Илья Львович Дворкин
Пятёрка
Уроки кончились. Сегодня был удачный день. Витька размахивал портфелем и улыбался. Ох, он сегодня и дал! Все рты пораскрывали.
На уроке зоологии Витьку вызвали к доске. И он им всем показал. Он рассказывал о львах.
А спросили его совсем о другом, спросили об амёбах, о разных там «туфельках», но он рассказывал о львах.
Запросто можно было «пару» получить, потому что об амёбах Витька не читал, но он вовремя ввернул новое словечко, которое вычитал вчера в словаре: ми-ми-крия!
Людмила Антоновна так удивилась, что разрешила Витьке рассказывать, о чём хочет. А он захотел о львах. О тиграх он тоже немножко рассказал.
Львы живут в пустынях и степях, потому они и жёлтые, как песок. А тигры в зарослях — вот у них и получилась полосатая шкура: чёрная полоса — будто бы тень, жёлтая — будто солнце. Приспособились. Чтоб их не заметно было. Это и есть мимикрия.
А раз позволили говорить о львах и тиграх, то Витька уж постарался. Он вспомнил книжки про Африку, и фильм «Барабаны судьбы», и книгу Брема, которую может рассматривать часами. Но, конечно, больше всего он присочинил от себя. Он врал вдохновенно и цветисто.
Все слушали и крутили головами от изумления.
Даже Людмиле Антоновне было интересно.
А в результате — в дневнике пятёрка.
— Я и не знала, что ты такой любознательный, Пузырёв, — сказала Людмила Антоновна. — Приходи ко мне в выходной день, я тебе дам интересные книги о животных.
— Научные? — спросил Витька.
— Можно и научные.
— Лучше научные. Я больше всего люблю научные. Я не то что некоторые — только про шпионов и читают, — сказал Витька и гордо посмотрел на Сёмку Лившица.
У Сёмки он вчера выпрашивал замусоленную трёпаную книжку под названием «Кровавая рука», но Сёмка не дал. Жадина.
— Правильно, Пузырёв! Ох, как правильно! — сказала Людмила Антоновна. — Ребята, вы даже представить не можете, какие чудеса творит наука!
Людмила Антоновна раскраснелась, глаза у неё засияли. Она ходила по классу, коротко взмахивала рукой и рассказывала о собаках, которым пересаживали сердце. И о других собаках, которым обменивали головы, — будто это были не головы, а кепки. И собаки после этого не сразу дохли.
— Ой, девочки, — сказала Танька Орешкина, — вот бы мне поменяться головой с Варюшей Сперанской. И отличница она, и красивая, и косы у неё толстые!
— Очень ей нужна твоя глупая башка, — сказал Витька.
— Грубиян! — фыркнула Танька и отвернулась.
А Людмила Антоновна рассказывала до самого звонка и никого больше не спрашивала.
— Вот молодец, Витька, спас нас. А то мы ни шиша не выучили. Как на иголках сидели, — сказали два друга-второгодника, два Мишки.
— Уметь надо, — важно ответил Витька.
Он шёл по самой середине улицы, круто сбегающей к реке, и думал:
«Буду заниматься наукой. Решено. Львами. Возьму вот у Людмилы Антоновны разные книжки и всё узнаю. Можно ведь узнать о львах больше всех на свете?! Потом в Африку поеду. В командировку. А что? Ведь есть, наверное, учёные по львам. Львиные учёные. Профессор Пузырёв. Звучит!»
Портфель мотался в руке, непривычно тяжёлый.
«Чувствуется, что в дневнике пятёрка, портфель и тот тяжелее стал», — сам с собой пошутил Витька и остановился. Ему захотелось ещё раз полюбоваться так необычно заработанной пятёркой.
Он открыл портфель и увидел две половины кирпича.
— Что такое? — пробормотал Витька и тут же догадался: — Сёмка! Это Сёмка подложил. Вот негодяй! Ну, я ему покажу!
Цирк приехал
Если пройти через парк имени Воейкова, срезаешь большущий угол.
Витька пробежал по хрустким дорожкам, у бассейна с золотыми рыбками не удержался и, воровато оглянувшись, запустил в него камнем. Сторож за это надрал ему однажды уши, но, видно, слабо надрал — не помогло.
Витька перелезал через забор, когда совсем недалеко раздался протяжный жуткий рык.
Витька застыл на заборе. Ничего подобного он никогда не слышал… Вот! Вот ещё!
Низкий, глухой рёв переходил в утробный вой: «а-а-у».
«Леденящее душу рычание», — подумал Витька фразой из какой-то книжки. — Это, наверное, и есть «леденящее душу».
— Босяк ты, босяк, — раздался снизу спокойный старческий голос. — Ворота ведь — вот они, рядом. Нет, ему через забор, паршивцу, надо, штаны рвать.
Витька нетерпеливо отмахнулся рукой и шмякнулся на тротуар.
«Что это? Неужели лев? Откуда у нас в Зареченске львы? — думал он. — А может, мне кажется? Сторож-то ни капли не боится. Может, я с ума схожу? На львиной почве?»
Витька осторожно потрогал голову. Тёплая… Но тут звук повторился, и он, как подстёгнутый, понёсся вперед.
То, что он увидел на пустыре, рядом со своим домом, было так поразительно, что Витька невольно протёр глаза.
Там, где ещё сегодня утром рос будяк и мирно копошились куры, раскинулся странный шумный табор.
Разноцветные вагончики-фургоны стояли впритык друг к другу, образуя большую букву П; с десятка грузовиков весёлые люди в синих комбинезонах сбрасывали доски, верёвки, стальные тросы. Сгружали длинные скамейки, раскрашенные фанерные щиты.
К одному фургону были привязаны два унылых верблюда с вялыми, покосившимися горбами.
В стороне стояли три громадные клетки — две сдвинуты рядом, одна наверху. В клетках метались какие-то жёлтые стремительные звери.
— Львы, — выдохнул Витька, — это же львы! Посреди всей этой суматохи лежала гора брезента — серая морщинистая куча, будто на пустыре прилегло отдохнуть стадо слонов.
— Цирк приехал! — заорал Витька и бросился туда, в гущу весёлой и праздничной суеты.
Ян
Жизнь чудесно изменилась. Жизнь стала весёлой и интересной.
Чуть свет, ещё до школы, Витька прибегал глядеть, как кормят львов.
Присматривал за львами высокий сутуловатый латыш Ян. Лицо у него было длинное, грубое, глаза светлые-светлые, будто выцветшие на солнце.
Впервые Витька встретил взрослого человека, который так серьёзно и внимательно слушал его.
Обо всех своих мальчишьих делах Витька мог говорить сколько угодно, не опасаясь насмешки.
Изредка Ян говорил:
— Это ты правильно делал, Витька.
Или:
— Плохо это, Витька, нехорошо.
Если Яну что-нибудь не нравилось, он хмурился и медленно качал головой с глубокими залысинами. Ещё не все артисты приехали; Ян говорил:
— Вот сделаем шапито, тырсу насыплем — манеж будет. Кругом огни, огни. Первое представление! Все, все! Торопитесь! Мы начинаем. Всё блестит. Униформа — смирно. Играет музыка. Такой красота!
Глаза у Яна сияли, он широко разводил руки и кланялся.
— Дорогой зрител! Вы сейчас будете видеть великий укрощение страшный хищник львы и добрый медведь Тим. — На манеже маэстро Кличис!
Ян подхватывал Витьку под мышки, поднимал над головой и смеялся.
— Скоро, скоро, Витька, приедет Карл Хансович, с ним — Эва и Тим. А может быть, Эва ещё раньше будет.
— А кто это Эва, Ян? — спрашивал Витька.
— О! Эва — это такой маленький-маленький девочка. Косички — вот так, — Ян показывал пальцами что-то вроде рожек. — Эва маленький девочка с бесстрашный сердце. Эва работает гимнастику там, наверху. Эва, о! Эва — очень хорошо. Ты с ней подружишь, Витька.
— А ты меня познакомишь, Ян?
Ян задумывался, потом важно говорил:
— Если ты будешь хороший-хороший, лучше всех: не хулиган, — Ян загибал пальцы, — умный, добрый, вежливый, — Ян шаркал ножкой, показывая, каким должен быть Витька. Потом смотрел на грустную Витькину физиономию и смеялся:
— Познакомишь, Витька. Пошли кошек кормить.
Они шли к клеткам.
Львов было три. Старая-престарая львица Ада и её дети — Цезарь и Веста.
— Ничего себе детишки! — удивился в первый раз Витька.
Цезарь был раза в два больше мамы и самый свирепый на вид.
— Он не злой, Витька, нет. Ян его из бутылочки кормил. Вот такой котёночек. И Весту тоже. Только Веста — плохо. С Вестой опасно. Дурной характер. Может напасть. У-у, хитрая кошка, — грозил ей Ян.
Веста тёрлась шелковистой короткой шерстью о прутья и казалась совсем домашней. Вот-вот замурлычет.
Кормили их мясом. Вместе с мясом с бойни привозили громадные бычьи шкуры, мороженые, слипшиеся в комок.
Ян и Витька пилили их, как дрова, двуручной пилой на три неравные части, потом оттаивали в воде.
— Чтоб ангина не хворали, — говорил Ян. Цезарю давали больше всех. Ада ела совсем мало.
И ели они совсем по-разному: Цезарь хватал прямо с вил, рвал, грыз и ревел так грозно и яростно, что Витька каждый раз пугался. Ада завтракала неторопливо и деликатно. Веста вообще не ела при людях. Она прятала свою долю в угол и ждала, когда Ян и Витька уйдут.
Ян рассказывал Витьке, что Кличис выступает со смешанной группой. Вместе со львами работает гималайский медведь Тим.
Он появился у Кличиса два года назад совсем маленький, у него ещё и шерсти-то не было, один мягкий как пух подшёрсток.
— Тоже молочко сосал из соски. Как дитё, — говорил Ян, — а теперь такой большой — у-у! Гора! И сильный. Сильнее Цезаря.
— Ну да, сильнее! Лев — царь зверей. Он самый сильный, — протестовал Витька.
— Ха, царь! Тим этого царя всегда лупил. Цезарь — драчун, одного Тима боится.
Давнишняя история
Всё-таки Ян был удивительный человек. Большущий, с медленными, неторопливыми движениями, он был, по Витькиным понятиям, уже довольно старый. Но вот что странно: каким-то непонятным образом сумел он поставить дело так, что Витька чувствовал себя с ним на равных.
Ян умел слушать.
Витька не знал ещё, что это талант — уметь слушать. Не себя слушать, а других. Не так-то это просто, как кажется.
Витька слышал, как он разговаривает со своими зверями. Будто они всё понимают. Будто они его друзья. Как люди.
И когда Ян рассказал однажды давнишнюю историю о морских львах, Витька во многом разобрался.
Он узнал, что Яна и ещё многих хороших людей, может, и в живых-то сейчас не было бы, если бы не один очень смышлёный и славный зверь.
И ещё Витька понял, какой человек Ян, — очень хороший, смелый и добрый человек, дружбой с которым любой может гордиться.
Очень давно, целых двадцать три года назад, когда Витьки ещё и на свете-то не было, перед самой войной Ян работал в минском цирке.
Был там в то время знаменитый на всю страну аттракцион «Морские львы и купальщицы». Очень праздничный, красивый и сложный номер.
Манеж превращался в бассейн, и в нём в разноцветных лучах прожекторов плавали угольно-чёрные глянцевитые морские львы и девушки в светлых купальниках.
Они не просто так плавали — лишь бы поплавать, — львы были дрессированные, а девушки — отличные спортсменки.
Львы и девушки под музыку кружились в воде, ныряли, играли в мяч, и это было очень здорово. Ян говорил, что это было похоже на балет. Ничего подобного во всём мире ещё не видывали. Зрители кричали от восторга. Каждый день в цирке был аншлаг.
Ян помогал дрессировать морских львов. Он сказал Витьке, что до сих пор считает их самыми ласковыми и умными животными на свете.
— Я был чуть-чуть старше тебя, Витька, такой молодой! И эта — ни-ни, совсем не был, — добавил Ян и пощёлкал пальцем по маленькой лысинке на макушке.
А потом началась война. 23 июня 1941 года цирк разбомбили фашисты. Чтобы спасти зверей, Ян выпустил их из аквариума, вывел через парк к реке Свислочь, и морские львы поплыли, ныряя и фырча, по течению. Они не сразу поплыли. Они не хотели уплывать, и Ян, чуть не плача, уговаривал их, а они тыкались ему в ладони усатыми мордами и жалобно мычали. Город горел. Совсем рядом в парке стали рваться бомбы, и только тогда испуганные звери пустились в путь.
Потом немцы заняли Минск. Ян не успел эвакуироваться и ушёл в партизаны.
Ян не очень-то охотно рассказывал об этом времени, но из тех немногих скупых фраз, которые Витька вытянул из него, он понял: было тогда людям так тяжко, что и сказать нельзя.
Когда Ян рассказывал о том страшном лете, лицо у него становилось жёстким и гневным.
Витька глядел на него и думал, что, наверное, с таким вот лицом стреляют во врага.
Он десятки раз читал о партизанах, о разных диверсиях, взрывах, боях. Но одно дело, когда читаешь об этом, а совсем другое, когда рядом с тобой сидит живой, знакомый тебе человек, который видел всё это своими глазами. Сам пускал под откос фашистские поезда, сутками пробивался через болота, бурелом — уходил от карателей и овчарок-людоедов. Сидит, хмурится, улыбается, трёт широкой ладонью щетинистый подбородок, и ты будто сам видишь дремучие белорусские леса и радуешься удачам, и печалишься о погибших товарищах.
И вот в это тревожное окаянное время, уже под осень, когда по утрам стеклянно похрустывал ледок в лужах, Ян встретил одного из своих питомцев — морского льва, по кличке Черныш.
Конечно, это было невероятной случайностью, но чего только не бывает в жизни! Наверное, ещё и не такое.
Произошло это довольно далеко от Минска, в тяжкие для партизан времена.
Отряд, в котором сражался Ян, получил задание: любой ценой взорвать мост через реку Птичь.
Это был проклятый мост. Казалось, выполнить задание невозможно. Слишком хорошо понимали немцы, что случится, если мост взлетит на воздух, — все воинские эшелоны, питающие фронт, шли по этой железнодорожной линии. Не будет моста — замрёт движение, узловые станции запрудят боеприпасы, оружие, солдаты. Тут-то им и дадут жару советские бомбардировщики.
Поэтому берегли немцы мост как зеницу ока. Лес вокруг вырубили подчистую. Всё пространство заминировали, опутали колючей проволокой. Круглые сутки усиленные патрули с собаками и прожекторами ходили в дозоре.
Несколько самых лучших подрывников-партизан уже погибли, пытаясь выполнить задание. Наши самолёты несколько раз бомбили его, а этот чёртов мост всё стоял, как заколдованный.
Оставался один выход: открытый бой, атака напролом. А это означало верную гибель большей части отряда.
Но задания надо выполнять. «Любой ценой», — так было сказано в приказе. И партизаны разбили у реки лагерь. Может быть, последний свой лагерь. Стали готовиться.
И тут Ян повстречал Черныша. Это было так неожиданно, что Ян на радостях чуть не утопил ведро, которым зачерпнул воду для ухи.
Он распрямился с полным ведром в руках, когда услыхал знакомое фырканье и увидел в камышах усатую морду морского льва. Ведро тут же брякнулось оземь, и голова мгновенно спряталась.
Ещё не веря себе, Ян тихонько свистнул, и Черныш тут же, торопясь, громко шлёпая ластами, рванулся к нему. Он обрадовался, как человек. Ян говорил, что лев ни минутки не колебался, он сразу же узнал его. Он обхватил ластами ногу Яна и тёрся мордой о колени, и урчал, и тряс головой. Выглядел Черныш ужасно: шкура поблёкла и покрылась лишаями, на ластах были кровоточащие трещины, на боку — глубокая рана.
Видно, не очень-то сладко жилось ему в пресной илистой воде. Под бомбами и снарядами. Совсем он был плох.
Ян до отвала накормил его рыбой. Они долго сидели на берегу. Ян разговаривал с ним, гладил его, вспоминал неправдоподобно прекрасную довоенную жизнь и чуть не плакал. Да, да! Ян сам сказал это Витьке.
— Понимаешь, Витька, он ведь ничего не понимал. Он радовался, Черныш. Шишка бросал, ловил на нос. И всё пофыркивал. Обед отрабатывал. Он работяга был. А я уже всё знал, я уже придумал. Так надо было, Витька. Тогда была война.
Потом Ян пошёл к командиру. Черныш неотступно ковылял за ним. Он не желал больше расставаться с хозяином.
Командир понял Яна с полуслова. Это была неслыханная, изумительная удача. Это был единственный шанс выполнить задание без потерь. Если не считать за потерю гибель одного смешного морского льва.