Он оглядывает тебя с головы до ног. Ещё пуще хмурит брови и вытаскивает из ящика стола синий толстый журнал, похожий на классный журнал нашего четвёртого «Б».
Бухгалтер взглядывает на Боребая-аке.
Тут мы узнаём, какую роль играет сторож. «Корова такого-то!» — свирепо говорит он, проводя рукой по жидким усам.
Понятно, если корову, которую он задержал, ты называешь своей, бухгалтер записывает её или на твоего отца, или на брата (как у меня).
Выслушав Боребая-аке, бухгалтер что-то записывает в журнал. Но пока ты не знаешь, что он там написал.
После этого сторож ведёт тебя в хлев, долго ищет в кармане ключ от громадного чёрного замка, открывает двери и отпускает твою корову.
Ты, конечно, рад-радёхонек, что всё кончилось, и уводишь её. Но радоваться не спеши. Самое неприятное ожидает тебя дома. Понятно, ты стараешься, чтобы твои домашние не узнали, что корова попадалась в руки сторожа. Но твои попытки напрасны. Дома всё давно знают.
Тебя встречают уже у ворот. Скажем, Кенеша — его старик отец, Эркина — его мать, Момуна — Аим-эже, а меня — джене или Икрам, и ты получаешь хороший нагоняй.
«А, бездельник! — говорит, например, мой брат. — И когда ты станешь человеком? Ну! Неужели не можешь пасти как следует всего одну корову? По твоей вине с меня удержали из зарплаты. И знаешь ты, растяпа, как добываются эти деньги?!»
Только тут ты узнаёшь, что же написал Джусуп-эке в толстом журнале.
В этот день тебе не достаются твои любимые пенки, пригоревшие к котлу, густые сливки и сливочное масло, намазанное на тёплую лепёшку. Потому что твои родные ещё сердятся на тебя.
Сегодня пришлось испытать эту муку мне и моим друзьям.
Боребай-аке запер наших коров в хлеву. Знаете, как это случилось? Сейчас расскажу.
Мы искупались в канале и сидели на берегу, грелись. Надо было придумать, чем бы ещё заняться. Вдруг слышим — гудок паровоза.
Вы, наверно, помните, что через земли нашего колхоза проходит железная дорога. По ней идут поезда из Фрунзе в Джала?л-Аба?д. Вот и сейчас как раз шёл фрунзенский.
— Ребята! — Я вскочил на ноги. — У кого есть двадцатикопеечная монета?
— А зачем? — спросил Кенеш.
— А я знаю, знаю! — захлопал в ладоши Эркин. — Он положит монету на рельс, и колеса её раздавят. Поезд проедет, и маленькая монетка сделается плоской и большущей. Так ведь, Кимсан? Я знаю, у кого есть монета. У Кенеша!
— Врёшь! — отказался Кенеш.
— Не, не вру! Ему просто жалко денег. Если не веришь, посмотри у него в кармане. Она у него в кармане брюк.
Я шагнул к Кенешу.
— У меня ничего нет. На, смотри, правый карман у меня дырявый.
И правда, карман у него был с дыркой.
— Ну, тогда в левом, — не унимался Эркин.
— Вот дурной! Чего пристал? Если хочешь знать, у меня ничего нет и в левом кармане.
Он вывернул и левый. Там, кроме двух костяшек и ластика, ничего не было.
Я было приуныл, но увидел, что Сапар роется в своих карманах, и приободрился.
— А десять копеек годится? — спросил он.
— Конечно, годится!
— Давай скорей! А то поезд подойдёт!
От канала к железной дороге идёт крутой спуск. Мы сбежали вниз и в последнюю минуту успели положить монету на рельс.
Поезд грохотал уже близко. Машинист высунул голову в окно и сердито погрозил нам кулаком. Но мы его не боялись: всё равно он не сможет нас схватить.
Мы отошли в сторону и смотрели, как мелькают вагоны. Наконец длинный состав прошёл, и стало опять тихо.
Я присел на корточки и поднял монету. Знаете, каким огромным стал гривенник! Как медный пятак! Мы принялись разглядывать его. Но нам не пришлось долго радоваться.
— Ребята! А коровы? Забыли?.. — вдруг заорал Кенеш.
Мы бросились наверх, к каналу, потому что оттуда можно рассмотреть любой овражек, любую ложбинку. Но коров нигде не было видно.
Я вспомнил о Боребае-аке: видно, уже давно, когда мы ещё купались, коровы ушли на колхозное поле и он их угнал.
— Ясно! — сказал я.
Но Кенешу не было понятно.
— Что ясно?
— «Что, что»!.. Что бывает, когда пропадают коровы?
— Я знаю, знаю! Боребай-аке угнал! — Эркин по привычке снова захлопал в ладоши.
— Ну ты, дурень, чему радуешься? — Кенеш с досадой толкнул его.
— Что теперь будет, Кимсан? — Сапар, блестя глазами, смотрел на меня.
— Надо идти в правление колхоза, — сказал я, помолчав. — Там всё узнаем. — И первым пустился в путь. Но на этот раз нас ожидало совсем другое наказание. Правда, сперва, как обычно, мы встретились с Боребаем-аке.
— Явились, озорники? — грозно спросил он, вращая белками своих злых глаз.
Он сидел на длинной скамейке около конторы.
— Садитесь! — приказал он, указывая на место рядом с собой. — Сейчас придёт председатель Сеит и сам поговорит с вами.
При имени председателя мы похолодели от страха и переглянулись. И даже на скамейку не сели.
Вскоре из-за угла конторы показались председатель колхоза Сеит-аке и шофёр Абдураи?м-аке. Они о чём-то горячо спорили.
Председатель нашего колхоза Сеит-аке — низенький, толстый мужчина с большим животом. У него усы, как у Чапаева. Только на голове нет папахи и сабли на боку.
Вместо папахи на Сеит-аке киргизская остроконечная войлочная шапка, вместо сабли — плётка, заткнутая за широкий ремень у пояса.
— Я ещё раз повторяю, — сердито говорил председатель долговязому шофёру, — людей у меня сейчас нет. Удобрение сгружай сам.
Абдураим-аке хотел что-то возразить председателю, но увидел нас и зашептал ему на ухо. Сеит-аке оглядел нас и сердито посмотрел на шофёра. Но шофёр похлопал его по плечу, что-то ласково сказал ему. Сеит-аке задумался, потом подошёл к нам:
— Ну что, шалуны? Это вы хозяева арестованных коров?
Мы виновато молчали.
— Ну ладно. А пока идите с Абдураимом-аке и сделайте то, что он скажет. Потом вернётесь ко мне, и я вас примерно накажу. Или прирежу ваших коров. (Ну, это враки, потому что мы никогда не видели, чтобы он резал коров.) Или напишу про вас в вашу школьную стенгазету, как о нерадивых помощниках.
Это тоже было неправдой, потому что наш председатель был человек очень занятой.
Ему некогда писать даже старшей дочери, которая учится в городе. Нам про это рассказывала его младшая дочка Бати?на, которая учится со мной в одном классе.
Батина сама хвалилась, что отец просит её писать за него письма сестре. Поэтому я нисколько не поверил словам председателя о том, что он про нас напишет в газету. Но мои друзья, видно, поверили, потому что испуганно посмотрели на меня.
— Ну, пошли! Теперь вы в моём подчинении, — сказал шофёр.
Мы молча двинулись за ним.
— Дело пустяковое, — добавил он, когда подвёл нас к своей полуторке, нагружённой суперфосфатом. — Мы сгрузим его на стане пятой бригады. Идёт? После этого вы свободны. А теперь валяйте в кузов!
— Ой, там пыльно! — испугался Сапар, взглянув на кузов.
Я посмотрел на его белую рубашку, на ботинки. Что ж, чистюля, тебе придётся потерпеть.
— Тогда садись в кабину, — предложил ему шофёр.
Мне стало досадно… Ну и пусть! В кузове даже лучше. Тебя будет обдувать ветерком, можно смотреть во все стороны, куда хочешь.
Я первым залез в кузов и ногами наступил на камеру, которая лежала поверх суперфосфата.
Вот это да! А знаете ли вы, что можно сделать с камерой? Ведь это настоящая лодка! Камеру надо накачать велосипедным насосом. Правда, его у нас нет, но можно попросить у соседей. Садись в эту лодку и плыви куда хочешь.
От волнения сердце у меня заколотилось. Тихонько посмотрел на Абдураима-аке, он как ни в чём не бывало сел в кабину и тронул машину.
Я подмигнул Кенешу и Эркину. Кенеш показал на дыру в камере.
— Ну и что же? Да мы её заклеим смолой от урюка!
— А как утащим отсюда?
— Погоди, сейчас машина выйдет в поле.
Когда очень захочешь, всегда найдёшь выход из положения. Машина в это время переезжала через сухое русло арыка, и мы сбросили камеру с кузова.
К счастью, камера упала в густую траву. Но к счастью ли?..
Забава доводит до беды
О нашей проделке Абдураим-аке не узнал. Наверно, забыл.
На другой день мы нашли в траве камеру, которую сбросили с кузова, дырку в ней залепили смолой урюка. Потом по очереди накачивали камеру, пока она не стала тугой как мяч. Теперь можно было плавать. Необычная лодка нам всем понравилась.
Может быть, ничего и не случилось бы, если бы не я.
Эх, во всём виноват только я один!
Как мне это пришло в голову, сам не понимаю, но я вдруг захотел залезть в круг камеры.
— Ребята! Сапар! Кенеш! Держите камеру, я залезу в серёдку.
— Зачем? — спросил Кенеш.
— Эх ты, всегда только и спрашиваешь! — разозлился я. — Неужели не можешь догадаться сам?
— Откуда мне знать, что тебе в голову взбредёт?
Да, наверно, он ещё не видел такое…
— Мы сделаем вот так, — сказал я мирно, поняв свою ошибку. — Я устроюсь в серёдке, а вы покатите камеру.
— Да ты не уместишься, — не поверил Эркин.
— Ничего, влезу. Вот увидишь! Держите камеру!
Сапар и Кенеш с обеих сторон держали камеру.
Уместиться в середине и в самом деле трудно.
Я согнулся, сунул голову и плечи, а потом подобрал ноги. Но руки девать было некуда.
— Помогите мне спрятать руки за спину, — попросил я.
— Да ведь они могут подвернуться! — заметил Сапар.
— Ничего, вы осторожно.
Подошёл Эркин. Сначала он заложил мне за спину одну руку, потом вторую. Теперь я не мог даже пошевельнуться.
— Тебе не жмёт? — спросил Сапар.
Конечно, мои ноги, которые были прижаты почти к шее, тотчас затекли. Но я не показывал вида.
— А теперь катите! — был мой приказ.
— Я покачу!
— Нет, я!.. — заспорили ребята.
— Не кричите, всем достанется. Сапар! Сперва кати ты! — сказал я.
Место было ровное. Сапар катил медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Вот радость-то! Но скоро у меня закружилась голова.
— Останови! — закричал я.
Сапар удержал камеру.
— Ну что, хорошо? — спрашивал Эркин.
Остальным тоже было интересно узнать.
— Конечно! — гордясь своей выдумкой, ответил я.
— Давай теперь покачусь я!
— Успеете. Все попробуете. А сейчас вкатите меня на берег канала и отпустите вниз.
— Там ведь крутой спуск! — обмер Сапар. — Ещё разобьёшься.
— Эх ты, маменькин сынок! Знаешь, как здорово оттуда камера покатится! Быстро-быстро. Ну, пошли!
Ребята вкатили меня на высокий берег канала.
Вы ведь помните, с берега начинался крутой спуск, который вёл к небольшой лужайке перед железной дорогой.
— Ой, я боюсь! — сказал Сапар.
— Чего?
— Да ты можешь здорово упасть.
— И голова закружится, — добавил Кенеш.
Они были правы. Но чего мне бояться? Ничего со мной не случится. Представил себе, как будет здорово завертеться колесом.
— Вот увидите, ничего со мной не случится, — успокоил я друзей. — Сейчас буду считать до трёх. Когда скажу «Три!» — отпустите меня. Ладно? Ну, приготовились!
Сказать-то сказал, но почему-то сам испугался своих слов. И тут же мне стало стыдно. Что я, трус, что ли?
— Раз! Два! Три!..
И камера пошла.
Сперва она катилась медленно, а потом завертелась вихрем. Голова кружилась, я уже ничего не видел.
Мне стало страшно. Хотел повалить камеру и не смог — камера не слушалась. Будто кто-то сильный всё быстрее катил её вниз. Волчок! Волчок! Волчок!..
Я уже не управлял собой. От испуга закричал. Тут голова моя ударилась обо что-то твёрдое, и я полетел в черноту…
Когда я открыл глаза, всё вокруг кружилось. Немного погодя я различил смутные очертания фигур трёх ребят. Они стояли очень далеко от меня. Потом увидел совсем рядом стальные рельсы.
Я лежал на насыпи возле путей и головой упирался в шпалу.
И ребята и рельсы не стояли на месте, а крутились волчком.
До меня донёсся паровозный гудок — он шёл как будто из-под земли. Я попытался сдвинуться в сторону, но ничего у меня не получилось. Руки и ноги стали как неживые.
Опять раздался гудок паровоза. Теперь он гудел мощно. Всем телом я ощущал, как дрожит земля. Паровоз был совсем близко.
Я закричал и закрыл глаза. «А, вот что значит умирать…» — пронеслось у меня в голове.
Но я не умер. Надо мной долго, будто целую вечность, грохотали вагоны. Наконец вагоны прошли. Я открыл глаза и увидел над головой синее небо. Кругом было тихо-тихо.
Я не мог поверить, что остался жив, и боялся пошевельнуться. Руки и ноги ослабели, но сердце стучало громко.
Я повернул голову: недалеко от меня стояли мои друзья. Бледные, перепуганные. Наверно, думали, что распростились со мной навсегда.
А я жив. Живёхонек! И уже пришёл в себя и почувствовал себя героем.
— Эй, вы! — крикнул я. Но голос у меня был хриплый, какой-то ненастоящий. — Чего носы повесили? Лучше помогите мне!
Теперь они зашевелились.
— Ой, жив! — закричал кто-то из них.
Все трое подбежали ко мне, помогли подняться.
— Уф!..
Ребята смотрели на меня с восторгом, будто на космонавта, который только что приземлился. Даже Сапар. Вот когда я удивил его!
— А мы думали, что ты… — начал было Эркин, но замялся.
— Знаю, — прервал я его. — Вы думали, что меня задавило.
Кенеш стал стряхивать пыль с моего рукава. Эркин и Сапар тоже начали стряхивать пыль с моих брюк. А я стою перед ними такой важный, гордый.
— Как это получилось, просто непонятно, — говорил Кенеш. — Вдруг вижу, что ты…
— «Получилось, получилось»!.. Это я сам нарочно сделал так! — глазом не моргнув, ответил я.
— Ну да?
Сапар смотрел на меня во все глаза. Эркин и Кенеш даже рты разинули.
— Я хотел вас испытать — придёте вы на помощь или нет. А вы не помогли. У вас заячьи сердца. С вами в разведку ходить нельзя.
— Мы побежали к тебе, но не успели, — начал оправдываться Сапар.
— Настоящий джигит успел бы. Он бросился бы под поезд, чтобы спасти человека.
Они виновато молчали. А я вдруг почувствовал, как по моим щекам покатилась тёплые слезинки. Я отвернулся, чтобы ребята этого не заметили.
— Эх, если бы я был на войне, показал бы врагу! — выпалил я первое, что пришло на ум.
* * *
На следующий день джене получила телеграмму из Фрунзе. Это Сапара вызывали домой.
Мы — Кенеш, Эркин и я — провожали его до разъезда.
Мы стоим на земле, а Сапар — в тамбуре вагона.
Уже стемнело.
Мы молчим. Как будто всё уже сказано. Сейчас поезд тронется, и Сапар уедет…
И тут я почувствовал, что мне нужно сказать ему, что я виноват перед ним, что был плохим товарищем и многое сейчас понял. Но было уже поздно.
— До свидания! — Сапар замахал нам рукой.
Мы тоже махали ему.
Мы смотрели вслед поезду до тех пор, пока огни его не потонули в темноте.
Мне стало грустно и тоже захотелось уехать куда-нибудь.