Трудно сказать, чем бы закончилось это единоборство, если бы в палате не появилась Света Круглова.
Если уж кому пристало имя «Светлана», так это ей: вся она светится! Вот скажет тебе утром: «Привет», улыбнется, кажется, чего особенного, а у тебя целый день хорошее настроение, и ты сам не знаешь почему. А ведь сколько людей, которых не поймешь: то ли он с тобой здоровается, то ли к черту посылает! Вы только не подумайте, будто я ее так расписываю, потому что влюблен и все такое. Совсем нет, просто Света — это Света! Учится в физкультурном. Ребята говорили, что в детстве она тяжелую болезнь перенесла, никто не верил, что вообще жить будет, а Света взяла и мастером спорта по гимнастике стала!
Да, заходит она, значит, в палату и с недоумением смотрит на лежащий под одеялами и мычащий первый отряд.
— Троглодитики, вы что, подъем проспали?
— Ы-ы-ы-ы! — гневно простонал первый отряд.
Как, мол, ты могла о нас такое подумать!'
— А, понимаю, вы репетируете, вас для телевидения снимать будут, как образцово-показательных мальчиков!
Получив в ответ еще одну порцию «ы-ы-ы-ы», Света потребовала:
— Да расскажите же, в чем дело! Вы ведь не хотите, чтобы я сгорела от любопытства?
Я не хотел, чтобы Света сгорела, и поспешил объяснить, что произошло с отрядом после тихого часа.
Ребята тоже внимательно слушали мой рассказ. Когда я замолчал, Слава спросил у Юрани:
— Ы-ы!
— Ы-ы! — ответил тот.
Бедриков встал, протянул Свете тот же альбом, будь он неладен, и проделал уже знакомые мне манипуляции: ткнул пальцем в «Солнечную систему по Копернику», потом в себя и вопросительно поглядел на Свету.
— Любопытно… — протянула она. — А повторить разрешается?
Первый отряд утвердительно замычал; пожалуйста, мол, какой разговор!
— Зря стараешься! — предупредил я. — Они сами не знают, как этот ребус разгадывается.
Слава, не обращая внимания на мои слова, с удовольствием выполнил Светину просьбу.
Первый отряд затаил дыхание.
Света еще раз глянула на «Солнечную систему» и стала медленно переворачивать листы альбома, того самого, который дал ей Слава. Наконец, нашла то, что искала, и, не глядя на Бедрикова, протянула к нему руку. Он, моментально поняв ее, вложил в эту руку пинцет — так обычно подают оперирующему врачу необходимый инструмент.
Теперь лицо Светы сделалось серьезно-торжественным. Она выхватила из альбома марку и совершила какой-то немыслимый обряд: дотронулась до своего левого уха, потом до правого уха Бедрикова и трижды топнула ногой.
«А может, они не притворяются, — со страхом подумал я. — Может, это правда эпидемия неизвестной болезни?»
Слава взглянул на марку, и лицо его расплылось в радостной улыбке. Он взял у Светы пинцет с зажатым в нем бумажным четырехугольничком и, подняв над головой, показал стонущему от нетерпения первому отряду. На марке был какой-то фантастический сюжет: первые люди на неизвестной планете.
— Ура! — прошептал Слава.
— Ура! — взревел обретший наконец дар речи отряд и поскакал с кроватей.
Со всех сторон к Свете потянулись руки с марками. Тут был и Лаокоон, и биохимический конгресс, и марка со схемой атома, и много других.
— Что в конце концов здесь происходит? Объясните же! — взмолился я.
Вместо ответа Круглова вскочила на стул, подняла руку и в наступившей тишине торжественно произнесла:
— Товарищи! Господа! Леди и джентльмены! И ты, недогадливый, именующий себя вожатым! Вы оказались свидетелями исторического события: контакта двух цивилизаций — разумных существ планеты Земля, входящей в Солнечную систему, и моей планеты Красного Диска из системы ЗЮК-четыре! Благодарное межпланетное, а вернее — межсистемное человечество никогда не забудет научного подвига пионеров первого отряда лагеря «Текстильщик», предложивших такой оригинальный, доступный способ передачи информации! Мне, ничего не знающей о том, из какого вещества состоит живая клетка на вашей замечательной планете, показывают марку, и я многое понимаю! Марки рассказали мне о вашей метрической системе, химических элементах, флоре и фауне, о вашей истории, азбуке, о вашем искусстве, спорте… Я сожалею лишь о том, что, отправляясь к вам, не знала о таком простом и удобном способе информации, а то обязательно взяла бы с собой марки планеты Красного Диска… Спасибо за внимание, уважаемые земляне! Клянусь, что никогда больше не буду называть вас троглодитиками!
Света легко спрыгнула со стула. Последние ее слова были покрыты радостными криками землян из первого отряда пионерского лагеря «Текстильщик».
— А ты в марках сечешь! — выкрикнул Оспищев. — Я точно знаю. Другая бы пальцами полезла, а ты без пинцета не можешь, это сразу видно!
— Секу! — засмеялась Света и, как мне показалось, подмигнула Юране. И он вроде бы ей в ответ: понимаю, мол, все в порядке.
«Вот оно что! — подумал я. — Они сговорились! Специально для меня спектакль разыграли! Занялись моим образованием!» Но виду не подал. Не хватало еще, чтобы в присутствии пионеров обвинять Свету в антипедагогическом поступке!
Однако на следующий день, улучив момент, когда мы оказались одни, я не сдержался и выложил ей все, И долго потом жалел об этом. Нет, она не накричала на меня. Только с сожалением поглядела и тихо сказала:
— Как только тебя, Борька, земляне терпят, ума не приложу! Я бы со своей планеты тебя в два счета столкнула!
Добрый выдумщик из Ставкрастов
Я долго думал, кому бы поручить рассказать эту историю. Вначале мне казалось, что лучше Светы Кругловой никто не справится: ведь она — главная участница событий! Но у нее все выходило как-то кособоко, о чем-то она говорила скороговоркой, кое-что, наоборот, растягивала. Получалось вроде флюса. Тогда я попробовал дать слово Юране — он тоже имел к этой истории самое прямое отношение. Флюс переместился на другую сторону.
Что мне оставалось делать? Верно, взяться самому, благо Света и Юраня предоставили в мое распоряжение все письма.
Вожатый Борис тогда зря заподозрил Свету, будто она подговорила ребят заняться его филателистическим просвещением. А вот то, что они с Юраней взглядами обменялись, это ему не показалось. Потому что Света и Юраня к тому времени были знакомы уже три с половиной года, четверть всей Юраниной жизни.
В детском саду Юраня Юрасов ничем не отличался от других мужчин своего возраста: гонял по двору шайбу, играл в войну и космонавтов, приходил домой с «фонарями» и другим их на память оставлял.
Но так было только в детском саду. А в первом классе он стал собирать марки. Началось с обычной тетрадки, в которую Юрасов клеил их канцелярским клеем — наглухо!
За этим занятием его и застал однажды Григорий Александрович Боровой, высокий, дородный, совершенно седой человек лет пятидесяти пяти, который пришел к Юрасовым страховать их имущество от жуликов, пожаров и наводнений. Обо всем этом он поведал Юране, потому что кроме него дома был только котенок Перчик. Юраня спросил, нельзя ли застраховать Перчика от бульдога Зевса или хотя бы от его хозяина Мишки Салютина из третьего, подъезда, который натравливает Зевса на всех кошек.
Григорий Александрович ответил, что, к сожалению, такой вид страхования еще не предусмотрен, и, в свою очередь, поинтересовался, за что Юраня казнит марки.
— В чем они перед тобой провинились? За что ты их к смерти приговорил?
— Я? — Юраня растерялся. — Ни за что… Я не казню, я клею.
— А марки только так и казнят! Людей — расстрелянием, четвертованием, повешением, еще сотнями способов, а марки — вот таким наклеиванием! Ну, ладно, пусть не казнь, а пожизненное заключение. Попробуй теперь освободи из тюрьмы «Амундсена»!
— Какого Амундсена?
— Э, да ты к тому же еще и невежда! Не Перчика от Зевса страховать надо, а марки от тебя самого, понял?
Юраня, насупившись, молчал.
— Хочешь, я научу тебя с маркой разговаривать? — неожиданно предложил Григорий Александрович.
— А как она мне отвечать будет? — Юраня с недоверием поглядел на собеседника. — Она же неживая!
— Для кого — неживая, а для кого — еще какая живая! Надо только заслужить, чтобы она с тобой заговорила!
— Как так — заслужить?
— Ну, во-первых, не мучить! Наклейки — дело нехитрое, эту науку мы с тобой в два счета усвоим. Во-вторых, не смей равнодушно не нее глядеть! Марка этого не переносит.
— А как надо?
— С интересом! Понял? Тогда она перед тобой раскроется… Попробуем? Погляди на марку, как на человека, о котором ты еще ничего не знаешь, но тебе хочется с ним познакомиться, и ты чувствуешь, что человек этот очень хороший… Вот ты и начинаешь гадать; интересно, кто он по профессии, сколько ему лет, что он читает, собирает ли марки? Ну, давай возьмем хотя бы вот эту красавицу!
Григорий Александрович кивнул на марку с репродукцией картины Сурикова «Боярыня Морозова».
Сочиняй, выдумывай, только не гляди стеклянными глазами!
— Тут женщина куда-то на санках едет, — нерешительно произнес Юраня.
— И все? Ты погляди, погляди получше! С интересом погляди! Вот тогда она тебе и шепнет… Тихо, тихо, ты даже не поймешь, вроде бы слышал, вроде бы нет…
Юраня стал внимательно рассматривать марку, и вдруг его прорвало:
— Знаю, знаю! Это давно-давно было! Когда меня еще не было. Тогда еще ни великов, ни машин не было. А соревнования проводить надо! Вот и соревновались на лошадях. Летом — в повозках, зимой — в санках! Тут художник показал, как уже кончаются соревнования. Эта тетя заняла только второе место, смотрите, какое у нее угрюмое лицо! Она даже два пальца кверху подняла, а рассчитывала первый приз получить. А по бокам — зрители. Которые с левой стороны — те против нее, болеют, смеются, радуются! Один мальчик вслед бежит — это чтобы все видели, как она медленно едет. А с этого бока — те, кто за нее. Им всем очень обидно, глядите, один дяденька даже в снег от горя сел, плачет и тоже два пальца показывает. Но тут ничего не поделаешь, спорт есть спорт, верно?
Юрасов перевел дыхание и поглядел на Григория Александровича. Пока Юраня излагал свою версию «Боярыни Морозовой», тот старался сдержать душивший его смех. Но сейчас он уже не мог владеть собой и расхохотался. Все его большое тело вздрагивало и раскачивалось, стул тоже раскачивался, и Юраня испугался, что гость свалится на пол. Юраня не знал, как ему поступить: заплакать или засмеяться. Он все-таки решил засмеяться. За этим веселым занятием их и застал Юрасов-старший.
Григорий Александрович представился ему и рассказал о причине веселья.
— Заговорят, заговорят с вашим сыном марки! Можете поверить моему опыту! Такую интерпретацию Сурикова мог дать только мыслящий романтик! Вы не представляете, как нужны такие люди филателии! Если не возражаете, я буду рад повозиться с ним.
Отец не возражал.
Многому научил Юраню страховой агент, филателист Григорий Александрович Боровой.
— Ни одна марка не имеет права прописки в твоей коллекции, — говорил он, — пока ты не выяснил о ней все: бумагу, зубцовку, способ печати… Я уже не говорю о содержании… Это ж надо — не знать Амундсена! — Григорий Александрович долго вспоминал Юране первую встречу.
— Будь внимателен! Вот тебе марка. «Добролюбов». Найди ошибку!
Казалось бы — чего проще: на марке перепутаны инициалы. Но решенные задачки всегда выглядят удивительно простыми. Юране же пришлось покопаться и в календарях, и в учебниках для старших классов, и в Детской энциклопедии, прежде чем он справился с заданием. Еще труднее было с Колумбом на чилийских марках. Уж Юраня и так их вертел, и эдак, и все каталоги у Григория Александровича перелистал — ничего! Помогла книжка про великого путешественника. С первой страницы на него смотрело умное, смелое и… безбородое лицо. Безбородое! А на тех злополучных марках Колумб был изображен с довольно окладистой бородой.
А вот с «Шуманом» так и не справился, выкинул белый флаг, хотя, когда Григорий Александрович объяснил ошибку, чуть не заревел от досады. Ну кто мог подумать, что портрет Шумана напечатан на фоне нот Шуберта,
Но главная наука состояла все-таки в другом.
Однажды Юраня застал у Борового незнакомого парня лет семнадцати.
— Погляди на этого министра торговли! — представил его Григорий Александрович.
— А что? Я ничего… — лепетал парень. — Если вам дорого — не берите, но я все по каталогу… Мои марки, я и цену назначаю!
— О, да он еще и министр финансов! — воскликнул Боровой. — Поздравляю вас, молодой человек! Два таких портфеля!
При чем здесь портфели, Юраня не понял. Не понял он и причину недовольства своего учителя. Вот если бы парень спекулировал, тогда другое дело, но таких Григорий Александрович даже на порог не пускал.
— Так не берете? — угрюмо спросил парень. — Тогда я пойду. И чего зря тащили сюда?
— Нет, беру! — решительно сказал он. — Вот эту серию… «Московский университет» пятьдесят пятого года. Сколько, по-вашему, товарищ два-министра, она стоит?
— Тут написано: за пару — рубль, одна — сорок копеек, другая — шестьдесят. Хотите проверяйте, хотите — нет, у меня без обмана!
— Ну если без обмана, тогда получай.
И Григорий Александрович отсчитал ему тридцать восемь рублей.
— Вы что? Смеетесь? — парень даже отступил на шаг и спрятал руки за спину.
— Бери! Бери! Дарить тебе я ничего не собираюсь, не заслуживаешь ты подарка! Юраня! Возьми-ка зубцемер, подсчитай этому «Университету» зубчики. И скажи, какая у него зубцовка.
— Двенадцать с половиной, — выдал ответ Юрасов. — Зубцовка линейная.
— Что и требовалось доказать! — констатировал Григорий Александрович. — Забирай, два-министра, деньги! Цена твоим маркам ровно тридцать восемь рублей — три и тридцать пять. Редкая зубцовка.
— Но почему? Почему вы… — парень даже говорить не мог от волнения. — Ведь никто бы…
— Иди, иди, — засовывая ему в карман деньги, сказал Боровой, — и на досуге подумай, во сколько ты сам свою совесть оцениваешь!
Когда за парнем закрылась дверь, Григорий Александрович спросил:
— Ты понял, о чем он спросить хотел?
— Ага!
— О чем же?
— Почему вы не жулик.
— Что-то в этом роде. Хорошо, что ты понял. Никогда не оскорбляй филателиста недоверием, относись к нему как к товарищу. Меняешь марку — не скрывай дефектов! Обманщик может обмануть один раз, ну от силы — два, потом его будут все презирать, никто с ним водиться не станет!
К увлечению Юрани родители отнеслись по-разному. Мать — равнодушно, отец — с пониманием и даже с интересом. Когда знакомые спрашивали его, не занимается ли он сам филателией, Юрасов-старший отшучивался, говорил, что он является лишь почетным членом семейного отделения ВОФ, которому в знак особого уважения доверяется финансировать филателистические операции сына.
Со Светой Юраня познакомился уже совсем взрослым — когда кончал четвертый класс. Учился он легко и в общественной работе участие принимал: макулатура, металлолом, комната интернациональной дружбы. Вообще относил себя к прогрессивной части населения планеты. Юраня был уверен, что другие о нем такого же мнения. И крайне удивился словам отца:
— Проявлять чуткость ко всему человечеству — штука нехитрая. Мы — за! Мы — против! А затрат никаких, ни душевных, ни физических. Ты вот к человеку чуткость прояви! К одному! Это потруднее.
— К кому? Не могу же я подходить к каждому и спрашивать: вам не требуется моя чуткость?
Он засмеялся. Но Юрий Тимофеевич не принял шутки:
— Чуткость в том и состоит, чтобы понять, почувствовать, не знаю уж, как сказать, что человеку нужна помощь, и незаметно, не навязываясь, не делая одолжения, оказать ее.