— Ну и что? — спросил Вася. — Ни разу не купался здесь?
— Купался, да сейчас вода ледяная, а у меня ноют коленки, мама говорит, начинается ревматизм…
Папа стал расстёгивать ремень брюк. Васе захотелось опередить его: это же такой пустяк — влезть в воду и отцепить крючок! Руки его уже коснулись пряжки. Но и всё. Не полезет он в пруд!
Вася хотел крикнуть, чтобы папа не раздевался. Пусть Эдька сам лезет, раз зацепил крючок! Вася не крикнул, потому что ведь папа большой, взрослый и сам должен всё понимать.
— В этом месте много битых бутылок, — сказал Вася, — нужно оборвать крючок. Подумаешь…
— Так настоящие рыбаки не поступают. — Придерживаясь за кустики росшего у воды ивняка, перехватывая руками леску, папа стал осторожно спускаться в воду. Он шёл всё глубже и глубже, вошёл по пояс, нагнулся, коснувшись шеей воды, отцепил от коряги крючок и двинулся к берегу.
— Спасибо! — Эдька как ни в чём не бывало продолжал лов.
Папа оделся и тоже принялся ловить бычков.
Васе было грустно. К чёрту эту рыбную ловлю! Лучше бы и не ходил. И не пошёл бы, если бы папа через день не уезжал от них.
Вася отошёл от папы с Эдькой подальше и услышал негромкий голос Эдьки:
— Дядь Саш, а я вчера видел, как Санька курит: студенты научили. Весь день ошивается возле них. А вчера он из рогатки убил лягушку… Его дедушка говорит, что Санька совсем отбился от рук и место его не здесь, а…
Вася отошёл с удочкой ещё дальше, чтобы ничего больше не слышать. И он не слышал больше ни слова, лишь видел, как у Эдьки ритмически открывался и закрывался рот. Не будь здесь папы, Вася поругался бы с ним, закричал бы, что он бессовестно врёт про Саньку.
По дороге домой Вася не сказал Эдьке ни слова. Да и с папой ни словом не перекинулся. Папа был хмур, молчалив и смотрел не вокруг, как всегда, а под ноги и ничего, против обыкновения, не расспрашивал и не рассказывал. Зато Эдька пуще прежнего лез из кожи вон: забегал вперёд, преданно заглядывал в глаза и без умолку трещал. Но папа на этот раз не кивал головой и не улыбался.
Возле Васиного участка Эдька остановился:
— Дядь Саш, можно мне взять мою рыбу? Я поймал семнадцать штук. Я ловил и считал. И всех помню.
— Что за вопрос, — сказал папа. — Не можно, а нужно!
Эдька встав на корточки, принялся вылавливать из ведёрка бычков. Он сноровисто выхватывал их и клал на траву один к одному, и брал он, ясное дело, самых крупных, самых толстых бычков. Они били хвостами, глотали воздух и подпрыгивали. Взяв их в обе руки, Эдька радостно закричал: «Спасибо, дядь Саш! Всегда буду ходить с вами на рыбалку!» — по-дружески кивнул Васе и побежал к своей калитке в конце улочки. Раза два бычки выскальзывали из его рук, падали на землю, и Эдька, боясь выронить других, неуклюже нагибался и подбирал их.
Вася поднял ведёрко и пошёл за папой к крыльцу. И не сказал ни слова. Не хотел он говорить никаких слов. Папа тоже молча поднялся на терраску и, отвечая на какой-то вопрос мамы, готовившей им завтрак, негромко, но вполне отчётливо сказал:
— Улов так себе, но я немножко познакомился с Эдиком… Выходит, наш Вася кое в чём разбирается…
Больше Вася ничего не расслышал, но грусть стала проходить. Его настроение даже не испортила бабка Федосья, коловшая у крыльца щепу для самовара. Глянув в ведёрко, она сокрушённо покачала головой:
— Какую мелкоту наловили! Срамота! И не совестно было брать? А ну где там запропастился Яшка? Яшка, кис-кис-кис, иди сюда, благодари папу с Васей… Ну, где ты? Кис-кис-кис…
Глава 10. Сверхсекретное
Да, бычки оказались невероятно скользкими, так и норовили улизнуть и выскочить из пальцев. Эдька локтем открыл калитку на тугой пружине, с трудом протиснулся в неё, затем таким же манером проник на терраску дома, вывалил ещё живых, прыгающих и бьющихся бычков на стол, покрытый клетчатой клеёнкой, перевёл дух и радостно закричал:
— Мам, иди скорей сюда!
Его мама, рыхлившая под розами землю, с грязным ножом в руке поднялась на терраску, глянула на стол и ахнула:
— Сколько поймал! Сам?
— А то кто же? Надо уметь… Ну, удочки были не мои, а всё остальное…
— Умница ты, Эдик, кормилец наш! — засмеялась Эдькина мама, обняла и чмокнула его в щёку. — Никогда ещё столько не приносил… Видишь, что значит ходить не одному? И место хорошее покажут, и посоветуют, как лучше тянуть и подсекать…
— Откуда ты знаешь такие слова? — удивился Эдька. — Словно сама была когда-то рыбачкой… Мам, я ужасно хочу есть! И кофе свари… А я пока почитаю Майн Рида…
— Иди, сынок, иди, я позову тебя.
Эдька застучал ногами по крутой лестнице в верхнюю комнату, небольшую, но очень светлую и уютную, где на полках тесно, заманчиво и многоцветно стояли книги, где были его столик, кресло и диван. Схватил книгу, кинулся в кресло и жадно впился в неё глазами.
Однако ничего прочесть Эдька не мог — думал о другом. Уж слишком удачно прошла рыбалка! И в пруд лезть не пришлось, и домой принёс самых отборных бычков… Разве плохо? Надо жить весело и с умом, быть находчивым, ловким и добиваться своего. Даже с мамой и папой надо вести себя по-умному, и они ничего не пожалеют для тебя.
В то время когда Эдька с томом Майн Рида устроился в кресле в верхней комнате, через три дома от него Вася сидел на терраске за обеденным столом перед чистым листом, вырванным из тетради, и никак не мог приняться за письмо Андрюшке, потому что весь был полон встречей с Санькой.
Час назад, сразу же после рыбалки, Вася помчался к его дому и опять — к задней калитке, присел на всякий случай на корточки, три раза свистнул, и тотчас появился Санька.
— А, это ты! Чего скажешь?
— Сань, Сань… — горячо зашептал Вася, боясь, что дед Демьян может подслушать. — Тебе тётя Лера ничего не говорила?
— Она мне каждую минуту чего-нибудь говорит… — Санькино лицо на мгновение сделалось мучительно тоскливым. — Ну, в общем, каким я должен и каким не должен быть.
— Да я не об этом… О тёте Ольге она тебе ничего не говорила?
Вася схватил его за локоть и силой потащил к полянке возле посадок. Там, стараясь не забыть ни слова, пересказал весь разговор в сарае. Санька слушал внимательно, напряжённо и даже, казалось, чуть побледнел. Но только Вася кончил говорить, он состроил уморительную гримасу, показал в сторону собственного участка язык и, на удивление Васе, подпрыгнул, перевернулся через голову и снова очутился на ногах.
И хохотнул:
— Отправят к тёте Ольге! Да пусть попробуют! И ещё отец скажет своё слово… — Санька перевёл разговор на другое, будто и дела ему не было до того разговора в сарае.
Вася смотрел на Саньку и вспоминал все подробности разговора.
— Сань, а твой папа тебя очень защищал и говорил деду про какую-то Нину и ещё про Мишу… Кто это, знаешь?
— Как не знать… — Санька в упор уставился на Васю. — А что отец говорил про них?
— Да ничего такого… Вроде бы дед как-то не так к ним относился… Ничего толком нельзя было понять… А кто они?
— Моя мама и её брат, — угрюмо ответил Санька.
Вася припомнил все Санькины недомолвки в разговорах о деде Демьяне. Например, о том, что Санька никогда не простит деду одного и что он не хочет, чтобы дед пытался и его жизнь сломать и перекроить. Не пробовал ли дед ломать и перекраивать жизнь Санькиной мамы? Если пробовал, тогда понятно, почему Санька так враждует с ним!..
Наконец Васина шариковая ручка коснулась лежавшего перед ним листа бумаги, и он твёрдо вывел:
«Здравствуй, Андрюша! После того как ты уехал, я жил очень плохо, не знал, куда деться. С большой радостью укатил домой, и теперь мы живём на садовом участке под Москвой — я тебе о нём рассказывал. Здесь так много всего случилось и с Крылышкиным, и с Санькой, и со мной… Чем всё кончится? Неизвестно, останется ли Санька здесь или мачеха с дедом Демьяном угонят его куда-то под Кострому к тёте Ольге, которая знает своё дело и вернёт Саньку таким, что все будут довольны им… Он терпеть не может своего деда, и я, кажется, начинаю понимать — почему, начинаю разгадывать их тайну. А ещё мой папа вроде бы понял, что за человек Эдька, а это для меня очень важно… Вот как здесь всё у нас! Андрюша, обязательно приезжай. Помнишь, мы условились на Кара-Даге. Познакомлю тебя с Санькой и другими товарищами, замечательным плотником Алексеем Григорьевичем, со своими бабушками, подсолнухами на моей гряде и котом Яшкой. Большой привет от всех нас твоему папе. Чем быстрей вы приедете, тем лучше. Ждём. Вася».
Вася вытер лоб и вздохнул. Кажется, ничего вышло.
Он аккуратно сложил письмо и стал искать чистый конверт на этажерке и в ящике стола. Вася хотел отослать письмо с папой в город, чтобы он опустил там в почтовый ящик. Конверта нигде не было. Как же быть? Письмо было совершенно секретное, и никто, никто — даже папа — не должен был прочесть его. Конверт надо было надёжно заклеить — тщательно провести кончиком языка по блестящей сладковатой кромке клея, а потом, как утюгом, хорошенько прогладить кулаком.
Конверта дома не было, и пришлось сбегать к Крылышкину.
Крылышкин, совершенно голый и с виноватым лицом, стоял в огромной белой ванне под берёзой, морщился от попавшего в глаза мыла, и мама остервенело мылила обеими руками его голову. По упитанному телу Крылышкина, по животу, плечам и ногам обильно сбегали пенистые ручьи.
Бедняга! Года два тому назад вот так же и при всех мыла мама Васю. Точно он был грудной, и Вася настоял, чтобы его мыли на терраске или в сарае. А теперь уже старается мыться сам.
Несколько малышей сидели вокруг на траве и с любопытством смотрели, как под быстрыми и точными мамиными руками Крылышкин становился чистым и скрипучим. У него были туго сжаты от мыла глаза и, как у великомученика, сморщено лицо. Ждать, пока он откроет глаза, было некогда, и Вася сказал:
— Петь, это я, Вася… Скажи, у вас нет чистого конверта? Я потом отдам…
Крылышкин открыл рот, чтобы ответить, но на язык его шумно шлёпнулась пена, и Петя стал отплёвываться и сопеть. Отплёвывался он так сильно и далеко, что сидевшие вокруг зрители в панике повскакали и заняли места подальше, куда Крылышкин при всём желании не смог бы доплюнуть.
— У нас нет конверта, Васенька, — сказала его мама, полная, с крашеными, ослепительно-белыми волосами и добрым лицом. — Мы здесь никому не пишем писем… — Она продолжала обеими руками энергично скрести густо намыленную голову Крылышкина и при этом просила его не дёргаться, не крутиться в ванне — можно поскользнуться и упасть.
Крылышкин судорожно держался обеими руками за края, и от резких маминых движений его мотало из стороны в сторону, точно стоял он не в пластмассовой ванне, а мужественно плыл в морской шлюпке при девятибалльной штормовой волне. И его поднимало с одного высоченного гребня на другой.
— Ты как моряк! — крикнул Вася, чтобы Крылышкин не слишком огорчался. — Я пошёл… Приходи завтра!
Вдруг Петя сел на дно ванны, решительно замахал руками и, не разжимая губ, замычал, чтобы мама скорей смыла с его лица мыло — наверно, хотел поговорить с Васей о чём-то важном. Но мама ещё не кончила мыть голову Крылышкина, а Вася очень торопился и ушёл.
Он вернулся на свой участок. Папа сидел на корточках возле сарая и пытался насадить на новый черенок лопату: старый вчера нечаянно сломал, и бабка Федосья полчаса ворчала на него за неосторожность.
Вася постоял рядом с папой, собрался с силами и сказал:
— Пап, я только что написал письмо Андрюшке, позвал его к нам…
— Ну и хорошо. Что от меня требуется? Чтобы опустил письмо?
— Не только опустил, — сказал Вася.
— А что же ещё?
— Оно, понимаешь ли, папа, секретное. Сверхсекретное… И у меня нет конверта… И…
— И ни один человек не должен прочесть его?
Папа внимательно посмотрел на Васю, и Вася кивнул.
— И даже Саньке не дал бы?
— Ну что ты, папа… Саньке я всё отдал бы… Всё! Ведь Санька же…
— Стоп. Я знаю, что ты скажешь дальше. — Папа улыбнулся. — Так будь уверен, что ни один человек, кроме твоего Саньки, если повстречаю его, не прочитает письмо.
На этот раз заулыбался Вася, и сердце его признательно толкнулось в рёбра.
— Иди и положи мне письмо в левый боковой карман пиджака, — сказал папа, — и на всякий случай застегни на пуговицу, чтобы не потерялось. На вокзале куплю конверт, надпишу и опущу…
Вася бросился к дому и сделал всё, что велел папа, и был совершенно спокоен, что так оно и будет: его секрет останется нераскрытым. Папа ещё ни разу за всю Васину жизнь не обманул его, и даже, кажется, не было случая, чтобы не сдержал своего слова.
Ближе к вечеру они скромно отпраздновали окончание отпуска, выпив кагора. Вася тоже хотел чокнуться с мамой, папой и бабушкой, но — вот беда! — в бутылку с яблочным соком забралась пчела. Она обиженно жужжала, пытаясь улететь, и всякий раз натыкалась на стенки и падала в жёлтый сок.
— Придётся тебе чокнуться пустой рюмкой, — сказал папа, — или налей холодного чаю.
Вася кинулся в комнату, принёс стрелу от своего лука, сунул в горлышко бутылки; пчела по этому мостику выбралась наружу. Вася посадил её на подоконник сохнуть и чокнулся как равноправный со всеми рюмкой с яблочным соком. А когда они поели и собрались провожать папу, пчела обсохла, Вася вынес её на бумажке на крыльцо, и она благополучно улетела в свой улей.
Потом Вася с мамой провожали папу до бетонки.
По ней папа должен был пройти три с половиной километра до железнодорожной платформы или поймать попутную машину. Папа на этот раз был в хорошем сером костюме, в левом боковом кармане которого лежало аккуратно сложенное письмо к Андрюшке.
Когда они проходили возле Санькиного забора, папа с усмешкой сказал:
— Тебя, сынок, как компасную стрелку к северу, клонит к нему…
Мама засмеялась и ласково помяла Васино ухо:
— Да никуда его не клонит! Он терпеть не может этого совершенно неуправляемого типа, скандалиста и грубияна… Верно ведь?
Вася захохотал и, раскинув в стороны руки, стремительно помчался к бетонке. Потом они втроём пошли по ней, пробивавшей леса и поля Подмосковья, прошли мимо глубоко вырезанного в асфальте бычка и надписи с двумя восклицательными знаками.
— Ну, хватит меня провожать… До свидания! Слушайтесь друг друга, плачьте не чаще раза в неделю, хорошо лопайте и побольше читайте…
— Идёт, папа! — заверил Вася.
Они пошли с мамой назад и несколько раз оборачивались и махали папе, и он отвечал.
Васе было грустно, что папа уехал и вернётся не раньше чем через одну-две недели, но ему было и радостно: родители совсем не против, а, может, даже и за его дружбу с Санькой… И когда Вася с мамой опять поравнялись с Санькиным забором, она сказала:
— Пойдёшь со мной или нет?
— Нет! — Вася кинулся к Санькиной калитке.
Санька ходил в синей майке и потрёпанных, с кожаными заплатками джинсах возле клетки, полученной на спор у Бориса, и разговаривал с Зуркой, большим пушистым кроликом, сидевшим за проволочной решёткой. Зуркой Санька назвал кролика в честь своей собаки, которую очень любил и которая два года назад погибла на бетонке — сшиб самосвал.
Увидев Васю, Санька заулыбался:
— Классный кролик, а?
— Нормальный… Ты что танцуешь возле клетки?
— Хороший он! Чего стоят одни уши! А глаза! Огромные, умные… А знал бы ты, какой он добрый, послушный и беспомощный! Просто жаль, что он такой и ничего не может нам сказать. И что живёт в неволе… Ну пошли, травы нарвём Зурке… — Не дожидаясь Васиного согласия, Санька бросился в сарай и выбежал с пустым мешком.
Они ползали на коленках по широкой поляне, рвали свежую кашку и разговаривали. Ребята на поляне были не одни. По другому краю её ходили сёстры Сомовы и, громко посмеиваясь и шушукаясь, рвали цветы. На поляне была уйма цветов! Высокие и крупные ромашки с жёлтыми глазами и белыми ресницами лепестков пестрели вокруг ребят, крупные бледно-голубые лесные колокольчики упруго гнулись от шмелей и пчёл, и над всей поляной стоял тонкий, чистый, звучный аромат.
У сестёр в руках уже были большие букеты, а они всё рвали и рвали цветы. И Васина мама всегда рвала их здесь, уезжая в Москву. Санька то и дело отрывался от своей кашки, поднимал голову и поглядывал на Олю.
Высокая и тонкая, в белом с жёлтыми горошинами платье, она сама была похожа на большущую ромашку. Но даже издали было видно — так она шла по полянке и так нагибалась за цветами, — что она чуточку высокомерна и никогда первой не подойдёт к какому-нибудь мальчишке.