Подошел Яшка к солдату, стоявшему у ворот в одиночестве, спросил:
— Дядя, это госпиталь здесь?
— Нет…
Солдат курил, опершись на палку, смотрел вдоль улицы. На Яшку он даже не взглянул. Не по себе стало Яшке от такого невнимания, а еще больше оттого, что это не госпиталь. Напрасно, значит, он пришел сюда.
Яшка хотел тут же повернуть обратно, но что-то удержало его. Потоптавшись и посмотрев за компанию с солдатом вдоль улицы — чтобы хоть как-то расположить его к себе, — Яшка с трудом выдавил:
— А вы из Львова?..
Никакого ответа: казалось, солдат не слышал. Рассердился Яшка на себя: «И чего бояться? Съест он, что ли?.. Надо было громче спросить». Откашлялся и только хотел было заговорить снова, как солдат ответил:
— Нет…
«Во!.. Он, оказывается, замедленного действия! — Яшка обиделся на солдата и потому в душе издевался над ним: — Пружинка у него, видать, не сразу срабатывает. Других слов не знает, что ли? Заладил: «нет» да «нет». И шинель на нем какая-то мятая, и соломинки прилипли к шапке, и сапоги начищены небрежно, пятнами — гуталином мазал где густо, где пусто. Дремучий какой-то…»
Пока Яшка рассматривал солдата и думал, как ему быть, тот вдруг оттаял и добавил:
— Из Вологды я, — и, прихрамывая, опираясь на палку, заковылял во двор. В глубине двора сооружен четырехугольник из скамеек, в центре вкопанное до половины ржавое ведро. На шесте фанерка: «Место для курения». Солдат бросил окурок в ведро, присел на скамейку.
— Иди, посидим дак… — Он смахнул что-то невидимое со скамьи, хлопнул по ней ладонью, приглашая: — Земляков ищешь?
— Брата, — Яшка обрадовался разговору, поспешил объяснить все: — Во Львове он лежал. А госпиталь перевели куда-то… Сказали — сюда.
— Нет, это не госпиталь.
— А почему в бинтах?
— Раненые, дак вот и в бинтах. Выздоравливающие потому… Может, и здесь твой брат. Из разных госпиталей сюда направляют. Фамилия как его?
— Воробьев.
Пожилой, медлительный солдат вдруг встрепенулся, удивленно взглянул на Яшку, взглянул как-то недружелюбно, но сказать ничего не успел: отвлек появившийся из-за угла дома юркий белобрысый солдатик. Шинель расхлыстана, пилотка на макушке, безбровый, он воровато оглянулся по сторонам, подмигнул и юркнул в дверь.
— Погодь, — остановил его Яшкин собеседник. — Наработал дак?..
— А тебе какое дело? — выглянул тот из двери. — В колхозе я и до войны наработался, а сейчас я военный, притом — раненый. Понял? Есть две дырки под носом и посапывай. Понял?
— Понял дак… — проворчал пожилой, — Брат вот к Воробьеву, — кивнул он в сторону Яшки и отвернулся, недовольный.
— К Воробью брательник? — удивился белобрысый, дурашливо раскрыв глаза и рот, и, не выходя из дверей, поманил Яшку: — Топай сюда, он дома.
Побежал Яшка, не помня себя от радости. Бежит, а сам не верит — неужто нашел брата? Сердце колотится, дышать даже мешает. Схватил белобрысый Яшку за плечи, втиснул из сеней в комнату, прокричал:
— Эй, Воробей! Ты что же не встречаешь — тебя братуха ищет.
С трудом рассмотрел Яшка в полумраке большую, без перегородок, комнату: на средине печь с широкой кирпичной трубой, уходящей в потолок, вдоль стен на полу соломенные постели, подбитые снаружи досками, чтобы солома не растаскивалась. Пол чисто вымыт — пахнет сырыми досками. От волнения не сразу увидел, как из-за печи вразвалку вышел рыжий парень, одетый в просторный немецкий маскировочный халат. В зеленых и коричневых разводах, пятнистый, будто пантера, парень зарычал на белобрысого:
— Чего каркаешь, спать людям не даешь?
— Так вот же братушка твой, не узнал? — юлил белобрысый, а сам щупал Яшкин вещмешок. — И гостинчик принес, баночки какие-то, похоже — тушеночка. А?
Рванул в сторону вещмешок Яшка, попятился: нет, не Андрей то…
— Да ты подожди, толком говори, — рыжий вышел на середину комнаты, расставил ноги в широких шароварах. — В чем дело?
— А что, разве ошибочка вышла? — заглянул Яшке в лицо белобрысый. — Ну, ничего, садись. Доставай шамовку. А то тут задавили пшеном да кукурузным хлебом. Мама, наверное, что-то испекла? — Он приложился носом к вещмешку, потянул воздух и, зажмурившись от удовольствия, пошел навстречу рыжему: — Ей-богу, тушенка!
— Продаешь, что ли?
— Не-е… Самому солдаты дали, — проговорил Яшка и отступил к порогу.
В комнату вошла женщина:
— Чи есть хю? — спросила она, ставя на пол корзинку. — Може, семечок хто хоче купить, або шматочек сала?..
— Сало? — подскочил к ней белобрысый. — А ну, показывай, бабка, сало? Какое оно?
Яшка направился к выходу, рыжий остановил его:
— Куда же ты? Подожди, разговор не кончен. — И к старухе: — Ну, где сало? Не бойся, показывай, тут все свои.
— А чего мне бояться? — заверещала женщина, поправляя платок: — Не краденое — свое. Последний шматочек, от германца сховала, а теперь гроши треба одежу купувать. — Она вытащила из-под семечек в белой тряпке сало, развернула бережно, положила на ладонь.
— Сколько? — спросил рыжий.
Она сказала.
— Дорого, — проговорил тот, а сам уже полез в глубокий карман. — Может, уступишь?
— Да как же, сыночки?.. Гроши треба…
— Ну ладно, — он отсчитал ей деньги. — А самогонки нету?
— Нема, — отмахнулась женщина и обиженно добавила: — Шо я, спекулянтка, чи шо?
— Ладно, ладно… Давай, бабка, уматывай побыстрей. Салом тоже тут не разрешают торговать — не базар, сама знаешь. Увидит начальство — попадет.
Женщина быстро завернула деньги в платочек, сунула за пазуху и торопливо ушла.
— Ферштейн? — рыжий потряс на ладони кусок сала — и к Яшке: — А ты чем торгуешь, я так и не понял?
— Ничем, — пожал Яшка плечами. — Брата ищу…
— Клоун, а при чем тут я? — Он обернулся к белобрысому, сверкнул на него сердитыми глазами.
— Воробьева спрашивал… — залепетал тот, хихикая. Развел руки в стороны, присел, как индийский божок, оскалился.
«И правда, клоун, — подумал Яшка, — как дурачок… А может, он контуженый?..» — и от этой догадки стало Яшке не по себе, будто он обидел человека.
МАРОДЕР
Пока разговаривали, из сеней донеслись голоса:
— Товарищ майор! Шестой взвод находится на работе — на очистке зерна. За время моего дежурства никаких происшествий не произошло. Докладывает дневальный Бляхин.
— Вольно. Значит, никаких происшествий? Плохо дневалишь, Бляхин.
— Никаких дак… — не совсем уверенно возразил Бляхин.
Услышав голос майора, Воробьев бросил Клоуну сало, приказал:
— Прячь и рви когти, — а сам быстро сунул в болтавшуюся на шее марлевую петлю левую руку, правой подхватил ее под локоть, сделал страдальческое лицо.
— Все на работе? — допрашивал дневального майор.
— Один дак больной… Воробьев дак…
— Воробьев больной, — с ехидцей повторил майор и вошел в комнату. Низенький, строгий, он со света сощурил глаза, но Воробьева заметил сразу: — Здравствуй, Воробьев.
— Здравия желаю, товарищ майор.
— Почему не на работе?
— Да рана что-то разболелась.
— Рана разболелась. Так-так… — Майор обошел печь, увидел Клоуна. — А ты?
— Я на работе. Я пришел взять… — и он стал пробираться к двери.
— Подожди, — остановил его майор. — Без тебя тут, пожалуй, тоже не обошлось. А ты кто, зачем здесь? — увидел майор Яшку.
Яшка оторопел: строго смотрит на него майор, ждет ответа. Но так и не дождался, повернулся снова к Воробьеву, обошел вокруг него, как вокруг печки, осмотрел:
— Почему до сих пор не снял трофейное обмундирование?
— Так я ж разведчик, товарищ майор!
Майор покачивался перед верзилой с носков на пятки, заложив руки за спину, и время от времени поднимал голову, чтобы заглянуть солдату в глаза.
— Когда приедешь в часть, на передовую, и то когда пойдешь на задание, тогда и наденешь маскировочный халат. А так у нас, в Советской Армии, есть своя форма. Тебе же, видать, фрицевская больше по душе?
— Да ну, товарищ майор!.. Вы сразу политику шьете, — отвернул в сторону недовольную физиономию Воробьев.
— Ну жаргончик у тебя! — и вдруг как крикнет: — Как стоишь? Как разговариваешь с офицером? Смирно!
Вздрогнул Яшка, стал отряхивать зачем-то полы пальто. Смотрит: Клоун застегнул шинель на все крючки, затянулся ремнем, поправил пилотку — стоит навытяжку; Бляхин — тоже, хотя ему и трудно стоять, опирается слегка на палку. «Ну, — думает Яшка, — попал…» И сам невольно встал по команде «смирно»: руки по швам, не шелохнется, только глазами шарит по сторонам. А майор снова к Воробьеву с вопросом:
— Ты зачем гражданское население обижаешь?
— Никого я не обижаю, что вы…
— Никого? Бляхин, зови женщину, — приказал майор, не оборачиваясь.
Стоявший у двери Бляхин толкнул дверь, и на пороге появилась та самая тетка, у которой Воробьев купил сало.
— Узнаешь? — спросил майор.
— Первый раз вижу…
— Этот покупал? — кивнул на Воробьева майор.
— Он самый… — быстро ответила женщина и принялась плакать и вытирать слезы платком, в котором были завернуты деньги. — Вот они, и гроши его… Выйшла на вулыцю, на видному перевирить… А оно — одна только советская, шо сверху, а те уси вон какие… — она протянула деньги, показывая их всем, и снова принялась плакать.
Майор взял у нее деньги.
— Ну?
— Ничего я не знаю, товарищ майор, — стоял на своем Воробьев. — «Уси», — передразнил он тетку. — Может, в другом месте ее надули, а я виноват.
— Як же в другом?.. Як же в другом?.. — закричала женщина, сделав шаг вперед. — Вот же и они были тут, — указала она на Яшку.
— Верните сало, — приказал майор.
— Да нет у меня никакого сала.
— Хорошо. Бляхин, достаньте мне его вещмешок.
Не успел Бляхин подойти к постели Воробьева, как тот кинулся ему наперерез, выдернул руку из бинта, схватил за плечо:
— Не лезь! — В глазах сверкнула такая злость, что Яшке сделалось страшно. — Клоун, отдай сало.
— А я что?.. А я…
— Отдай!
Белобрысый метнулся в сторону, сунул руку под матрац, вытащил сало с налипшей на него мелкой соломой, протянул майору.
— Нате…
— Кого ограбили, тому и верните.
Женщина схватила сало, стала обирать с него соломинки, а потом сунула в платок, кое-как завернула, кланяясь в майорову спину, ушла. А майор качался с носков на пятки и смотрел на Воробьева, наблюдал, как тот конфузливо засовывал левую руку в петлю, как долго расправлял бинт, скатавшийся в грязный жгут, и морщился от боли.
— Бляхин, быстро к дежурному: пусть пришлет из наряда двух солдат. С оружием. Срочно.
Майор смотрел на Воробьева, а тот и бровью не повел, но видно было: он что-то лихорадочно соображает. Жутко стало Яшке: двух солдат, с оружием!.. Нет, зря Яшка не ушел сразу же, как только увидел, что это не Андрей. А тут еще тетка показала на него…
— Откуда у тебя гитлеровские оккупационные марки? — спросил майор, потрясая распущенными веером денежными бумажками.
— Откуда! — удивился Воробьев. — Мало их, что ли, валялось? Поднял где-то.
— Зачем?
— Так. Для интересу, — легкая ухмылка тронула его лицо.
— Коллекционер?
— Угу.
Пришел Бляхин, с ним два солдата с карабинами.
— Ну, хорошо, — проговорил майор. — Сейчас мы твою коллекцию проверим. Бляхин, достань-ка все-таки его вещмешок.
— Не тронь! Не имеете права! — побледнел Воробьев.
— Смирно! — приказал майор. — Он арестован, — кивнул майор солдатам.
Бляхин достал вещмешок и передал майору. Тот потряс его, словно пробуя на вес, и снова вернул Бляхину.
— Доставай, что там есть.
Бляхин вытащил пару белья, потом извлек банку тушенки…
— Откуда?
Воробьев не ответил.
— Ясно, — заключил майор. — Украл у своих товарищей на кухне. Что там еще?
Бляхин выложил офицерский широкий ремень, шерстяные носки, две пачки табаку. Последним достал немецкий котелок, плотно закрытый крышкой. Котелок глухой тяжестью, как утюг, стукнулся о пол. Воробьев как-то затаился и притих, ждал, что вот-вот все и кончится. Но когда майор приказал Бляхину подать ему котелок, Воробьев изменился в лице, сжал правый кулак.
— Смирно! — снова напомнил ему майор и открыл котелок. Отвернул углы мягкой тряпки и вдруг отпрянул, как от яркого света.
Яшка приподнялся на цыпочки, заглянул и увидел полный котелок часов.
— Хорош коллекционер! — проговорил майор. — Вор ты, бандит и мародер! Мерзавец! Увести его и строго охранять: этот на все способен.
Нагнув голову, Воробьев медленно пошел к выходу. За ним — солдаты с карабинами.
— Ничего у тебя не выгорит, майор, — бросил злобно верзила. — Видал я таких начальников!
Майор не ответил. Закрыл котелок, потряс им, покачал головой: тяжелый.
— А ты? — обратился он к Клоуну. — Дружок его? Вместе работаете?
— Что вы, товарищ майор?! Я ничего не знал…
— Ладно. Разберемся. А сейчас шагом марш на работу. — И к Яшке: — Ты зачем здесь? Тоже торгуешь?
Не смог ответить Яшка майору, зачем он здесь, слова застряли в горле. Отпустил бы его майор — ведь случайно он тут оказался….
За Яшку ответил медлительный Бляхин:
— Брат он Воробьеву дак.
— Брат?! — удивился майор. — Вот как дело поставлено!
— Не брат он мне, — почти закричал Яшка, — не брат!.. — Губа задергалась: вот-вот заплачет Яшка, смотрит жалостливо на Бляхина, зачем тот неправду говорит… А Бляхин только руками разводит.
— Шагом марш за мной, — майор головой указал Яшке на дверь.
Яшка совсем онемел, ноги как вата стали. На улице вспомнил — вещмешок забыл. Хотел сказать майору да вернуться за ним, но раздумал: «Зачем он теперь мне?..»
Впереди солдаты вели арестованного. Красная шевелюра Воробьева плескалась на ветру и была далеко видна.
— Прихватите и этого, — сказал им майор.
Один из солдат карабином указал Яшке, чтобы он встал рядом с рыжим. Яшка молча повиновался. Обидно ему и стыдно идти по улице под конвоем, хоть и знакомых никого нет, а все равно не знает Яшка, куда глаза девать.
НА ГАУПТВАХТЕ
Привели к большому дому. Часовой у крыльца скучает, на них даже и внимания не обратил. Офицер вышел с красной повязкой на рукаве. Увидел Воробьева, проговорил:
— А-а… Опять ты? — И приказал солдатам: — Арестованных на гауптвахту.
И Яшка арестованный?.. Да за что же?
Но рассуждать некогда, их уже впустили в полутемный чулан, железный засов глухо звякнул за дверью.
Как вошел, как остановился Яшка у порога, так и ни с места. У стен вздыбленным ворохом солома лежит, у самого потолка узкое зарешеченное окошко. Воробьев заслонил его своей головой, смотрит на волю. Долго смотрел, вытащил руку, которая на привязи была, схватился за прутья, качнул их раз-другой, повернулся к Яшке.
— Ну что, кореш, и ты влип? Не горюй, выпустят. Мне труднее придется. Разве им докажешь, что я не мародер, что этот котелок я у фрица отнял? Не докажешь. Могут припаять. Ладно. Дорожка известная: штрафбат, а там как поется — дальше фронта не сошлют. — Он снял через голову повязку, скомкал ее, сунул в карман. Подправил ногой солому и лег. — Ложись, чего стоишь… Ноги не казенные. Как зовут?
— Яшка…
— Вот так-то, Яков. Да не дрейфь ты! Первый раз, что ли?
Конечно, первый. Почему он спрашивает? Яшке не хотелось разговаривать с ним, не ответил и прошел в дальний угол, присел на солому. Воробьев, заложив руки под голову, смотрел в потолок и тихо напевал:
Вспомню я пехоту
И штрафную роту…
«Мародер, — думает Яшка. Не знает он, что значит это слово, но слышится ему в нем что-то страшное. Страшнее, чем бандит. — Мародер, вон он, живой лежит…»
А потом загрустил Яшка, затосковал, вспомнилась мать. Знала б она, где ее сын, наверное, с ума сошла б. Жаль стало Яшке самого себя, обидно. Неудачник он, не везет ему… Обрадовался, думал — вот, наконец, нашел брата. А вместо брата — мародер и кутузка… Не надо было, наверное, ехать, пустая это затея. Если выпустят, придется домой возвращаться, пока цел…