Солнечный луч, пробив серые от пыли стекла окна, ворвался в почти пустую комнату. Кроме железной, с облупившейся белой краской кровати и треногого столика, придвинутого к стене, здесь ничего не было. Воздух застоявшийся, тяжелый от прогорклого табачного дыма. Алик открыл форточку.
Пренеприятный осадок от глупого сна с привидившимся ему тощим одиноким волком, бегущим через ледяную пустыню, постепенно улетучивался.
Он брился, негромко насвистывая. Дома у него был свой звуковой барьер, который он ни при каких обстоятельствах не преступал.
Алик знал — с огнем не шутят. При соседях он был вежливым и скромным молодым человеком, который как будто даже учится на вечернем отделении какого-то института.
Его, правда, донимал один из соседей, которого Алик стал бояться, как заяц волка. Он почему-то заинтересовался, почему Алик все время дома. Сосед спросил, чем он занимается и на какие средства живет. Алик попытался отшутиться, но не тут-то было. Пришлось с ходу что-то сочинить, но видно было, что ему не поверили… С постным видом сосед направился к себе в комнату.
После встречи с папой на ипподроме Алик решил всерьез устроить свои дела и для начала выбить из папы комнату. Вопреки ожиданию, папа не оказал даже самого слабого сопротивления. Он немедленно разменял квартиру, которую им выделили за дедушкин дом, и вдобавок дал деньги на меблировку. Алик не преминул тут же спустить их. Очевидно, папа хотел быстрее развязаться с ним. Ну что ж, хотя у него, Алика, и нет пока еще своего места в жизни, зато есть место для жизни. А это уже немало.
Побрившись, Алик с удовлетворением оглядел свою физиономию, подправил бритвой светлые баки, и тут желудок снова напомнил, что пора завтракать.
«Как это все некстати, — с легкой обидой сказал он самому себе. — Вот так голод заставляет даже глубоко порядочного человека выходить на большую дорогу с кривым ножом за голенищем. Согласен — это плохо. В известном смысле далее аморально. Но что делать, если я очень хочу есть?
Бросьте мне кусок мяса, и я вас не трону. А мне втолковывают — трудись как вол, переходи улицу по зеленому сигналу светофора, довольствуйся тем, что имеешь… Какая чепуха! Разве я вообще отказываюсь работать? Нет, я не настолько глуп».
Алик брезгливо подергал ногой, отбрасывая прилипшую к пятке какую-то холодную пакость неизвестного происхождения. На полу валялись окурки и ошметки грязи. Внимание его привлекла пустая бутылка, стоявшая посреди комнаты.
— Эврика! Вот она, спасительница! — радостно воскликнул он. — Голубушка моя!
Он поспешно подбирал бутылки, со звяканьем засовывая их во вместительную авоську. Затем, широко шагая, двинулся к ларьку, где принималась посуда. Там крючком завернулась довольно длинная очередь. Алик, усиленно работая локтями и всем туловищем, пробрался к окошечку.
— Граждане, пропустите, пожалуйста, — вежливо просил он, нахраписто продвигаясь к заветной цели. — Позвольте пройти. Мне еще надо в аптеку — купить лекарство больной матери.
Его пропустили. Зажав в руке два рубля мелочью, Алик легкой танцующей походкой направился к магазину. Сейчас он поест. Это главное. Он снова был готов вступить в бой с обществом, а вернее сказать, в бой с призраком голода, который преследовал его по пятам.
Впрочем, бой этот был, скорее, воображаемый, чем настоящий. Похожий на бой боксеров с тенью или на пассивную борьбу, какую на тренировках ведут борцы.
Однажды Алику нанес визит юный лейтенант милиции вместе с техником-смотрителем милейшей Ирмой Людвиговной. Едва завидев их, Алик бурно запротестовал:
— У меня не протекает, за квартиру я плачу аккуратно, радио и телевизора у меня нет, родственники из провинции, как видите, не проживают. Квартирантов, кошек и собак я не держу. Вы не имеете права. Я буду жаловаться вплоть до Организации Объединенных Наций.
Оказалось, лейтенанта Голубева — участкового уполномоченного — привело другое: он спросил, работает ли Алик.
— Это временно, — растерялся Алик и воздел руки кверху, словно призывая всевышнего в свидетели. — Видит бог, я был нездоров. У меня функциональное расстройство нервной системы, а также синдром глубокой апатии и аллергии.
Лейтенант с улыбкой и, казалось бы, даже сочувственно выслушал его и сказал, что аллергия, конечно, дело серьезное и ее надо лечить, но если молодой, здоровый, полный сил человек не работает уже почти целый год — это непорядок. Алик горячо побожился, что не пройдет и недели, как он будет трудиться. Прошло пять недель, и его вызвали по повестке в отделение милиции и вручили официальное предостережение в том, что если он не трудоустроится в течение месяца, то против него будет возбуждено уголовное дело по обвинению по статье 209 в систематическом попрошайничестве или, что еще хуже, по обвинению в вымогательстве по статье 148.
Алик так и подскочил на стуле. Он стал возмущаться, кричать, чуть ли не рвать на себе волосы:
— У вас нет никаких доказательств!
— У нас есть доказательства, — мягко, даже с состраданием сказал лейтенант. — Вот письма, которые вы два года пишете своему отцу. Целый год вы нигде не работаете, не учитесь, ведете паразитический образ жизни. Есть показания и ваших соседей…
— Я просил у своего отца, — перепуганно сказал Алик. — Разве это называется вымогательством? Я этого не знал…
— Вы не просто просили, — усмехнулся лейтенант. — Вы шантажировали его… А это уже иная статья…
Алик растерянно замолчал и сник. Да, действительно, в одном из писем отец сообщил, что прекращает всякую материальную помощь, так как не видит этому конца и не намерен растить из него тунеядца. Если же он будет шантажировать его, он обратится в милицию. Алик, разумеется, не придал этой угрозе серьезного значения. И вот пожалуйста. Пожаловался. Какое коварство! Какое неблагородство! Пожаловался на родного сына. И куда — в милицию. Да видано ли такое? Слыхано ли такое?
Правда, в ответ на последнее письмо отца он обрушил на него гневный поток телефонных звонков, писем и телеграмм. Он цитировал в них газетные статьи, взывал к его совести и чести. Все напрасно. И вот такое вероломство. «Впрочем, это, конечно, не совсем так», — подумал младший Архипасов. Отец обещал пожаловаться, если Алик не прекратит донимать его. И вот он сдержал угрозу.
Алик не на шутку струхнул. Он растерянно-льстиво улыбался Голубеву и дал честное слово, что «это больше никогда не повторится…». Лейтенант был добр и доверчив и под честное слово с миром отпустил заблудшую душу. «И сосед накапал, — размышлял Алик по дороге домой. — И это невзирая на то, что я по пять раз на дню так почтительно здоровался с ним. Подлец!»
Случайно прочитанное объявление привело Алика в театр. Здесь его без лишних слов зачислили рабочим сцены.
В театре Алику понравилось. У него объявилось множество приятных знакомых. Они называли его «славный мальчик» и дружески похлопывали по плечу.
«Какие культурные люди, эти артисты, — радовался Алик, — говорят друг другу «ты» и устраивают такие прелестные капустники».
Какое-то время все было хорошо, пока в здоровом театральном коллективе не хватились, что Алик постоянно отсутствует именно тогда, когда надо менять реквизит и декорации. Пришлось уйти. Разумеется, по собственному желанию.
«Я допустил просчет, — сетовал Алик после беседы с кадровиком. — Зря отпирался. А покаялся, наверняка он оставил бы… Впрочем, не так уж это приятно — быть рабочим сцены. Вот если бы меня пригласили на первую роль — тогда другое дело».
По родному городу Алик ходил как завоеватель, легко и свободно, задевая встречных девушек, и ветер нежно овевал его загоревшее лицо.
Второй раз, спустя год, лейтенант был менее доверчив, зато Алик держался куда увереннее. Он постепенно входил в роль честного неудачника, и она ему нравилась.
— Я знаю одного человека. Он тоже нигде не работает, — с вызовом говорил он лейтенанту. — Но он джентльмен, если хотите знать… А я люблю работу. Меня самого тяготит безделье. Но я хочу трудиться по призванию, а не из-за денег. Поймите меня. На работу надо ходить как на праздник, а не как на каторгу. Истинный труд — это творчество, вдохновение… Помогите же мне найти, наконец, такое место.
Лейтенант с непроницаемым видом терпеливо выслушал Архипасова и сказал, что джентльмен — это совсем другая статья и что он дает Алику три дня на трудоустройство.
— В противном случае, — пригрозил он жестким голосом, — придется пойти на крайние меры.
Алик, чертыхаясь, побежал устраиваться на работу.
С поддельной справкой он переступил порог какого-то проектного института, в полном названии которого даже не удосужился разобраться. Здесь так пришлись по душе преданность и честность, светившиеся в глазах Алика, что он был принят на должность инженера. Ему поручили рассчитать проект водосбросной системы Н-ского водохранилища. В первый день Архипасов рассказывал анекдоты. Ему хотелось понравиться коллегам.
— Ночью одна женщина шла через кладбище и очень боялась. Увидела впереди себя мужчину. Обрадовалась, догнала его: «Можно, я пойду с вами, а то очень страшно». — «Пожалуйста, — ответил мужчина и взял ее под руку. «А вы не боитесь?» — спросила женщина. «Сейчас нет, — ответил мужчина, — но когда был живым, тоже боялся».
Инженеры смеялись и угощали Алика сигаретами. Потом разбрелись каждый к своему кульману. Через неделю Алик заскучал. Его уже не развлекали фотографии красивых девушек, приклеенные к стенам его служебной комнаты, и разговоры с сослуживцами.
День шел за днем. Алику казалось, что он попал в какой-то заколдованный мир, где люди делают бессмысленные движения, морщат лбы, подолгу смотрят в одну точку, чертят, считают, пишут, с энтузиазмом выполняют урок гимнастики по радио.
«Нет, у артистов было веселее. А это какие-то истуканы. Рыцари кальки, черт бы их побрал!»
Прошел месяц, и Алик с изумлением узнал, что выдержал испытательный срок. Им овладела смертельная тоска.
«Я-то выдержал, но она не выдержала, — сказал он себе, имея в виду работу. — Ну ее! Больше не пойду. У них даже машинистки путевой и то нет. Хватит. Сыт этими проектами по горлышко».
…К нему домой явились сослуживцы с кульками в руках. Алик после бессонной ночи спал сном праведника.
— У меня мигрень, — объяснил он, с аппетитом уминая пирожные и яблоки, что принесли сердобольные инженеры. — Спасибо, дорогие мои, за внимание. Все вы такие чудесные, милые, замечательные. — Алик приятственно улыбнулся. — Сердечно благодарен… Это очень приятно… Очень… Я тронут до глубины…
После нового прогула дело дошло до местного комитета. Алика дружески журили и укоряли, взывали к его совести, гражданскому долгу. Он молчал, улыбался уголками губ, снисходительно внимая добрейшему профсоюзному вечу.
Его простили и на этот раз и еще, быть может, простили бы не однажды, но ему надоело каждое утро спешить бог знает куда и зачем, надоело делать вид, что он чем-то очень занят, и, скучая, ждать конца рабочего дня. Он плюнул: «Будь что будет!» — и решил вообще больше туда не показываться. Милосердные инженеры вновь не подвели: написали за него заявление об увольнении и прислали заказным письмом трудовую книжку.
«А зачем она мне нужна? — подумал Алик. — Мне нужны деньги. Но где их взять? Надо срочно что-то придумать».
Он вспомнил проделки Вавули и сообщил надежным лицам в театре: есть возможность достать дачные участки. Нужна мзда лицу, которое хочет остаться инкогнито. Алик намекнул, что речь идет о каком-то землемере.
— А финские домики будут? — приставала к нему не в меру смелая, можно даже сказать развязная, актриса с серым лицом заядлой курильщицы. Она же и затеяла дележ, учредив с этой целью общественный инициативный комитет. Дело получило огласку… Алик едва не влип в неприятную историю.
Прошло уже два года с тех пор, как Алик в последний раз виделся с Юрашей. И вот новая неожиданная встреча. Они столкнулись нос к носу не в читальном зале библиотеки, не на публичной лекции, не на концерте симфонической музыки, а в пивном павильоне.
— Буонджорно, маэстро! — воскликнул Алик — незлопамятная душа, дружески обнимая Юрашу за плечи и увлекая к столику с круглой мраморной крышкой. — Как ты поживаешь, мой хороший? Все так же измеряешь длину чужих ног и ширину грудных клеток?
— Да ну их! — кисло пробормотал Юраша, отводя взгляд. Куда делся его былой апломб?
— «А сам-то все смеется — да ну их, говорит!» — пропел Алик, блестя глазами. Он почему-то был очень рад этой встрече. Вернее, даже не самой встрече, а падению Юраши.
— Значит, ушел из ателье? — напрямик с ухмылкой единомышленника спросил Алик. — Я пробегал как-то мимо, дай, думаю, загляну, навещу старого друга. «А его нет, — говорят. — Он у нас уже не работает». Вот так номер! «А где же он обитает?» — спрашиваю. «Не знаем…»
— Я по собственному желанию, — сказал Юраша.
— Еще бы! Не по собственному желанию отправляют только за решетку. В чем же все-таки дело, маэстро?
— Да так как-то по-дурацки получилось, — понукаемый Аликом, неохотно начал объяснять Юраша. Алик смотрел на него влюбленными глазами. — Начал я, понял — нет, налево работать. На крое экономить. Хотел на машину отложить. Ну а тут народный контроль. Сам знаешь, лезут всегда не в свое дело со всякими проверками…
— Знаю, знаю, — радостно подхватил Алик. — Ах ты, шалунишка этакий. Попался, значит, голубчик. Схватили тебя за белую руку. Ну а ты на коленки и сразу заявленьице на стол: «Прошу… и так далее». Так было?
— Так… — кивнул Юраша. Он смотрел на Алика и не узнавал его. Перед ним сидел совсем другой человек, возмужавший, уверенный в себе, с дерзким взглядом голубовато-зеленых глаз.
— Ну, что будем делать дальше, мсье Шариков? — ласково спросил Алик. Он наслаждался. Он цвел и благоухал.
— Знаешь, я не жалею, — сказал Юраша и вздохнул. — Здоровье важнее. Я пожить хочу в свое удовольствие.
— А то! — широко махнул рукой Алик. — Конечно, дороже, милый. Хороший ты мой. Кто нам вернет здоровье, потерянное на полях жизненных сражений? Никто. Ни самый добрый лекарь, ни самый гуманный собес.
— Вот то-то и оно, — сказал Юраша и потянулся длинными губами к краю своей кружки.
— А как ты думаешь, — с подначкой спросил Алик, — сколько можно прожить, если не работать?
— Точно не знаю, — серьезно ответил Юраша, — но, наверное, не меньше черепахи.
— Подходяще, — улыбнулся Алик. — Не меньше черепахи. Или эвкалипта. Главное, не волноваться из-за пустяков. Обтекать препятствия, как вода камни. Верно?
— Обтекать — это хорошо, — с кислой улыбкой согласился Юраша, закидывая ногу за ногу и доставая сигарету «Шипка» из пачки. — Я уже целый год их обтекаю.
— А я два года, — засмеялся Алик.
— Я бы хотел найти такую работу, — задумчиво сказал Юраша, — чтобы ни за что не отвечать.
— Дворником пойдешь? — Алик приставил указательный палец к груди Юраши. — Или сторожем? На две ставки?
— Зачем дворником? — обиженно спросил Юраша, отстраняя от себя чужой палец. Он был чувствителен и не выносил ничего такого. — Дураков и без нас много. Понял — нет?
— Браво! — радостно закричал Алик. — Молто браво, дружок. Да это же настоящая философская концепция! — Немного выпуклые, голубовато-зеленоватые глаза Архипасова весело крутанулись в глазницах.
Выказывая расположение к старому знакомому, Юраша впервые широко улыбнулся, показал свои великолепные, один к одному, ослепительной белизны зубы. Модницы не раз говорили Юраше, что ему идет улыбка. С улыбкой он и впрямь становился чуть-чуть похожим на красавца с рекламных картинок зубной пасты. Юраша знал это и, когда хотел понравиться, щедро показывал зубы.
Он сидел в расслабленной позе, откинув руку за спинку стула. На нем была спортивного типа куртка из темно-синего вельвета с карденовым воротником, на шее повязан пестрый шелковый шарф. Юноша не только довольно экстравагантно одевался, но и обожал потолковать о новейших достижениях моды, о клапанах, вытачках, застежках, фижмах, рюшах, швах, кантах, планках, вырезах и прочих аксессуарах портняжного дела.
— Тогда женись! — забавляясь, советовал Алик. — Женись, к примеру, на двухкомнатной квартире. Разошелся — однокомнатная в кармане. Понял? Все легально. Квартиру загнал — снова женился.