Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович 30 стр.


Заметив, что Яшка проснулся, полковник сказал:

— Разбудили тебя? Ну иди, перекусим малость и поедем дальше. Через час будем в Ковеле.

— Я не хочу, — отозвался Яшка.

— Сердится, — усмехнулся полковник. — Всю дорогу сердится.

Подошел шофер — молоденький солдат в черных погонах. Насупив брови, коротко бросил:

— Пошли, хватит дуться.

Яшка нехотя стал вылезать из машины, потянул за собой вещмешок.

— Да оставь ты его, никто не возьмет.

— Там у меня консервы…

— Есть у нас консервы. Пошли, — и солдат поторопил его, помахав ладонью. Не понравился Яшке этот жест — словно выметал он его из машины. Но сдержал себя Яшка, повиновался.

— Садись, — полковник хлопнул рукой по плащ-палатке. — Отдохни. Воздух какой! Чудо!

Голубые глаза полковника спрятаны в глубоких щелочках, от которых разбегались многочисленные морщинки. Говорил полковник тяжело, задыхаясь, в груди у него что-то хрипело. Неожиданно он закашлялся и долго не мог слова сказать. Лицо его от натуги покрылось красными пятнами.

— Фу ты, проклятая астма, замучила, — проговорил он, вытирая выступившую на лбу испарину. — Ничего, скоро кончим войну — возьмусь за лечение.

Он накалывал острием ножа кусочки колбасы, неестественно быстро жевал, а сам все смотрел вверх, словно подставлял лицо теплому дождичку.

— Люблю лес! — сказал он. — Особенно сосновый лес — воздух какой! Ты любишь лес? — спросил он у Яшки.

— Не знаю… У нас нет леса.

— Откуда же ты?

— Из Васильевки.

— Э, малый! Васильевок знаешь сколько на белом свете? Я за войну их столько прошел — не сосчитать.

Яшка смутился, ему казалось, что Васильевка только одна, та, где он родился, где он оставил свой дом, свою мать.

— Из Донбасса я, — уточнил он.

— Там действительно насчет леса бедновато, — согласился полковник. — Зато у нас в Подмосковье какие леса! Прелесть! Как только война кончится, приеду домой — сразу пойду в лес, какая б ни была погода.

Полковник кончил есть, встал, расставил в стороны руки, начал дышать глубоко, с шумом. Потом он сказал шоферу, чтобы тот собрал все и сложил в машину.

— А мы на минутку заглянем в лес, покажу этому степняку прелести леса.

Яшка поплелся вслед за полковником в чащу. Щебетавшие на разные голоса птицы вдруг примолкли, словно присматривались, куда идут эти люди. Но через минуту снова, с еще большей силой запели, защелкали.

Прошли они несколько шагов вглубь и остановились. Полковник подошел к сосне и долго смотрел на коричневую шершавую кору.

— Ранена была, — указал полковник на расщелинку в стволе и цепочку застывших капелек прозрачной смолы.

В самом низу на чешуйке коры смола собралась в комочек величиной с воробьиное яичко, и была она похожа на кусочек мокрого сахара. Полковник сковырнул смолу ногтем большого пальца, помял ее и поднес к носу. — Душистая! — Он отломил кусочек, дал Яшке.

Втянул Яшка в себя терпкий запах свежей смолы, улыбнулся:

— Ладаном пахнет.

— Ты откуда знаешь, как ладан пахнет? — удивился полковник.

— Бабушка приносила как-то…

Полковник поднял палец — дал знак, чтобы Яшка замолчал. Он сделал осторожно несколько шагов и поманил Яшку. Когда Яшка подошел, кивнул ему на вершину березы. Но Яшка ничего не увидел, хотя слышал доносившийся оттуда стук. Тогда полковник нагнулся и, приставив свой палец почти к самому Яшкиному носу, указал вверх. И тут Яшка увидел дятла — огненно-красная головка и длинный, как шило, клюв. Дятел чудом держался вертикально на стволе и сосредоточенно долбил кору. Стук раздавался сильный и крепкий, даже не верилось, что его издавала такая маленькая птичка. Яшка хмыкнул от удивления, и дятел прекратил работу, посмотрел по сторонам, видать, не заметил людей, и снова принялся долбить.

— Наверное, здесь и грибки водятся, — сказал полковник и, подняв сухую палку, стал шарить под лежалыми листьями. — Сейчас сморчкам самое время. Не видать что-то…

Дятел снялся и перелетел на соседнюю березу. Яшка следил за ним, старался не выпускать из виду — хотелось еще посмотреть, как он ловко орудует своим длинным клювом. Только примостился дятел, как разодрала лесную тишину автоматная очередь, просвистели над самой головой пули, прошуршали в листьях, словно ветер. Не успел Яшка даже испугаться, оглянуться не успел, машинально повиновался крику:

— Ложись!

Упал он на землю, уткнулся носом в пахнущую прелью листву, а над головой снова: дрр-р-р… др-р-р… И совсем близко — бах! бах! Приподнял голову, увидел полковника — лежал он за деревом и стрелял из пистолета. А там, куда стрелял он, метнулся кто-то от куста к кусту. Заметил Яшка — в зеленое одет тот, и мелькнуло: «Немец!» На немцев Яшка насмотрелся, одежду их сразу узнает. Но откуда они здесь? Захолонуло все внутри от страха.

Рядом оказался шофер с дисковым автоматом и гранатой, лег, спросил, запыхавшись:

— Много?

— Пока одного видел, — прошептал полковник.

— Какой-нибудь бродячий бандеровец, — сказал шофер. — Я сейчас обойду его, — и пополз в сторонку.

За кустами снова замельтешило, полковник выстрелил — затихло.

Видит Яшка — побледнело лицо у полковника и осунулось, сразу дряблым стало. Хотел лечь поудобнее полковник и не смог почему-то, застонал. Сунул руку под живот и тут же обратно вытащил — все в крови пальцы оказались. Пересилил страх Яшка, подполз к нему, рукой тронул:

— Дядя, вас ранило?

— Лежи, не поднимайся.

И тут услышали они:

— Стой, гад! Руки вверх!

А через некоторое время послышался хруст веток, и на полянку к ним вышел с поднятыми руками человек в потрепанном немецком френче и без шапки. Землисто-серое лицо его было грязным и небритым. Блеклые маленькие глазки пугливо бегали из стороны в сторону.

За ним шел шофер с автоматом наперевес. На левой руке болтался немецкий автомат, отобранный у задержанного.

Яшка смотрел на задержанного и думал — то ли немец это, то ли не немец. Не видел он таких. Все они были чистенькие, начищенные, гордые, а этот тюха-матюха какой-то.

— Вот он, красавчик, — сказал шофер. — Говори, сколько вас и где остальные?

— Я один, — быстро ответил задержанный. — Наш отряд разбили неделю назад под Ковелем, я ушел, пробирался домой… Я не хотел стрелять, со страха получилось…

— «Со страха…» «Отряд…» Банду вашу, а не отряд. Что с ним делать, товарищ полковник? Звездануть?..

— Нет, нет, — со стоном сказал полковник, и только теперь солдат заметил, что полковник не может подняться.

— Ранены?.. — Солдат взглянул на Яшку. — Держи, — протянул ему немецкий автомат. — И не спускай с него глаз. Если что — сразу стреляй.

Дрожащими руками поймал Яшка автомат, путаясь в ремне, наставил на бандита. Яшка не знал, как стрелять из него, но виду не подал, держал автомат как следует: левой рукой за магазин, правой обхватил шершавую рукоятку. Сердце колотилось, а по всему телу разлилась какая-то сладкая слабость: первый раз оружие в руках, да так неожиданно.

Попробовал Яшка даже прикрикнуть на бандеровца: «Пошел!» И не узнал он своего голоса, охрип почему-то, чужим показался. Но бандеровец повиновался.

Шофер уложил полковника на заднее сиденье, бандиту руки ремнем скрутил, втолкнул в переднюю дверцу рядом с собой. Яшка примостился на краешке в ногах полковника. Поехали.

Не выпускает Яшка автомата из рук. Перед ним качается грязный, давно не стриженный затылок бандита, и кажется Яшке, что хочет бандеровец выпрыгнуть. А тому просто неудобно без рук: держаться нечем.

Мчится машина в обратную сторону от Ковеля, во Владимир-Волынский. Но Яшка не думает о себе, крепко сжимает ствол автомата, даже ладонь вспотела, мысленно разговаривает сам с собой: «Скорее бы город, полковник совсем помирает…»

Подкатил шофер к госпиталю — знал, видать, где он находится, на носилках унесли полковника. А потом бандеровца отвезли в комендатуру, сдали и его самого и автомат. Вышел оттуда шофер, сказал Яшке:

— Ну что, дружок? Придется тебе одному добираться до Ковеля. Видишь, какая обстановка сложилась… Ты выходи на шоссе, поголосуй, может, подвезет кто. А я поеду в госпиталь к старику… — Он достал из машины Яшкин мешок, передал ему. — Обидно, почти всю войну провоевал, сколько ранений и болезней перенес и вдруг в тылу от такой собаки пулю получил…

ОГОНЬКИ В ОКНАХ

Поплелся Яшка по городу туда, где шоссе начинается на Ковель. На легковушке промчались быстро, пешком идти — конца-краю не видно. Но вот, наконец, большие дома остались позади, и Яшка, заслыша сзади машину, начал поднимать руку. Но они пролетали мимо, не обращая внимания.

Кончился город. Дальше идти не решился, присел на обочине, вскакивал навстречу каждой машине. А они то с визгом, то шлепая изношенными шинами, неслись в сторону Ковеля, спешили до ночи добраться к месту.

Вечером машин стало совсем мало.

Солнце присело на черневший вдали лес, а потом быстро начало сползать вниз, отбрасывая длинные тени от деревьев. Лес будто приблизился, стало жутко, и Яшка поторопился уйти обратно в город. На душе было одиноко и тоскливо, вспомнилась мать: ждет небось весточки, не дождется…

Надо куда-то устраиваться на ночлег. В крайнюю хату стучаться не стал — лес близко, опасно. Прошел дальше, облюбовал домик — заборчик, палисадник чистенький, — постучал. Вышла молодая женщина — подол заткнут за пояс, руки в месиве для поросенка, губы тонкие крепко сжаты, черные глаза колючие, злые.

— Ну шо надо? — сердито спросила она.

— Переночевать бы, тетенька… Я иду…

— Много вас тут ходит! — оборвала его женщина. — Солдаты идут — пусти, и разные тут… Нема куда… — Она ушла в дом, не стала слушать Яшку.

«У-у, Пенелопа!..» — рассердился Яшка.

Стыдно и обидно Яшке, пошел он вдоль заборов, не решаясь беспокоить больше хозяев, сидящих за темными окнами. В некоторых уже светились тусклые огоньки, и от них становилось еще тоскливее. «Вот народ какой, — думал Яшка. — Неужели ж мама вот так не пустила б кого-нибудь? Случая такого не было… Зимой, помнится, итальянцы отступали — замерзшие, голодные, попросились обогреться: «Матка, матка, фронт капут, мы — домой, до матки, Италиа… холодно…» Поворчала мать, но пустила. И не потому, что испугалась, они в то время уже были совсем не страшные — без оружия и голодные. Пожалела. А эта своих не пускает…»

Увидел возле калитки старушку, подошел несмело, спросил:

— Скажите, бабушка, где тут можно переночевать? Я заплачу…

— А ты откуда, хлопче? — оглядела она Яшку с ног до головы.

— В Ковель я иду. Брат мой там в госпитале лежит. — И прибавил, чтобы разжалобить старушку: — Его тяжело ранило на фронте…

— Пешком идешь? — уточнила старушка.

— Не, на машине ехали с полковником из Львова. Остановились возле леса, а его этот бу… берд…

— Бандеровцы?

— Ага. Бандеровец ранил. Прямо в живот. Отвезли в больницу. Неизвестно — выздоровеет ли: весь бледный…

«Ну, теперь, наверное, пустит, — мелькнула радостная мысль, — так много рассказал ей; и про полковника и про бандеровца». Яшка думал, что случай с бандеровцем удивит ее, она станет расспрашивать, завяжется разговор. Но старушка ничему не удивилась, а только проговорила:

— Идолы, все стреляют… — и стала смотреть вдоль улицы. Казалось, она совсем забыла о Яшке, и тогда он, потоптавшись, решил напомнить о себе:

— Так вы не знаете?..

— Чего «не знаете»?

— Ну, где переночевать пускают?

— Заходи, милый, заходи. Место перележишь, что ли? Я вот смотрю, внучка моя пошла — и нет. Уж темнеет. Наверное, загостювала, там останется. Ну, ходим, ходим до хаты.

В хате у старушки было чистенько: пол застлан домоткаными половичками, вытканными из разноцветных тесемок, печка подбелена и раскрашена синими цветочками, на челе ее нарисованы два голубка. В горнице свет не горел, да Яшка и не стремился туда. Он присел на табуретку в кухоньке, положил возле себя мешок.

— А ты, хлопче, раздевайся. Мы больше никуда не пойдем, — Она взяла у Яшки из рук шапку и повесила на гвоздь, вбитый в стенку возле двери. — Я зараз вечерю сготовлю.

Напуганный первым отказом, Яшка не скоро освоился. Ему все еще не верилось, что так быстро и хорошо устроился с ночлегом. Только бы не передумала старушка да не выгнала на улицу. Он постарается сидеть тихо и незаметно и даже от «вечери» откажется. В крайнем случае он примостится вот здесь, на уголке стола, и подкрепится своими запасами: сумка не пуста — там, кроме книжки, банка консервов, кусок хлеба.

— Ты что же, спишь уже? — услышал он голос хозяйки. — Умаялся за день. Потерпи, я скоро…

За ужином старушка все выспросила у Яшки и посоветовала ему не торопиться в Ковель. В трех километрах от города в бывшей немецкой экономии стоят какие-то военные, похоже, что госпиталь: солдаты все больше с перевязанными руками ходят, а у некоторых даже головы забинтованы.

— Может, и твой брат там, посмотрел бы. Сказывали, что они из Львова прибыли. Сходи утречком, испыток — не убыток.

Ничего не сказал Яшка, ночью раздумывал, как ему быть: не хотелось зря время терять. И не пойти нельзя — вдруг Андрей рядом. А что же тогда получается — комендант хуже старухи знает, куда перевели госпиталь? Прикидывал Яшка и так и эдак, в конце концов решил сходить в экономию, чтобы потом не думалось.

В НЕМЕЦКОЙ ЭКОНОМИИ

Утром хозяйка вывела его за сад, показала дорогу: экономия совсем рядом — высокие тополя видны.

— Ночевать вертайся… Чего уж там, куда денешься…

Хорошо Яшке от этих слов, будто сил прибавилось, поддернул вещмешок, устремился полевой тропкой в экономию. Идет, песенку насвистывает: «Веселый ветер, веселый ветер…» А ветер и правда веселый: мягкий, теплый, настоящий весенний. В воронках еще снег лежит, а травка вовсю зеленеет, невидимые птички поют. Над самой головой жаворонок серебряной цепочкой играет.

Остановился Яшка, задрал голову: небо голубое, чистое, прополощенное какое-то все, а жаворонка не видать. Самолет пролетел — тоже не видно, только белая полоска по небу тянется. Высоко! Наш ли, чужой? Наверное, наш, иначе по нему такую стрельбу б открыли — враз бы все небо усеялось черными хлопьями разрывов. Видел Яшка не раз, как бьют по самолетам…

Пока размышлял — и экономия, вот она. Шел, все думал, что за экономия такая — завод ли, фабрика. Спросить у старухи постеснялся: сам, мол, увижу и узнаю, что это. Может, это что-нибудь такое всем понятное, что и спрашивать неудобно. И в самом деле — ничего особенного: обыкновенное селение немецких колонистов. Таких вокруг Васильевки несколько, их и называют — немецкие колонии. А тут почему-то экономия. В колониях Яшка бывал: улицы широченные, тополями обсаженные. Огромные, острокрышие, с просторными, как рига, чердаками, дома спрятаны в глубине деревьев, подальше от дороги.

Как началась война — опустели колонии: всех колонистов вывезли куда-то. Бегал Яшка после с ребятами в колонию, шарили там. Жуть страшная: дома пустые, сараи — тоже. Нигде ни души. Двери все пооткрыты, ветер гуляет. Кошку одну встретили — и та одичала: глазами сверканула да как брызнет, только ее и видели.

В одном доме Яшка поднял красивую открытку: ветка ёлочки, а на ней свечка горящая. Все как живое нарисовано. И надпись: «Glueck wunsch». Передрожал потом Яшка из-за этой открытки. Когда гитлеровцы появились, слух прополз: всех, кто ходил в колонию, к коменданту потянут. А у кого найдут какую-нибудь вещь — сразу расстрел. Пришлось сжечь открытку, мать настояла. А жаль, красивая была открыточка…

В экономии шум, гам. Солдаты снуют туда-сюда. Одни маршируют — ать-два, ать-два, другие нестройными рядами идут куда-то, подсмеиваются над марширующими. Непонятное какое-то войско: госпиталь — не госпиталь, военные занятия проводят. А шинели кой у кого внакидку: один рукав надет, другой — пустой, рука под шинелью на привязи. На многих бинты белеют.

Назад Дальше