— Как ты не поймешь, что колесо истории обратно не повернуть?
— Конечно, не повернуть, в том-то и дело, — сказал Лешка.
— Да ведь, смотри, уже фронт где — немцы у Сталинграда и на Северном Кавказе. Теперь каждому ясно, цто они победят.
— Я не хочу с тобой об этом спорить, время покажет. А ты, видать, рад? Раньше ты другое о немцах говорил.
— Я и сейцас не отрицаю. Но борьба против них будет длительной. А снацала надо завоевать их доверие и постепенно копить силы. Пойдем к нам.
Лешка проводил Богомаза до калитки, холодно попрощался с ним, вернулся.
Когда совсем стемнело, на минуту заглянул Миша Зорин. Он пришел тайком через огороды. Не поздоровавшись и не заходя в комнату, Миша сказал Лешке:
— Думаю уйти из дому, хоть на время…
— Почему?
— Оставаться опасно — могут сцапать. Пойдешь со мной?
— Да ну, Михаил, ты преувеличиваешь опасность, — сказал Лешка. — Тебе что-нибудь известно? Где Саша — знаешь?
— Его подобрали в депо тяжело раненным, он умер…
— Эх, как жалко! — стиснул кулак Лешка. — Его, конечно, пытали?
— Наверное.
— Ты думаешь, он проговорился?
— Нет, не думаю. Но уйти надо, пока эта, катавасия пройдет. Сегодня видел в окно «ворону» — Богомаза, куда-то спешил.
— У меня был, — сказал Лешка.
— У тебя? — присвистнул Миша. — Зачем приходил?
— Да опять приглашал идти к ним работать. Националистов вербует.
— Какой он националист! Просто продался немцам. Не доверяй ему — предаст. Ну, идешь со мной? Нет? Тогда пока…
Миша быстро ушел. Мама слышала весь их разговор, осторожно заметила:
— Может, и правда лучше пока скрыться?
— Да нет, мама, опасность, по-моему, миновала. Прошли целые сутки — не пришли, значит, и не придут, да у них и никаких подозрений нет. Ты не волнуйся, ложись спать. А мы с Петькой еще разок переспим на дворе — ночь сегодня теплая… Ты как, Петя?
— Угу, — согласился я, хотя думал совсем не о том, где мы будем спать. Я размышлял, как лучше: уйти ему или нет? «Если уйдет, — думал я, — придут, а его нет, сразу все будет ясно. А если будет дома, хоть и придут, увидят — не скрывается, значит не виноват… Пожалуй, лучше, что он остался», — решил я и полез на чердак за сеном для постели.
4
Я уснул быстро, так как прошлую ночь почти совсем не спал. К тому же терпкий запах сена-разнотравья (тут были и пахучая полынь, и крепкий, как стальная проволока, пырей, и хрупкая повитель, и молодые стебли кукурузы, и чего тут только не было!) вместе со здоровым осенним воздухом быстро усыпили меня.
Мне снился сон, будто я иду по самому краю глубокого противотанкового рва. Ров до того глубок, что дно его еле видно, и там внизу стоит Васька. Он так далеко, что кажется величиной с кошку. Но я отчетливо вижу его безбровое лицо, белые ресницы, веснушчатый нос. Васька смотрит вверх, и ему прямо в глаза светит солнце; он щурится, морщит нос, выставив два ряда белых, как рафинад, зубов.
— Иди сюда, не бойся, — зовет меня Васька.
У меня сильно бьется сердце, я хочу отойти от края и никак не могу, ноги словно приросли, не слушаются, земля осыпается, уходит из-под ног, и я вот-вот сорвусь, полечу вниз. Я присел на корточки, схватился за траву, но тут подскочил немец, двинул прикладом меня в бок, сковырнул вниз. Я хотел закричать — не смог. До конца не долетел, ударился боком о какой-то выступ, вспыхнул яркий огонь, ослепил глаза…
Я проснулся весь в холодном поту. Прямо в лицо мне светил яркий карманный фонарь.
— Вставай! — услышал я грубый голос и в третий раз, уже наяву, ощутил удар в бок.
Ничего не соображая спросонья, я вскочил на ноги, стоял на постели, дрожа от страха. Кто-то дернул из-под меня одеяло, и я полетел кубарем с завалинки, больно ударившись губой о землю. Губа сразу вспухла, во рту почувствовал солоноватый привкус крови.
— Оружие где?
— У меня нет оружия, — услышал я Лешкин голос.
— Врешь!
— Ищите.
Я постепенно освоился с темнотой, увидел Лешку со скрученными назад руками, возле него двоих мужчин, третий светил фонарем, перетряхивая постель, ворошил сено.
Взглянув на улицу, я увидел фигуру четвертого мужчины — высокий, чем-то напоминавший Богомаза, он старался быть в тени деревьев.
— Все, нет… Веди, — сказал полицай с фонарем в руках, стряхивая с себя сено.
— Ой, боже мой, за что ж вы его, хоть скажите! — закричала мама.
— А ты молчи, — гаркнул на нее полицай, — не поднимай шума! Закройся и до утра не выходи. И ты пошел спать в хату. Ну, живо! Никитин, подожди.
Полицай втолкнул нас в сенцы, закрыл дверь, предупредил:
— И не выходить!
Я побежал в комнату и стал смотреть в окно. Они несколько минут стояли на улице, совещались, потом разделились на две группы — Никитин повел Лешку, а остальные пошли в другую сторону.
Мама, схватившись за живот, ходила по комнате, не находя себе места.
— Ушли… Увели… Не выходи, кому сказали?!. — крикнула она на меня, напрягая последние силы. — Увели… Господи, когда ж этому конец будет, когда им, паразитам этим, начнут отливаться наши слезы? Петя, не ходи на улицу…
— Я только выгляну, мама.
— Случаем, допрашивать будут — ты стой на одном: ничего не знаю, — предупредила она.
— Ладно. Я выгляну, мам? — И, не дождавшись разрешения, выскочил на улицу.
Стояла тишина. Я догадывался, что Никитин с Лешкой свернули в переулок, потому что другой дороги на поселок не было.
Не отдавая себе отчета, я помчался к Митьке.
Митька спал на чердаке. Он сначала влезал туда сам, а потом втаскивал лестницу, чтоб ночью никто не смог к нему забраться. Дверца была открыта, и я принялся швырять на чердак камни, будить Митьку.
Послышалось шуршание сухого сена, я перестал бросать, и с чердака осторожно выглянула всклокоченная голова Митьки.
— Ты? — удивился Митька, увидев меня. — Напужал. — Он лег на живот, свесил голову вниз. — О, черт, больно как ударил, тоже придумал — будить такими камнями. Чего ты так рано, темно еще?..
— Слазь скорее сюда. Лешку забрали…
Митька мигом спустил лестницу, сошел вниз, на последней перекладине сел, спросил:
— Когда?
— Только сейчас. Никитин повел его в проулочек, а остальные еще куда-то пошли. Оружие искали.
— Один?
— Кто?
— Никитин?
— Один. Связали Лешке руки назад, и он повел…
Митька, не дослушав меня, скрылся на чердаке и через минуту появился с пистолетом.
— Пошли, — бросил он коротко, направляясь в сад.
— Куда? — удивился я.
Митька не ответил, и я побежал вслед за ним. Мы бежали прямо по огородам, пробрались через колючий кустарник, вышли на тропинку, которая шла вдоль ручья. По ней мы добежали до переулка и увидели уже за мостиком две человеческие фигуры.
«Это они», — подумал я. У меня дрожали руки, дрожали поджилки под коленками. Не хватало сил даже заговорить с Митькой. А он, тяжело дыша, несся вперед.
— Дядя Никитин! — вдруг закричал он. — Подождите! Там нашли…
Фигуры остановились.
— Подождите, — повторил Митька. — Там оружие нашли, — продолжал он, подходя к Никитину. — Вот, смотрите какой, — Митька протянул ему свой пистолет и выстрелил прямо в лицо Никитину.
Тот раскинул руки, словно собирался схватить Митьку, но не схватил — Митька отскочил, — упал на дорогу, грузно грохнувшись тяжелым телом.
Все это произошло так быстро и так неожиданно, что мы в первые минуты растерялись. Перед нами лежал взаправду убитый человек. На меня это, кажется, подействовало больше всего. Когда я видел, как немцы вешали Егора Ивановича и Вовку, как они расстреляли ребят и в том числе Ваську, было страшно, но то было совсем другое, там мы были невольными свидетелями расправы, и после, когда мы что-то предпринимали, чтобы отомстить немцам, все это, теперь мне кажется, было как-то не всерьез. Мы будто играли в войну с настоящими немцами.
А тут не игра: мы убили предателя, и вот он лежит перед нами, издавая предсмертный хрип, на лице большое черное пятно — это кровь.
Какое-то мгновение мы все стояли молча. После выстрела Митька отступил шага на два назад и, похоже, собирался бежать. Я не в силах был переступить с ноги на ногу. Первым подал голос Лешка.
— Ну что ж вы стоите, развяжите руки!
Мы словно очнулись, бросились к Лешке и, мешая друг другу, стали развязывать.
— Да один кто-нибудь, один, что вы возитесь! — нервничал Лешка.
— Пусти, — Митька оттолкнул меня, быстро развязал узел, выдохнул: — Все.
Лешка подхватил с земли блестевший пистолет Никитина, толкнул полицая ногой, присмотрелся к нему, не живой ли, сказал:
— Наповал. — Он помолчал. — Хорошо, идемте, — махнул он рукой.
Мы перелезли через ограду, пошли садами.
— Вас никто не видел? — спросил Лешка.
— Нет, — ответили мы одновременно.
— Тогда поспешайте домой, пока не кинулись искать. Они на вас не подумают, будут искать меня, а я… — Лешка махнул рукой в сторону востока. — До рассвета надо как можно дальше уйти. Ну прощайте, спасибо, Митя, пистолет на всякий случай спрячь подальше.
5
Расставшись с Лешкой, мы пришли к нам. Мама лежала совсем больная. За каких-нибудь час-два она так постарела, что ее трудно было узнать. Я испугался, поспешил обрадовать:
— Мама, Лешка наш убежал…
Она перестала стонать, открыла глаза, прошептала:
— Как?
— Мы Никитина застрелили.
Мама посмотрела на меня, потом на Митьку, словно спрашивала, правда ли это, или мы ее обманываем.
— Правда, теть, — подтвердил Митька и для доказательства вытащил пистолет. — Вот, смотрите…
В маминых глазах на миг блеснула радость, но она тут же застонала, глаза затуманились, и она задышала часто-часто.
Я приложил руку к маминой голове — у нее был жар. Я вспомнил, как она меня лечила когда-то, прикладывая ко лбу мокрую тряпку, схватил полотенце, намочил, положил ей на лоб.
Вскоре стало светать, а мы с Митькой стояли у маминой кровати и не знали, чем ей помочь. Наконец она уснула, и мы отошли к окну.
— Посмотреть бы сейчас на Никитина, — сказал Митька. — Интересно, что там делается. Как думаешь, его нашли уже?
— Не знаю.
— Сбегаем посмотрим? — предложил он.
— Что ты? — замахал я руками.
— А что?
— Мама больная, — сказал я, хотя это была не главная причина, на самом деле я просто боялся смотреть на убитого.
— Самому пойти, что ли?..
Я не успел возразить Митьке — увидел в окно подъехавшую к дому грузовую машину, битком набитую солдатами, которые на ходу спрыгивали на землю и бежали в наш двор.
— Немцы! — закричал я в ужасе, отскочив на середину комнаты.
Митька глянул в окно и побледнел.
— Дверь… дверь закрой!.. — еле выговорил он, сильно заикаясь. В горле у него что-то першило, и я скорее догадался, чем расслышал его слова.
Я выбежал в сенцы, с силой задвинул засов, привалился плечом к двери — не мог отдышаться. И в этот же миг снаружи громко забарабанили в дверь чем-то тяжелым, наверное прикладом. Я отпрянул от двери, вошел в комнату. Здесь был полумрак — Митька успел закрыть на окнах внутренние ставни и теперь стоял в темном углу, пристально смотрел на единственное открытое окно. Мама стояла босиком на полу, держась одной рукой за спинку кровати, а другой крепко сжимая себе горло. Она молчала и тоже смотрела на окно, мимо которого по завалинке бегали немцы, топоча своими коваными сапогами. Стук в дверь не прекращался, но для нас он словно не существовал, мы смотрели на окно, в которое заглядывал немец в каске. Он стучал, что-то крича на своем языке. Потом он приподнял карабин, ударил прикладом в раму. Рама треснула, стекла со звоном посыпались на пол. Немец начал сбивать торчавшие с боков остатки переплетов рамы, к нему подскочил другой, стал помогать.
Я схватил маму за кофту.
Зубы стучали, словно я сильно замерз, выкупавшись в холодной воде.
Расчистив окно, немец пригнулся и почти наполовину влез в него. Потом он, опершись левой рукой о подоконник, перебросил в комнату одну ногу.
— Не пускайте их! — закричала мама не своим голосом.
Немец быстро вскинул карабин, наставил на маму.
Я стал рядом с ней. Прямая, бледная, до крови закусив нижнюю губу, она сделала шаг, другой. Я схватил ее за руку, закричал:
— Мам, не надо!..
Неожиданно грянул выстрел, и в тот же миг я зажмурился. Боясь увидеть самое страшное, я с трудом все же открыл глаза и увидел маму, неподвижно стоящую на месте, а немца — медленно сползающего с подоконника. Карабин упал в комнату на пол, загремев прикладом.
Я догадался — выстрелил Митька. Он по-прежнему пристально смотрел в окно из своего угла, в руках у него был пистолет.
На улице вмиг все затихло, словно вымерло, немцы перестали бегать, они притаились за простенками между окнами, чего-то ждали. Ждали и мы.
Пригнувшись, Митька проскочил мимо окна, схватив с полу карабин. Он стал в дверях, которые ведут в сенцы, позвал нас:
— Идите сюда, если гранату бросят — тут за стенку спрячемся.
Мы с мамой молча приблизились к Митьке, и все втроем сгрудились в дверях.
— Тут лучше, — прошептал Митька. — Кругом стены, а если они полезут из той комнаты, мы их сразу увидим. На, держи, — толкнул меня Митька, протягивая карабин. — Да бери же! — закричал он. — Хватит тебе дрожать, поздно уже теперь!..
— Возьми, сынок, — удивительно спокойным голосом сказала мама. — Возьми, все равно они нас не помилуют. А раз уж пришла и наша очередь… — Она недоговорила: увидела в комнате на гвозде свой новый шерстяной платок, побежала взять его.
Она быстро сняла его, повернулась идти обратно, но в этот момент в окно влетела граната и завертелась на полу, как волчок. Мама растерялась, отступила к стенке, комкая на груди платок.
— Скорее беги сюда! — закричал я, но мама не слышала. Она смотрела на гранату и все время пятилась назад, словно хотела врасти в стену.
В гранате что-то щелкнуло, раздался взрыв.
Осколок со свистом и жужжанием пролетел мимо нас, шлепнулся о косяк двери. Мы юркнули за стенку, спрятались.
Выглянув из-за стены, я увидел маму, лежавшую на полу с раздробленной головой, от нее несколькими ручейками растекалась кровь.
В висках у меня застучало, в горле пересохло, затошнило, перед глазами поплыли разноцветные круги… С трудом напрягая силы, я переступил через порог, направился к маме. Митька схватил меня сзади за рубаху, дернул к себе.
— Куда ты, дурак?! Убьют!
Я не удержался на ногах, упал, выпустив из рук карабин.
— Ты соображаешь, что делаешь? — шипел он мне в ухо.
Соображал я плохо. Силился увидеть Митьку и не мог: перед глазами все расплывалось.
Митька зачерпнул кружкой в ведре воды, плеснул мне в лицо.
— Да что с тобой? — негодовал он, — Очухайся ты скорее…
В этот момент в комнате разорвалась вторая граната.
В глазах у меня стало понемногу проясняться, я поднялся на ноги. Митька сунул мне в руку карабин.
— Держи.
На улице снова поднялась какая-то суетня. В одно из закрытых окон, которое выходило на улицу, ломились: били чем-то тяжелым. Крепкие ставни, предназначенные для защиты от воров, потрескивали, но не поддавались.
— А ну, садани прямо в окно, может, влепишь какому как раз в лоб.
Я прицелился в центр окна, нажал на спуск. Ствол карабина от выстрела подпрыгнул, а приклад больно ударил в плечо.
— Ты крепче держи, а то он так тебе все зубы выбьет, — предупредил Митька.
Я ничего не сказал, отбил кулаком рукоятку затвора, загнал в ствол новый патрон.
— Подожди, не стреляй, притихли что-то… Береги патроны.
На этот раз затишье затянулось настолько долго, что я успел подумать: «Чем все это может кончиться? Неужели погибнем?» Не верилось, не верилось даже в то, что мама лежит мертвая. Я взглянул на Митьку, он, словно отгадав мои мысли, проговорил: