— Вот это да! — радостно закричал главный пушкарь. — Пальнула что надо!
— Как гаубица! — кричит уже обычным голосом Боца.
— Что там гаубица! — Поддала не хуже атомной! — подтверждает Циго.
Дядюшка в недоумении. Прочищает уши, вертит головой направо-налево и недоверчиво повторяет:
— А я-то, кажется, слышу по-прежнему хорошо.
— Может быть, — подхватывает Боца. — Знаешь, это, наверное, была временная глухота, бывает такая, мы на уроках по гигиене проходили.
— Если хорошо прислушаться, то даже слышно, как пчёлы гудят, — всё ещё не очень уверенно произносит «временно оглохший».
Через десять минут, уписав целую тарелку мёда — дядя Столе угостил их за ревностное исполнение обязанностей артиллеристов, — Боца и Циго возвращаются домой.
Ну, теперь у нас всё в порядке! — хвастает Боца, слизывая с губ капельки медового угощения. — Вот он, порох. — Боца взвешивает на ладони мешочек. — Четырёх кило, правда, не будет, но раза четыре пальнуть можно!
— А пушечку-то мы свистнем в ночь под пятницу, когда дядюшка ляжет спать, — говорит Циго.
— Угу! Навалим её на Срджу, пусть тянет. Мы с тобой сделали самое главное.
— Идёт! — соглашается Циго.
— Артиллерия, друг ты мой, это бог войны! — декламирует Охотник на Ягуаров.
— А ну-ка, парень, накрой ты мне этот танк бронебойным! — приказывает командир.
— Слушаюсь, товарищ командир! Опускаешь ствол, берёшь танк на прицел, производишь расчёт… нажимаешь на спуск и — бум!.. бах!.. — остаётся только прах и пепел, если уж хочешь знать!
X
Решение администрации Дома отправить Срджу на море о первой партией малышей было громом среди ясного неба.
Мича ходит по двору хмурый, задумчивый. Столь же озабоченные Рако и Пирго едва поспевают за ним. Ожидают Срджу и Боцу, те сейчас в канцелярии с дипломатической миссией — уговаривают заведующую послать с малышами кого-нибудь другого.
Разговор там, видно, затянулся, и трое черноногих просто сгорают от нетерпения. Огромными шагами они меряют двор и сердито расталкивают карапузов, а те, сияя от счастья, уже собираются в дорогу. Им и в голову не приходит, что они, и сами того не желая, вызвали гнев тройки нахмуренных мальчишек. Малыши, недоумевая, уступают дорогу Пирго и никак не возьмут в толк, что бы это могло случиться с Мичей: он так враждебно оглядывает их с ног до головы.
Кабы знали, удивлялись бы меньше, но они ведь не знают о заботах старших. А это вам не шуточки — накануне решающей битвы с ковбоями лишиться отличного товарища и воина, который «будет надо — ворога настигнет, а коль надо — шагу не отступит».
Что может чувствовать Вождь, что он может сказать, когда глупая случайность выводит из строя такого воина, как Буйволово Ухо. Надо вам знать, что такова боевая кличка Срджи.
— Словно руку у меня отрезали! — вздыхает, уже не знаю в который раз, Вождь черноногих, быстро поворачивается, закладывает руки за спину и продолжает вышагивать по двору.
Но он не успевает закончить очередной круг: в дверях появляется Срджа, а за ним Боца. У обоих такой удручённый вид, точно они возвращаются с похорон.
— Ну, что? — в один голос спрашивает вся тройка.
У Срджи нет сил ответить. Он наклонил голову и смотрит в землю. Охотник на Ягуаров с огромным трудом выдавливает из себя одно-единственное слово:
— Едет!
— Эх! — вырывается одновременно у всех троих.
— И никакой надежды?
— Никакой! Она ни за что не уступает. «Ты, говорит, Срджан, отличник, ты заслуживаешь одним из первых ехать на море. Кроме воспитателя, с малышами должен быть и старший товарищ, чтобы следить за ними, помогать. Ты же понимаешь, — говорит она, — малышам захочется и рыбу половить, и на лодке покататься. Кто им поможет, кто научит, как не ты? Ты серьёзный юноша, и я тебе целиком и полностью доверяю!» Вот так! — печально заканчивает Срджа.
— А ты что? — спрашивает Пирго.
— А я что? Всё это так, говорю, но я терпеть не могу моря. Я, знаете, плохо переношу солнце. А она как засмеётся! «Странно, говорит, как это не переносишь солнце. Ведь ты весь как негр чёрный. И насколько мне известно, из реки ты не вылезаешь». Ну, я тогда прошу: «Товарищ заведующая, вы уж лучше пошлите Ра?йко. Он тоже отличник, а в реке купаться боится. Весь белый, как творог. Пусть лучше он поедет с малышами». Не успел я договорить, а Боцу словно за язык дёрнули: «Райко, — говорит он, — к тому же не черноногий». «Этого ещё не хватало! — рассердилась заведующая. — Что это за разделение такое. Какой такой черноногий?» Еле-еле выкрутились. В конце концов она решила: «Поедешь ты, Срджан! Вон ты какой худющий! Тебе надо поправиться». Тут я засучил рукав рубашки и говорю ей: «Пощупайте только, какие у меня мускулы, товарищ заведующая! К чему мне поправляться». А она засмеялась и открыла перед нами дверь: «Идите! И не приставайте ко мне. Как решено, так и будет!»
Черноногие замолчали.
Боца вспоминает своё совершенно недипломатическое вмешательство и не смеет взглянуть товарищам в глаза. Появляется и Циго. Услышав о решении заведующей, он себе места не находит. Шарит по карманам, что-то ищет. Хотел было для успокоения выкурить «чинарик», но вовремя спохватился, что такое утешение ему может дорого обойтись. Мича преследовал курение куда яростнее, чем сам преподаватель гигиены. Рако усиленно моргает, никогда не угадаешь, с чего этот мальчишка разревётся.
Наконец Мича сказал:
— Что поделаешь? Решение есть решение. Собирайся, Срджан, проводим тебя на вокзал.
Понуро побрели мальчишки в спальню, чтобы помочь Срдже собраться в дорогу.
Только Боца остался во дворе. Он подстерегал «белого» Райко. Немного погодя они уже сидели под шелковицей и о чём-то оживлённо беседовали.
Сразу после обеда колонна из тридцати мальчиков и девочек построилась во дворе. Перед каждым путешественником рюкзак, доверху набитый бельём и продовольствием. Карапузы нарядились в морские тельняшки и гордо выпячивают грудь, будто каждый из них обошёл на корабле по крайней мере полсвета. Девочки носятся туда-сюда, осматривают свой багаж, проверяют, не забыто ли что-нибудь «совершенно необходимое». Они уже начинают прощаться со старшими подружками, остающимися дома. Эти прощания — целая эпопея. Подойдут одна к другой, печально посмотрят друг другу в глаза, и та, что уезжает на море, говорит загробным голосом:
— На?да!
А остающаяся:
— Ми?ра!
Уезжающая опять со слезами повторяет:
— На-а-а-да!
А остающаяся:
— Ми-и-и-ра!
— Нада, я каждый день буду тебе писать!
— Каждый-каждый день?
— Каждый, вот чтоб мне с места не сойти! И в воскресенье буду!
— Мира, напиши мне, как там…
— Напишу, про всё, про всё напишу!
— И какой пляж, напиши.
— И про пляж напишу, — обещает Мира.
— И про лодки?
— И про лодки.
— И про заход солнца напиши, ладно?
— Напишу. Всё опишу: какие облака, какое море на закате.
— Смотри не забудь!
— Не забуду. Честное слово!
Затем начинаются нескончаемые поцелуи: в щёки, в лоб, в волосы, в нос, потом объятия и пожимание рук. В конце концов дело доходит до проливания слёз, и всё начинается сызнова:
— Мира!
— Лена…
— Будешь писать?
— Каждый день, Лена.
— Пришли нам с моря открытку.
— Пришлю, вот чтобы мне с места не сойти!
На этом прощание перед Домом вчерне заканчивается. Второе, главное прощание состоится на вокзале.
Уезжающая Мира подходит к следующей подружке. И опять, почти слово в слово, повторяется тот же разговор. Мира целуется, Мира обнимает, Мира плачет и обещает писать. Обещает так щедро, что вряд ли даже касса Дома смогла бы оплатить её расходы на обещанные открытки.
Мальчики в матросских тельняшках прощаются как и подобает мореплавателям. Они выпятили грудь, насупили брови. Резким движением протягивают руки, крепко пожимают их и коротко, по-моряцки, выпаливают:
— Ясное дело, напишу!
— Не забудь привезти мне морскую звезду.
— Не забуду! Ясное дело! Поймаю и для тебя одну.
— Тебе нужна удочка?
— Спасибо. Ми?ле мне подарил с тройным крючком.
Настоящий мужской разговор!
А о поцелуях при расставании нет и речи. Что они, девчонки, что ли, обливаться на прощание слезами. Пожмут руки, похлопают друг друга по плечу, вот и всё.
Двинулись. В голове колонны идут певцы из хора. За ними путешественники. С обеих сторон провожающие. Хор грянул: «Ой, Марья?н, Марьян!..»[1] Пёстрая толпа повернула к городу и с песней вышла на большак. Стихла песня, а Миле вытащил из-за пазухи кларнет.
— Что сыграть?
Боца и Райко виднеются где-то в хвосте колонны, они продолжают оживлённый разговор, начатый во дворе, однако это не мешает музыкальному Охотнику на Ягуаров ответить на вопрос Миле:
— Ну, если концерт по заявкам, давай, Миле, как он, бишь, называется, да… «Марш Беломора».
— Не «Беломора», а «Черномора», — поправляет его Миле.
В колонне хохот: восторгаются музыкальными познаниями Боцы.
— «Марш Беломора!..» Ха-ха-ха! Хорошо ещё, что не сказал «Красномора». Или ещё лучше, «Синемора». Ха-ха-ха! «Марш Беломора!..» — хохочет кто-то.
И вот так, подшучивая и подсмеиваясь друг над другом, добираются до вокзала.
Мальчики погрузились в отдельный вагон, вместе с ними и Срджа, такой печальный и убитый, словно его отправляют на казнь. Заведующая сказала небольшую речь, в ней было много советов и добрых пожеланий, воспитатель проверил, все ли на своих местах, а Лена раздала девочкам букетики полевых цветов. «Пусть, — сказала она, — девочки вдыхают их запах и на море не забывают о своём Доме». Вышел начальник станции с флажком в руке.
— Красная Шапочка! — зашумели дети. — Даёт сигнал отправления.
Запыхтел паровоз, застучали вагоны, и весёлые детские крики сменились равномерным перестуком колёс по рельсам, резким скрипом тормозов и грохотом металла. Восклицания: «Счастливого пути!» и «Приятного отдыха!» — слились с пронзительными свистками.
Ленины девочки никак не хотят уходить с перрона. Посылают воздушные поцелуи, поднимаются на цыпочки и упорно машут платками, хотя поезд уже давно отошёл от станции и исчез в облаках дыма и пара…
XI
Возвращаясь в дом, Лена и Мича словно бы случайно оказались рядом. После встречи под шелковицей им ни разу не выдалось случая поговорить, да они и не виделись как следует. Если Мича появлялся где-то неподалёку, Лена опускала глаза и старалась поскорее уйти. Мича тоже стеснялся остаться с глазу на глаз с Леной. Когда он ловил взгляд Лены, ему казалось, что она изучает его с головы до ног и чем-то в нём недовольна. «Наверное, я некрасивый», — подумал как-то Мича. Он подошёл к зеркалу, что случалось с ним нечасто, и начал себя разглядывать: по правде сказать, красавцем не назовёшь, а уж волосы! Чёрный чуб закрывает лоб, лохмы торчат во все стороны. Мича энергично взялся за дело: целый день зачёсывал волосы назад обломком расчёски, взятой у Охотника на Ягуаров. Толку было мало! Не успеет он зачесать волосы, как они снова падают на лоб. Тогда Боца присоветовал смочить чуб сахарной водой: «Причёсочка будет как у Гренджера!»
Мича последовал его совету. Смочил волосы на ночь сахарной водой, зачесал и завязал голову носовым платком.
А проснувшись утром, готов был удушить Боцу… Волосы слиплись, точно от клея, голова будто в черепашьем панцире. Целый час макал он голову в ведро, пока сахар не растаял. Кончилось всё это тем, что волосы продолжали расти по-старому.
Решив, что волосы у него ужасные, Мича загрустил: разве можно с такой лохматой головой надеяться быть достойным Лены? О ней ведь все говорили, что она прекрасна, как мечта.
Он хорошо знал, что все главные герои в фильмах — красавцы, волосы у них приглажены, глаза большие, галстуки шёлковые, а уж одеты! Мича оглядывает себя: ничего похожего — ни приглаженных волос, ни больших глаз. Правда, брови у него широкие и тёмные. Но что толку в бровях, если у него, например, нет пёстрого галстука? И нос великоват, да и на клюв похож. А насчёт одежды… хм! Всё лето он бегает в голубой майке, а если солнце припечёт, тут и майку долой; ходит голый до пояса. Нет, если говорить об одежде, то Лена даже и не взглянет на него!
Понимая, что в нём нет ну ни вот столечко красоты, и не желая никому навязываться, Мича стал избегать Лену.
Он никак не мог простить себе слов, сказанных под шелковицей: «…знаешь, это… ты мне очень, очень, это… нравишься!» Ерунда! Разлетелся, наболтал невесть что, а она теперь, наверное, смеётся над ним. Да ещё, может, обо всём рассказала Мине. И они вдвоём потешаются. Уж такие эти девчонки!
Твёрдо решив раз и навсегда покончить с этой комедией и со своей весьма неблагодарной ролью в ней, Мича стал думать о предстоящей битве с ковбоями. Какая ещё там любовь! Он воин. Вождь! И не подобает настоящему воину и вождю накануне решительной битвы бегать за какой-то там девчонкой, украдкой заглядываться на неё и вздыхать!
Бот он проводил Срджу в дорогу, но не может примириться с потерей такого воина. Нарушен весь план боевой кампании, поставлен под вопрос успех «водородной». Из надёжных соратников у него остались только Пирго и Циго. И ещё Боца. Но ведь Боца фантазёр, часто увлекается… Он хороший товарищ и придумывает такое, что другому никогда и в голову не придёт, но он может провалить и самое верное дело. Вечно спешит, толком не подумает…
Другое дело Срджа. Умный, рассудительный. С кем теперь в трудный момент посоветуешься? Кого пошлёшь парламентёром к ковбоям? Кто с ними договорится об условиях ведения войны? Не Пирго же посылать. Он ведь все споры кулаками решает.
Склонилась Мичина лохматая голова под бременем тяжких забот. Идёт, а куда — не видит.
И вдруг замечает — рядом шагают чьи-то белые сандалии! Один ремешок между пальцев, второй охватывает ступню, третий у щиколотки. Ленины сандалии!
Он быстро поднимает голову и встречает взгляд влажных Лениных глаз. Плакала на вокзале, слёзы ещё не высохли. Они несколько мгновений смотрят друг на друга. Мича видит, как шевелятся Ленины губы, слышит тихий, укоряющий голос:
— Мича, что с тобой?
Он бормочет:
— Ничего.
— А почему ты прячешься? — спрашивает она и застенчиво касается его руки% — Тебе трудно, да? Какой-то ты хмурый, озабоченный…
— С чего это мне вдруг трудно? — не слишком уверенно улыбается Мича. Ему неприятно. Он чувствует, что роли переменились, и сейчас она утешает его! Его, Вождя черноногих!
Он злится на себя и на свою слабость. Но на Лену сердиться не может. Чёрт его знает почему, но не может. Она уже успокоилась и переводит разговор на всякие приятные темы, видно, хочет отблагодарить его за то, что он утешал её позапрошлой ночью. А ему ужасно хочется крикнуть: «Нечего меня утешать, Лена! Оставь меня в покое, ты мне нравишься, но жалеть себя я не позволю!»
Эти мысли прерывает её голосок:
— Мича, знаешь… я всё время думаю о том, что ты сказал мне под шелковицей…
Может быть, он не расслышал? Неужели это говорит Лена?
Вождь черноногих даже покачнулся от радости. Значит, не такой уж он урод! Она думает, значит…
И он боится закончить свою мысль о том, что же думает Лена. С него достаточно и этого.
Он помчался по лужайке перед Домом и кувырнулся через голову. Погнался за Циго и перепрыгнул через него, словно в чехарде. Обежал группу ребят, нагнулся, сорвал пучок маргариток и бросил их Лене…
Где-то около полуночи Лену разбудил неясный шум, доносившийся снаружи, из-под окна. Похоже было, будто царапается кошка, пытаясь спрятаться от непогоды. Ленино благородное сердце не могло остаться равнодушным к чужому несчастью.
Она выбралась из постели и осторожно, чтобы не разбудить подружек, подошла к окну.
Тёмная, шумная, грозовая ночь окружала Дом. Ни звёздочки не видно. Стаи облаков тянутся по небу, словно остатки разбитого войска, гонимые воинственным, громогласным ветром.