рассекли дорогу. В этот момент, далеко у поворота, показались три милиционера. За ними бежал Циго и кричал:
— Ребята-а-а! Где вы? Тут милиция!
От радости Пирго выпалил из винтовки. Мича завопил:
— Сюда! Он здесь, в орешнике!
Милиционеры свернули с дороги в кустарник. С другой стороны заходил ребячий отряд. Не прошло и пяти минут, как недалеко от Мичи замелькал красный платок беглеца. Он пытался свернуть налево, к ручью, но налетел прямо на командира патруля, остановился, схватился руками за голову и запричитал:
— Ох, горе мне, несчастная я, несчастная! Ох, Крджа, разрази тебя господь! Теперь меня на виселицу, а ребятишки сиротами останутся!
Черноногие в изумлении остановились. Перед ними стояла цыганка Тимка и причитала так, что сердце разрывалось.
— Я по воду пошла, а они за мною… Бах-бах… Из ружья палят, точно я заяц или зверь какой! — завыла цыганка и схватила милиционера за рукав: — Спасай, брат командир!
— Да что тут происходит? — спросил командир.
— Провёл нас Крджа! — едва сумел произнести Мича. — Пока мы за цыганкой гонялись, он убежал в другую сторону.
— А он был с цыганами?
— Был, это точно.
— Ну, тогда не уйдёт, — сказал командир и обернулся к одному из милиционеров: — Си?ма, давай скорей в машину! Сообщи в ближайшее отделение, чтобы блокировали все выходы из гор. Сообщи, что вор переоделся цыганкой. И живей возвращайся назад. Надо будет обыскать все сёла на горе.
— Слушаюсь!
Через полчаса «джип» взбирался в гору. В нём сидели два милиционера и Циго. Третий милиционер присоединился к ребятам. Испуганный старый цыган показал им, куда побежал Крджа. В уверенности, что они, наконец, захватят Крджу, ребята шли упорным шагом охотников, преследующих зверя, и чем ближе они подходили к сёлам, тем энергичнее становился их шаг. Впрочем, была тут и причина поважнее: сумка милиционера Симы, ещё утром доверху набитая продовольствием, теперь была пуста. Её содержимое переселилось в желудки изголодавшихся черноногих.
— Я чувствую, как во мне прибавляются новые калории, — говорил Пирго, дожёвывая на ходу здоровый кусище хлеба с салом.
— У меня словно крылья растут, — поддакнул вечный молчальник Дойчин.
В колонне не хватало только Боцы. Он отстал на добрых полкилометра. В одной руке у него был кусок хлеба, а в другой уздечка. За ним по склону горы, медленно перебирая стариковскими ногами, плёлся Мустанг.
…Крджа чувствовал за спиною погоню. Уже добравшись до перевала, откуда видны были сёла в долине, он обернулся. Далеко внизу он увидел дорогу и на ней мальчишек с милиционером. При виде их комок подкатил к горлу Крджи.
«Теперь не до шуток!» — подумал вор. Он подобрал подол платья и заткнул его за пояс… Прилаживая одежду так, чтобы она не мешала бежать, он услышал шорох денег, спрятанных за пазухой. Это вернуло ему бодрость. Он ещё раз оглянулся, сверкнул глазами и припустился что было сил. Вскоре он оказался на просёлке. Дорога сбегала вниз, и Крджа решил спуститься к селу, а там уже свернуть в лес, выбрать удобную позицию и следить за погоней.
На всякий случай он вытащил из-за пояса револьвер. Передвинул предохранитель на красную отметку, туда, где красными буквами было написано по-немецки: Feuer[5].
«Живым не сдамся! — подумал он. — Фойер мне, фойер им, а там будь что будет!»
Торопливыми шагами припустился он по грязной дороге. Миновал выкошенный луг, выбрался на каменистую тропинку и, взобравшись по ней на вершину, увидел перед собой село.
Остановился, чтобы перевести дух, и обомлел.
Метрах в тридцати над ним слышались удары топора, чьи-то голоса, треск ломающихся сучьев и кто-то закричал:
— Яков, сбегай домой, принеси клинья, надо ствол разбить.
«Заметит он меня», — мелькнуло в голове у Крджи, но было уже поздно. Мальчишка сбежал на дорогу, и камень сорвавшийся у него из-под ног, прокатился совсем рядом с Крджей. Вор испуганно оглянулся, и глаза его встретились с удивлёнными глазами мальчика.
— А, ты здесь! — крикнул Яков.
Крджа быстро повернулся и побежал. За спиной он услышал крик Якова:
— Отец, отец! Скорей! Вон цыганка, что у нас вчера курицу украла.
Яков вопил так, словно его резали живьём, а Крджа нёсся, будто спасался от стаи волков. В деревне поднялась настоящая тревога. Женщины выбегали из домов, испуганные куры носились по двору. Отец Якова выскочил на тропинку и, увидев, в чём дело, бросился вслед за вором.
А Крджа мчался прямо по главной улице села, деваться ему было некуда — приходилось пересекать территорию противника.