На прилавке залегла рысь — вот-вот прыгнет, по полу ползали тюлени, черно-бурая лисица с блестящими пуговками глаз зорко охраняла вход, коричневые и чёрные смушковые овечки паслись в витрине, где серый волк терзал валявшийся на полу манекен с аккуратной нейлоновой причёской и пустым взглядом. Грозный леопард с мускулами из комков бумаги положил свою широкую когтистую лапу на кассовый аппарат.
Когда Линнеа Ханссон вошла на следующий день в магазин, с ней случился нервный шок. Споткнувшись у входа о чернобурку, она налетела на полку с шапками, откуда на неё прыгнула норка, потом она чуть не грохнулась прямо на тюленей на полу, заметалась между целым скопищем диковинных зверей и, наконец, наскочила на кассовый аппарат, где очутилась с глазу на глаз со свирепым леопардом.
С тихим вздохом она осела на пол и подумала, что всё это ей снится, что она ещё лежит у себя дома в постели и видит кошмарный сон и что не надо было пить на ночь столько кофе. Всякому известно, что от кофе всегда бывают кошмары. Но наконец до неё всё-таки дошло, что это вовсе не сон, что она на самом деле находится в своём магазине и что всё это дело рук какого-то сумасшедшего. Потом уже она нашла записку, которую Стаффан оставил на прилавке:
Нам надоело, чтобы нас истребляли и превращали в дурацкие шапки и хвастливые шубы. Угнетателям скоро придёт конец. Близок час расплаты. Все звери.
— Вообще-то, — сказал мне потом Стаффан, — мне жалко было Линнею Ханссон. Но некоторых полезно бывает как следует припугнуть, чтоб на себе почувствовали.
И я с ним согласился, когда вспомнил про того самого лисьего фермера.
Ну вот, значит. А теперь, похоже, у Стаффана не осталось в запасе ни одной идейки. Похоже, он уже истратил всё, что ему было отпущено до конца жизни, подумал я. А что, вполне возможно: он ведь швырялся ими, ни о чём не думая, будто какой миллионер. Хоть бы оставил что-нибудь про запас, приберёг бы хоть одну идейку на чёрный день — вот такой, например, как сегодня, когда даже мухи от скуки дохнут.
— Прямо жить неохота, — уныло проворчал Стаффан и запихнул выскочившую пружину во внутренность древнего граммофона, который он без конца чинил. — В обществе ты просто-напросто нуль, пустое место. Это уж точно.
— Чего-чего? — сказал я не менее уныло.
Где-то далеко лениво стрекотал кузнечик.
— Я про то, что, по-моему, неправильно вообще всё устроено, — стал объяснять мне Стаффан. — По-настоящему, надо бы рождаться сразу двадцатилетним, не моложе. Чтоб появляться на свет прямо готовым санитаром, например, директором, токарем, зубным врачом, шахтёром или там инспектором рыбнадзора. Акушерка, например, говорит: «Поздравляю вас с полицейским комиссаром. Сложён прекрасно, упитанный, вес 87 кило». А в объявлениях о рождении, например, говорилось бы: «Ура! Появился наконец долгожданный наш певец». Или же: «Мы родили настоятеля собора».
— Очень остроумно, — сказал я холодно.
— Дурак ты, что ли, — сказал Стаффан, пытаясь пристроить куда-нибудь оказавшиеся лишними винтики. — Сам подумай. Ведь сейчас как всё устроено: всерьёз принимаются только взрослые, а пока ты не взрослый — ты вообще не в счёт. Просто что-то такое, что надо воспитывать и кормить. Что-то такое, что когда-нибудь вырастет, станет взрослым и тогда уж себя оправдает.
Это он верно говорил. Мы ведь и правда были вроде как не в счёт. От нас вроде бы только и ждали, когда мы вырастем. Ешь хорошенько — вырастешь большой и сильный. Веди себя как взрослый. О, как ты вырос, какой стал большой, совсем взрослый парень! Кем ты будешь, когда вырастешь? Вот подрастёшь — тогда поймёшь. Выйди-ка поиграй, нечего тебе слушать разговоры взрослых.
— Да уж, — согласился я.
— Вот поэтому для нас и дела никакого нету, — продолжал он. — Это общество не приспособлено для детей. Кроме зубрёжки в школьной клетке, где тебя дрессируют на взрослого, тебе и заняться-то нечем. Взять бы всю эту чёртову машину угнетения да и тряхануть как следует!
Чтобы показать, как это надо сделать, он схватил свой кое-как залатанный граммофон и тряханул его. Я подумал: сейчас он откроется, и все внутренности вывалятся прямо на траву. Но вместо этого диск у него вдруг зашипел, он вдруг заработал.
— А что, способ вроде отличный, — ухмыльнулся я.
— Я знаю, что мы сделаем, — сказал Стаффан и немножко оживился. — Мы создадим тайный орден, союз в защиту наших прав, против насилия взрослых, чтобы доказать, что мы существуем на свете. Мы должны дать клятву, что будем хранить верность до гроба, что никогда не предадим друг друга и будем, не щадя жизни, сражаться за наши высокие идеалы.
Вот как получилось, что мы организовали тайное общество «Поросята-бунтари». Мы не сразу придумали это название. У нас было много предложений: «Оскаленный призрак», «Гроза взрослых», «Рыцари тьмы», «Слуги бури». Но в конце концов мы остановились на гордом названии «Поросята-бунтари». От одного названия содрогнёшься! По-настоящему, полагалось бы скрепить наш союз кровью. Полагалось бы уколоть палец иголкой и собственной кровью подписать бумагу, где бы мы торжественно поклялись не сдаваться даже под страхом пытки — пусть нас сожрут вши, пусть крысы отгрызут нам ноги, если мы нарушим эту клятву! Такая бумага очень бы тут подошла. Но Стаффан считал, что это как-то старомодно и вообще негигиенично, поэтому мы решили обойтись без кровавой клятвы.
Зато уж нам никак было не обойтись без штаб-квартиры для разработки планов наших операций. Мы подумали, подумали и решили построить из всяких там обломков и обрезков лачугу под мостом поблизости от нашей улицы. Речка под этим старым мостом давно уже пересохла. Остался только слабый запах тины.
Наша постройка больше всего оказалась похожа на курятник, давно покинутый курами. Столяры из нас со Стаффаном получились никудышные. Внутри мы поклеили обои. Стаффан притащил в нашу штаб-квартиру два шатких стула, стол, который почти не шатался, керосиновую лампу с треснутым стеклом, карандаши, бумагу, красочный плакат «Перелётные птицы Швеции», починенный граммофон и к нему две пластинки: Джонса-Бешеного и Лизу-Эскимоску. Обе были заигранные, и игла всё время застревала.
Снаружи на дверях Стаффан повесил объявление: «Вход воспрещён. Опасная зона. Полиция безопасности».
— Твёрдо запомни одно, — сказал Стаффан, когда мы уже устроились в своём уютном жилище. — Это тебе не какая-нибудь там дурацкая романтика; не какой-нибудь там Робин Гуд в зелёных штанах, который носится как угорелый со своей дубинкой и недолго думая трахает по голове богатых стариков и злых управляющих. Для нас главное — тщательное планирование каждой операции.
Пусть себе говорит что угодно, думал я. Пусть читает мне нотации и с важным видом рассуждает про «романтику», «планирование» и «зелёные штаны». Плевать я хотел. Главное — жизнь снова стала интересной. Всё ожило вокруг.
Где-то вдалеке бодро стрекотал кузнечик.
Ночь — пора Поросят-бунтарей. Они действуют под покровом тьмы. Когда закат уже опустит в воды Голубого озера свои красно-фиолетовые крылья и над Дальбу всплывёт луна, они слетаются, как ястребы на добычу. В то время как люди спокойно спят в своих каморках, они приоткрывают незапертые двери, приподнимают незакрытые на задвижки рамы и всюду оставляют память о себе.
Когда торговец игрушками Ове Классон, зевая спросонок, выходит утром к завтраку, он обнаруживает на столе вместо завтрака кучу потрёпанных, поломанных игрушек вместе с запиской: «Тебе больше не удастся всучить нам твои идиотские игрушки. Поросята-бунтари видят тебя насквозь».
Что такое происходит в Дальбу?
Когда владелец кондитерского киоска Стенли Гроберг появляется ни свет ни заря на кухне, перед ним на столе стоит бутылка всем известного лимонада «Цинго» и тарелка с леденцами. «Что за чёрт?» — удивляется он. Потом он находит записку. «Кончай продавать свою отраву. Поросята-бунтари».
Нет, что же это на самом-то деле происходит?
Когда председатель муниципалитета Густав Цеттерблум собирается облачиться в свой строгий синий костюм, чтобы отправиться на одно из своих бесконечных заседаний, он обнаруживает на правом лацкане пиджака бумажную позолоченную орденскую звезду, раскрашенную акварельными красками, а в центре — ухмыляющуюся поросячью морду. «Орден Пустой Башки Первой степени» —выведено красивыми буквами по краям.
— Э? Что такое? — недовольно кривится он. А когда он лезет в карман за платком, чтобы вытереть вспотевший лоб, то обнаруживает там странную записку: «Не выставляй детей из игры. Мы тоже хотим участвовать и требуем слова. Поросята бунтари следят за тобой».
Что же это, в конце-то концов, происходит за шатким стенами лачуги под мостом? Уж не в самом ли деле там засела Полиция безопасности? Уж не из её ли штаб-квартиры слышится эта спотыкающаяся музыка взбесившегося пианино?
Нет, там засели всего лишь мы со Стаффаном. Мы не теряли времени даром. Сидя у коптящей керосиновой лампы, мы разрабатывали планы наших операций и писали наши записки, с которыми потом крались ночью по посёлку и оставляли их на кухонных столах, в карманах, в почтовых ящиках, на дверях и на окнах. Слухи о Поросятах-бунтарях быстро распространились по Дальбу. У жителей Дальбу тем для разговоров было не так уж много, поэтому слухи эти ещё и сильно преувеличивались. Близорукий Янссон сообщил, что он собственными глазами видел диковинное гигантское существо, полусвинью, получеловека, которое ночью во вторник сидело у самой телефонной будки и выло на луну. «У меня просто волосы встали дыбом», — сказал он и потёр свою лысину.
Так уж ему все и поверили! Нет, конечно. Но двери и окна стали всё же закрывать на ночь. Не то чтоб кто-нибудь очень испугался, но мало ли что. Осторожность никогда не помешает.
Зато я, честно говоря, немножко струхнул. До сих пор нам всё сходило с рук. Но я прекрасно понимал, что рано или поздно кто-нибудь на нас обязательно наткнётся, и всё раскроется. А мне вовсе не хотелось, чтоб меня потащили в суд к тому самому судье, который разбирал дело Бродяги. Чуяло моё сердце, что судья не стал бы смеяться нашим проделкам, хотя всё это, конечно, было очень смешно и совсем безобидно. По-моему, он не отличался особым чувством юмора.
— Мне кажется, пора нам поставить точку, надо переждать, — сказал я Стаффану. — По-моему, запахло жареным.
— Я тоже так думаю, — согласился Стаффан. — Придётся устроить перерыв. Хотя, вообще-то говоря, что уж мы такого особенного сделали? Безобидные проделки. Но мы становимся слишком заметными фигурами. Ладно. Ещё одна маленькая операция — и хватит. Будет в самый раз.
…В ту ночь нашей «дичью» оказалась Хедвиг.
Мы сами толком не знали, куда же нам направиться. На этот раз мы вышли на свою ночную охоту без определённой цели. И без готовых записок в карманах. Мы положились на волю случая: авось что-нибудь подвернётся. Нельзя же было просто взять и отступиться. Надо было как-то достойно завершить кашу деятельность.
Если бы фабричная труба Голубого была не труба вовсе, а колокольня, а на этой колокольне были бы часы, они показывали бы без чего-то там двенадцать, когда мы покинули своё логово под мостом и отправились на охоту. На тёмных улицах не было ни души, все окна закрыты, и свет везде погашен.
Так вот, в ту самую ночь мы и наткнулись на Хедвиг.
Но сначала мы наткнулись на дядю Янссона.
Он торчал зачем-то в подворотне одного там дома на площади. Шляпа надвинута на самые глаза, а воротник пальто поднят. Руки в карманах. Он очень старался быть незаметным. И он не отрываясь смотрел на зелёную телефонную будку.
Дураку было ясно, что он поставил себе задачу раскрыть этой ночью Поросят-бунтарей. С терпением, достойным самой Полиции безопасности, он не спускал своих утомлённых, близоруких глаз с объекта наблюдения. При малейшем признаке появления Поросёнка-бунтаря он настиг бы его одним прыжком, как пантера.
— Дядя Янссон, дядя Янссон, — простонал Стаффан дрожащим голосом, будто он дико чего-то перепугался.
— Тссс! — прошипел дядя Янссон из своей тёмной подворотни.
— Миленький дядечка Янссон, — продолжал Стаффан ужасно жалобным голосом. — Спасите нас!
— В чём дело? — сказал дядя Янссон уже нормальным голосом.
— Эт-ти нахальные по-поросята, — выдавил, заикаясь, Стаффан.
— Эти розовенькие поросята охотятся за нами, — подключился я.
Дядя Янссон потёр руки и посмотрел на нас горящим от нетерпения взглядом частного детектива.
Зачем нам понадобилось его дурачить? С другой стороны: почему бы и нет? Если подумать, мы его даже, можно сказать, выручали: теперь ему будет что рассказать любопытным гражданам Дальбу, и при этом не надо будет морозить себе ноги и помирать со скуки в тёмной подворотне.
— Это было около гаража Аронсона, — стал сочинять Стаффан. — Их было две штуки. Такие огромные-преогромные, прямо как медведи. Луна как раз только вышла из-за туч, и мы видим — стоят. Прямо у въезда в гараж. Они сразу будто раздулись, и вместо носа у них стали такие огромные пятачки. А руки превратились в свиные копыта. И как глянут на нас своими свиными глазками — у нас прямо душа в пятки. И вдруг как хрюкнут! Угнетатели, говорят, ещё попомнят нас! Он вот тоже слышал.
— Гм, — сказал дядя Янссон, — явное преувеличение. От страха вам померещилось и то, чего не было. Но как говорится, нет дыма без огня. Вы вот что, ребятки: бегите-ка вы домой и ложитесь спать. Я беру это дело на себя.
— Дядя Янссон, вы только, пожалуйста, никому не говорите. Обещаете? Не рассказывайте никому, что это мы их увидали. А то они нам ещё отомстят.
— Можете не бояться, — сказал дядя Янссон. — Ни словечка никому не скажу. А теперь марш по домам.
И с этими словами дядя Янссон направился к гаражу Аронсона. Он шёл мелкими, крадущимися шажками, каждую минуту ожидая какого-нибудь неприятного сюрприза. А мы отправились своим путём — Поросята-бунтари вышли на свою последнюю охоту в Дальбу. Если б мы только могли, мы раздулись бы до огромных размеров и, обратив свои пятачки к тёмным окнам, завизжали бы таким страшным визгом, что навсегда заткнули бы рот пронзительной фабричной трубе Голубого.
Но на самом-то деле мы бродили по Дальбу в нашем всегдашнем мальчишечьем обличье — две жалкие фигурки, — дёргали закрытые двери и захлопнутые ставни и, побродив так без всякого толку, потащились обратно в своё логово. Охота не удалась. И я даже втайне радовался, потому что мне очень хотелось спать, и я бы с удовольствием пошёл сейчас домой, залез бы к себе в кровать и заснул под мирное посапывание Лотты. Грозным ястребам и мятежным поросятам, как видно, тоже иногда требуется отдых.
Вот тут нам и попался на глаза домик Хедвиг. Он стоял немного отступя от дороги, которая шла вверх от нашего логова под мостом. Домик утопал в зелени, и вокруг всё было засажено душистым горошком, розами, люпином, фиалками, настурцией, жасмином и сиренью. Может, попытаться всё же последний разок, подумали мы. Просто-напросто заглянуть на кухню, присесть к кухонному столу и написать несколько дружеских строк? Письмо — вещь немаловажная. «Знай, что Поросята-бунтари помнят о тебе и берут тебя под своё покровительство».На этом бы и можно было сделать перерыв.
Дверь открылась перед нами будто сама собой.
Мы на цыпочках прошли через тёмную переднюю. По дороге Стаффан чуть не разбил стоявшего на комоде фарфорового ангелочка, но вовремя подхватил его. А я вдруг столкнулся нос к носу с каким-то взлохмаченным типом с дико вытаращенными глазами. Ну, всё, подумал я. Прощайся с жизнью. Но тут же сообразил, что это моё собственное отражение в огромном стоячем зеркале. Никогда бы не подумал, что этот жуткий тип — я сам! Откуда ж я мог знать, что у меня такая рожа!
Испугаться собственного лица или там упавшего ангела — такое, в конце концов, всегда может случиться, когда лезешь ночью в чужой дом. Совсем другое дело — очутиться вдруг лицом к лицу с хозяином этого дома. Тут уж действительно можно просто умереть со страху.