— А это какой мед? — спросил Платон Иннокентьевич.
Сережа попробовал.
— Это не мед,— сказал он решительно.
В древности люди представляли себе рай в виде сада. Однако и сегодня, если спросить у любого человека, где, по его мнению, лучше всего живется, как правило, он ответит: в саду. Можно привести много фактов и цифр, которые расскажут о том, как изменилась, как улучшилась за последние годы жизнь Полесья. Это будут центнеры, которыми обозначают урожай картофеля, собранного с каждого гектара, и новые кирпичные дома колхозников, которые в сводках обозначают штуками, и новые хорошие дороги, и Дворцы культуры, и мощные тракторы, и картофелеуборочные комбайны. Но есть еще один показатель, и говорит он о многом. Это сады, которых прежде на Полесье было так мало. И не только колхозные и совхозные сады с молодыми, сплющенными с боков, растянутыми на проволоке пальметными яблонями, но и небольшие сады возле хат.
А там, где сады, там и пчелы. Без пчел деревья цветут, но не дают плодов. А там, где пчелы, там и мед. Мед штука соблазнительная. На любом рынке положи на одну чашку весов килограмм самых лучших, самых дорогих конфет, а на другую килограмм меда, и окажется, что они в одной цене.
Но конфеты нельзя подделать. А мед подделывают. Ставят пчелам в кормушках сахарный сироп, пчелы его перерабатывают, запечатывают в соты.
Такой мед всякие мошенники потом продают как настоящий, как сотовый, но нет в нем тех веществ, которые делают мед полезным, нет всего того, что собирают пчелы на цветах.
— Это не мед, — повторил Сережа.
— Как это?.. Разве может быть не мед в сотах? Почему ты так думаешь?
— Запах. Мало запаху. И он слишком сладкий.. Он какой-то приторный. У него не настоящий вкус.
— А ну-ка чеши отсюда,— обозлился и еще больше покраснел парень в кожаной фуражечке.— Специалист нашелся. Мотай, покуда цел!
— Придержи его тут, Серега,— сказал Олег.— Я сейчас дежурного приведу. Из милиции. В лаборатории проверим, какой это мед и откуда он.
— Я сам это... я сам в лабораторию,— заспешил парень и тут же исчез вместе со своим большим ящиком-чемоданом, заполненным сотами.
Платону Иннокентьевичу Сережа посоветовал купить мед, который считал самым лучшим,— будяковый. Его собирают пчелы с малиновых цветов будяка, или, как его еще называют по-русски, чертополоха.
Душистый этот мед отличался совершенно особым мягким вкусом.
За Сережей, Платоном Иннокентьевичем, Наташей и Олегом тянулась целая толпа покупателей. Они прислушивались к каждому Сережиному слову. Будяковый мед раскупили в минуту. И тогда пасечник, смешливый старик с желтой прокуренной бородой, обратился к Платону Иннокентьевичу.
— Оставили бы вы нам своего академика... Я вон с полсотни годов с пчелами дело имею, а по одному запаху мед не обозначу.
— А вы когда-нибудь видели, чтоб у человека был нос такого размера, как у него? — вмешалась Наташа.
Платон Иннокентьевич со своей покупкой вернулся к машине, а Сережа, Наташа и Олег продолжали путь по базару.
Дальше, на самом краю базара, мычали коровы, напуганные окружающей суетой и шумом, и встревожено поглядывали на своих телят: не потерялись ли, не перепутались, не чужой ли теленок тычется лбом в вымя.
— Знаешь, сколько ему? — спросил Сережа у Наташи и показал на уморительно серьезного бычка с острыми прямыми рожками.
— Сколько?
Сережа рассмеялся.
— Говорят, в Залесье новый зоотехник. Девушка. Прямо после института приехала. Городская. Пришла на ферму, увидела первотелку какую-то и спрашивает у доярки: «Сколько лет этой корове?» Та и говорит: «Два года».— «А как вы узнаете, сколько лет корове?» Доярка отвечает: «По рогам».— «Ах, да,— говорит новый зоотехник.— Как же я сразу не обратила внимания, что у нее два рога».
— Подумаешь, — обиженно ответила Наташа. Помолчала и все-таки спросила: — А как действительно узнают, сколько ей лет?
Сережа подошел к бычку, раздвинул пальцами мягкие губы.
— Вот видишь,— сказал он поучительно,— у него восемь нижних зубов. В полтора года у него выпадут два средних молочных зуба. К двум годам вырастут вместо них два постоянных. В два с половиной года у него уже будет четыре постоянных зуба. В три года только два зуба по краям останутся молочными. А к трем с половиной годам уже все зубы у него будут постоянные.
Хозяин теленка, щеголеватый колхозник в японской непромокаемой куртке густо-синего цвета и в темных очках на загорелом лице, белозубо улыбнулся:
— Не выпадут у него два средних. На убой продаем.
Наташа передернула плечом, и они пошли дальше.
— А как узнать, старая или молодая курица? — снова экзаменовал Сережа Наташу.
— Не знаю.
— Тоже по зубам узнают, — ответил Олег.
— Какие же зубы у курицы? — удивилась Наташа.
— Не по ее зубам,— объяснил Олег,— По нашим зубам.
— Чем лучше мы относимся к животным...— сказала в ответ Наташа слова, понятные только ей и Сереже. Только Сереже и ей.
4.Инопланетянин
Сережа поправил на голове обруч из серебристого, совершенно невесомого металла.
— Ты говоришь, что у вас даже животным известна цель жизни? — спросил он у инопланетянина.
— Верно. Известна.
— Как же это получается? Если кто-нибудь у вас съест альдебаранского барана, то баран думает, что в этом и была его, барана, цель?
— У нас не едят баранов,— строго ответил Ин.— Мы едим только синтетическую пищу.
— Искусственную черную икру?
— И икру. И даже картошку.
— Искусственной икры я ни разу не видел,— сказал Сережа.— А картошку даже пробовал. Наш председатель был в Москве на совещании. И привез оттуда несколько ломтиков.
Павел Михайлович побывал в Москве на Всесоюзном совещании картофелеводов, и сотрудники Института элементоорганических соединений Академии наук угостили картофелеводов синтетической жареной картошкой. Как рассказывал школьникам председатель колхоза, готовят ее из желе, в состав которого входят органические вещества. Сережа запомнил даже их название. Очень звучное! Пектинаты щелочноземельных элементов. Были там также углеводы, белки, кальций, соль. Ребятам достался крохотный кусочек.
Сереже это химическое изделие не понравилось. Куда ему было до «партизанки»! И председатель подтвердил, что синтетическая картошка пока на вкус хуже натуральной, а стоит во много раз дороже. Пока это только эксперименты.
— Но ведь это невкусно, — поморщился Сережа.
— Высокие цивилизации,— сказал Ин,— не могут исходить из такого критерия, как вкусная еда или невкусная. Это все условно. Ты, например, терпеть не можешь маслин. А твоей бабушке, Галине Федоровне, они очень нравятся. И когда их привозят в ваш сельский магазин, а бывает это, как у нас на Альдебаране хорошо известно, не так уж часто, бабушка покупает сразу несколько килограммов, укладывает их в чистый бочонок и ставит в погреб. А как ваш председатель ел беззубку, ты помнишь?
Сережа посмотрел на Ина недовольно и недоверчиво.
— Откуда ты можешь знать про беззубку?
— Видишь ли,— ответил Ин,— наша память штука необыкновенно сложная.— Голос его, голос Виктора Матвеевича, такой знакомый, приятный и добрый, звучал чуть смущенно и виновато.— В клетках мозга, да и не только мозга... По сути, во всех нервных клетках содержится все, что человек видел, слышал, узнал за всю жизнь. Но в большинстве случаев мы не можем возвратить в сознание всего, накопленного нашей памятью. А мое устройство позволяет видеть в полном объеме все, что там находится.
— Помню,— сказал Сережа и коротко рассмеялся. Это был в самом деле смешной случай.
Вся уходящая в глубь веков история земли, на которой стояло село Бульбы, по словам археолога Платона Иннокентьевича, состояла из чередующихся голодных и сытых лет. При этом голодных было намного больше. В голодные годы, которые выпали на детство председателя Павла Михайловича, в селе Бульбы люди ели беззубку. В сытые — беззубкой кормили свиней.
Беззубки, крупные ракушки с двумя зеленоватыми перламутровыми створками и розовой мякотью, в большом количестве водились на дне озер и медленных рек этого края.
И вот недавно, по словам Васи Гавриленко, его дед Павел Михайлович рассказал Васе и Васиной бабушке Ольге Степановне о том, какой вкусной и питательной была эта беззубка, как охотно, с каким удовольствием он ее ел. Он вспомнил, что за все минувшие годы он больше ни разу не попробовал этого блюда, и вдруг потребовал:
— Ты, Вася, принеси ракушек, А ты мне их приготовь,— решительно предупреждая отказ, предложил он Васиной бабушке.
Та даже руками всплеснула:
— Господи, к чему тебе это? Что тебе, куры мало на обед? Да ведь после этого посуду придется выбросить. И кастрюлю, и тарелку. И как ее готовить?
— «Как готовить, как готовить»! — проворчал Павел Михайлович.— Я что, сам ее готовил? Помню, на сковородке мать, покойница, жарила. В печи.
Вася с Сережей принесли ведро беззубок. Васина бабушка выбрала сковородку похуже, уже почерневшую, тонкую, железную, и ушла из дому. Жарить беззубок пришлось им самим, втроем.
Павел Михайлович первым отрезал себе небольшой кусочек жареной беззубки, положил его в рот, долго жевал, а потом сказал недовольно:
— Видать, не так мы ее приготовили. Жесткая она какая-то получилась. Невкусная.— Но он был справедливым человеком и тут же добавил: — А вернее сказать, голодный я тогда был. Люди тогда у нас мерли от голода. Еды никакой не было. Может, потому она тогда и показалась мне такой вкусной.
Сережа с Васей тоже попробовали жареную беззубку. Съели по маленькому кусочку. Из интереса. Показалось жестко и непривычно. И запах какой-то...
— Вы, Павел Михайлович, устриц никогда не пробовали? — спросил Сережа у председателя.
— Нет. Не случалось.
— А ведь и это пластинчатожаберные, как беззубки,— щегольнул Сережа своим знанием зоологии.— Только морские. И устриц, пишут, к тому же еще и живыми едят.
Павел Михайлович посмотрел на Сережу яростно и изумленно, вскочил из-за стола и грузно побежал к двери. Спустя минутку за ним помчался Вася. А за Васей и Сережа. И все они за домом, в саду, под яблонями, в разных концах извергли из себя жареную беззубку.
— Как видишь,— сказал Ин,— одному кажется вкусным одно, другому — другое. А в самом деле важно, сколько калорий в этой еде, каково содержание незаменимых белков, достаточно ли там витаминов и прочего.
— Так в чем же цель жизни? — напомнил Сережа.
— Цель жизни? Так ведь это очень просто.— В голосе Ина снова послышалась улыбка.— На разных планетах разные основы жизни. У нас, альдебаранцев, есть соседи, у которых основой жизни являются фторорганические соединения. Но везде, где имеется разумная жизнь, во всей бесконечной Вселенной, цель жизни, ее смысл видят в одном: в правде и красоте, в счастье и добре... Везде уважают труд, ценят честность, верность слову, презирают бессмысленную жестокость, угодничество, карьеризм, бесчеловечность, везде не терпят клеветы, воровства, хулиганства, издевательства сильного над слабым.
— Если это так,— возразил Сережа,— то откуда же тогда берутся и воровство, и угодничество, и клевета, и бесчеловечность?
— Это остатки тех времен, когда жизнь на вашей планете уже долго существовала, но еще не была разумной,— уверенно ответил инопланетянин.— Этих остатков у вас будет все меньше. Пока они совсем не исчезнут.
Глава одиннадцатая
НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
Павел Михайлович сам водил положенную ему но должности машину. Называл он ее «козликом», как звали в старину железные «газики», но это была новая добротная машина, которая шла по грунтовым дорогам, по бездорожью, надежная, безотказная, простая. «А все-таки далеко ей до багги Володи Бондарчука,— отметил про себя Сережа.— Тому только крыльев не хватает».
Водителей для обслуживания легковых машин Павел Михайлович не признавал.
«Расточительство это,— говорил он,— и глупость. Ну, если человек калека... А если есть руки-ноги и, главное, голова на плечах, так можешь сам научиться управлять».
Когда же дело доходило до смазки, до предупредительного ремонта, Павел Михайлович в колхозный гараж не обращался, а собирал школьников вроде Сережи, Олега, Васи и сам вместе с ними копался в моторе, монтировал шины.
Сереже хотелось заглянуть под капот — сменил ли Павел Михайлович генератор, как он, Сережа, ему советовал. Но он не стал поднимать капот. Он спешил. Ему было интересно, что за письмо привез председатель. Он прочел на конверте: «Джерард Макхью». А кто такой Макхью, Сережа хорошо знал.
Когда Сережа вернулся, Алла Кондратьевна посмотрела на его разгоряченное, покрасневшее лицо и с досадой сказала председателю:
— Написали бы лучше этому Макхью не про гуминовую кислоту, а про то, что этот лоботряс с машиной сделал.
— А что с машиной?
Генерал Кузнецов заметил, как напрягся Сережа, как сердито посмотрела на Аллу Кондратьевну Наташа, и вмешался:
— Главное — сам вернулся. Не на буксире... Фару разбил. Это чепуха.
— Понятно,— решил Павел Михайлович.— Читай, Серега.
Наташа улыбнулась задорно и бесшабашно:
— Кто? Он? Этот отличник?.. Давайте я прочту. Он каждое третье слово будет спрашивать.
Она взяла у Сережи конверт, вынула письмо, просмотрела его и бойко, уверенно прочла:
— «Дорогой мистер Кулиш! Мне доверена высокая честь известить вас, что за выдающиеся успехи в науке вам присвоено звание рыцаря ордена Бульбы».
Сережа смотрел на Наташу изумленно и растерянно. Он даже рот раскрыл. Генерал Кузнецов и Анна Васильевна переглянулись.
— «По уставу ордена,— так же уверенно продолжала Наташа,— вы обязаны танцевать первый танец с английской королевой на королевском балу в Букингемском дворце. Посылаю вам пригласительные билеты. Пароль ~-«Алая роза», отзыв — «Картошка». Наташа оторвалась от письма:
— Где же пригласительные, Павел Михайлович?
— Наверное, в папке остались,— ответил председатель.— Две штуки. Серега, ты с кем поедешь? — спросил он быстро и решительно.— С той беленькой? В очках?
— Ни за что! — горячо возразила Наташа.— Я с ним поеду... Только это ведь королевский бал... Что я надену?
— Действительно, это вопрос непростой,— задумался председатель.— Ну, Сережке мы в самодеятельности фрак возьмем. А тебе придется новое шить.
— Во дворец небось женский пол в портках не пускают,— улыбнулся Матвей Петрович своей некрасивой улыбкой.— А, Кондратьевна?
— Меня пустят,— вызывающе сказала Наташа.
— Наташа! — одернула ее Анна Васильевна.— Что за шуточки?..
Алла Кондратьевна удивленно посмотрела на Анну Васильевну и рассмеялась:
— А я-то уши развесила.
— Что там, в самом деле? Прочти, Наташа,— предложил генерал Кузнецов.
— Текст тут какой-то трудный, — спасовала Наташа. Сережа растерянно и обиженно переводил взгляд с
Наташи на председателя и с председателя на Наташу. Все это у них получилось так ловко, будто они заранее сговорились.
— Орден Бульбы,— хохотнул Павел Михайлович.— Ну, Наташа, утешила. Ты, Серега, не обижайся... Ладно, давай-ка я прочту.
Он взял у Наташи письмо и стал переводить его, спотыкаясь, повторяя некоторые слова:
— «Мистер Кулиш. Ваши...» Эти... ну, как это сказать?.. «Ваши усилия и ваши результаты заслуживают самого высокого уважения. А правильнее перевести — почтения. Хорошо, что вы так много успеваете. В связи с этим, как старый... как старший коллега, хочу поделиться с вами некоторыми мыслями. Вернее, перевести, некоторыми соображениями. Селекционер, если он хочет чего-либо достичь, должен жить и работать, как стрела в полете. Вам будут говорить: не торопитесь, у вас вся жизнь впереди. Это неверно. Мы должны торопиться. Вам будут говорить: получайте в школе высшие баллы... Ну, если это на ваш язык перевести, пятерки. И это неверно. Не обращайте внимания на школьные баллы. Пускай ничто не отвлекает вас от нашего дела...» — Павел Михайлович поднял голову от письма и с горечью перебил сам себя: — Правильно пишет. Ушел бы я раньше... А теперь... Какая нз меня стрела эта самая... Ой, мудрый старик.