Но Экэчо ошибся, полагая, что ему придется разговаривать только с членами правления. Отправившись в правление колхоза, он за углом одного из строящихся домов повстречался с комсоргом Тынэтом.
— А, вот хорошо, что я тебя увидел, — тоном, не обещающим ничего доброго, сказал Тынэт.
Экэчо окинул его неприязненным взглядом с ног до головы и, потянувшись к трубке, ответил:
— А я не очень рад встрече с тобой. Можно было бы нам и разойтись спокойно.
— Из-за тебя я два дня с четырьмя комсомольцами на вельботе по морю лазил, известно ли тебе это? Два дня! Понимаешь ты или нет?
— А зачем тебе так нужны были эти два дня? Невесту за эти два дня у тебя украли — так, что ли? — усмехнулся Экэчо, протягивая Тынэту трубку.
Тынэт схватил трубку Экэчо и в запальчивости бросил ее в стену дома. Трубка раскололась, а медная чашечка отскочила в сторону, рассыпав по земле дымящийся табак.
— Ты... ты что это сделал?! — задохнулся Экэчо.
— Я злой, сильно злой на тебя! — закричал Тынэт. — Я поколотить хотел тебя! Ты украл два дня у меня и моих товарищей!
— О, ты полоумный человек! Знаешь ли ты, что эта трубка в руках уже четвертого колена рода моего?..
Экэчо поднес к глазам обломки трубки. Редкая бородка его дрожала, рот нервно подергивался.
— Трубку тебе жалко? А того, что ты у нас два дня и две ночи украл, тебе не жалко? — не унимался Тынэт; черная челка то и дело падала на его гневные глаза: Тынэт энергично взмахивал головой.
— А-я-яй! Какими стали молодые в наше время... — вполголоса произнес Экэчо, не отрывая глаз от обломков трубки. И вдруг, подняв кверху руки с разбитой трубкой, он метнулся прочь от Тынэта: — Смотрите, люди! Хорошо смотрите, какими нынче молодые стали! Тынэт трубку мою разбил! Тынэт трубку разбил, перешедшую в четвертое колено рода моего!..
Из домов и яранг выходили колхозники; они выслушивали Экэчо, сокрушенно качали головами, ощупывали обломки трубки.
«Ай, как нехорошо получилось! Совсем нехорошо... И зачем только он сунул мне в руки эту вонючую трубку!» Тынэт хорошо знал, какой огромной ценностью у его народа считается фамильная трубка. Он также знал, что с курительной трубкой связано много суеверий. «Ай, голова моя — как у глупой нерпы!» — сокрушался Тынэт.
А Экэчо между тем шел от яранги к яранге, от дома к дому и всем показывал свою разбитую трубку, сетуя на грубость и неуважительность современной молодежи к старшим.
Петя, Кэукай и Эттай уже давно крутились там, где останавливался Экэчо ео своей трубкой.
— Тынэта все время ругает! Другие тоже комсорга ругают! — тревожно шептал Эттай.
—Ничего. Сейчас будет колхозное собрание. Мой отец такое скажет Экэчо, что он и о трубке своей забудет, — ответил Кэукай, неприязненно глядя на Экэчо.
— Да, конечно! Таграт обязательно заступится за Тынэта, — с уверенностью сказал Петя.
Экэчо знал, что сейчас на собрании его будут крепко ругать за то, что он не подчиняется колхозной дисциплине. Чтобы как-нибудь отвлечь внимание от себя, он решил пожаловаться на Тынэта. «Хорошо, что я этому полоумному парню сунул в руки трубку, а то просто молчать пришлось бы», — думал он, наблюдая за тем, как собирались в клуб колхозники.
Вскоре началось собрание. Первое слово предоставили Экэчо, чтобы он рассказал, почему упорно цепляется за старую жизнь, почему до сих пор приходится говорить о нем как о прогульщике и отсталом человеке.
Экэчо встал, поправил на животе ремешок, перепоясывавший кухлянку, и крепко вцепился в него жилистыми руками.
— Может, не все поймут меня, но старики, пожилые люди понять должны, — произнес он притворно-жалобным тоном. — Давно так получилось, что жители нашего поселка невзлюбили меня за брата моего, Мэнгылю. Много зла мне сделали эти люди. Обидные слова мне говорили, никогда мне не верили. А разве я виноват, что брат мой плохим человеком оказался? Разве я виноват, что он сородичей наших на чужую землю увез?..
Экэчо еще хотел что-то сказать, но тут случилось то, чего он никак не предвидел. Со своего места быстро встала Вияль и, в упор глядя в лицо Экэчо, громко сказала:
— Ты, Экэчо, лучше бы не вспоминал тот проклятый день, когда наших сородичей на чужую землю увезли, когда какой-то злой человек отца моего, Ако, убил!.. Не ты ли тогда людей винчестером пугал и помогал шаману Мэнгылю и американцу Кэмби загонять людей в байдару?..
Словно задохнувшись, Вияль на мгновение умолкла. Еще свежее лицо ее, с вздрагивающими тонкими ноздрями, с гневными жаркими глазами, казалось Экэчо в это мгновение прекрасным. И его опять захлестнула застарелая злоба. «Ай, проклятая женщина! Сколько лет подряд ты мучаешь меня!»— мысленно обругал он Вияль, а вслух не очень смело сказал:
— Разве женщина, которая вмешивается в беседу мужчин, может сказать что-нибудь дельное?
— А разве ты забыл, как волком гонялся за мной, чтобы и меня туда, на чужую землю, увезти? — выкрикнула Вияль, судорожно сжимая в руках переброшенные на грудь тяжелые черные косы.
Экэчо почувствовал, что разговор принял очень опасный поворот. Метнув исподлобья взгляд на враждебно притихших людей, он повернулся в сторону председателя собрания Таграта, как бы говоря ему: порядок, кажется, есть такой, что не должны перебивать на собрании говорящего человека. В глубине твердых, суровых глаз Таграта на мгновение вспыхнула ненависть. Экэчо поежился от этого взгляда, неловко переступил с ноги на ногу.
— Ты, Вияль, сядь. Не твоя очередь говорить, — насколько мог спокойно сказал Таграт своей жене.
— Ай, как хорошо твоя мама сказала! — Петя крепко вцепился руками в плечо Кэукая.
С трудом овладев собой, Вияль села на место.
— Ну что ж, говори, Экэчо, дальше, — предложил председатель.
— Да что ж говорить мне... — обиженно промолвил Экэчо.— Известно же всем, как боялся я брата, — не меньше, чем многие, кто здесь сидит, боялся я Мэнгылю. Зачем же на меня смотрят люди так, как смотрят волки на приблудившуюся в их стаю собаку? Зачем вот мальчишка Тынэт схватил мою трубку и разбил ее вдребезги? — Экэчо вытащил дрожащими руками из-за пазухи обломки трубки, показал их собранию. — Тяжело мне, люди, жить так на свете, — все больше и больше входил Экэчо в роль обиженного человека. — Вот зачем Тынэт трубку разбил, которая перешла в четвертое колено рода моего? Могу ли я теперь передать ее моему сыну?..
— У-у, как старая лиса, хвостом метет, — тихонько промолвил Эттай.
— Ничего, сейчас оборвут ему этот хвост, — отозвался Кэукай.
— Известно же всем: курительная трубка является лучшим хранителем человека от злого начала, — продолжал Экэчо. — Чего теперь я должен ждать, когда лишился лучшего хранителя?
Таграт заметил, что слова Экэчо о его трубке подействовали на некоторых колхозников. Он посмотрел на хмуро молчавшего Тынэта, укоризненно покачал головой. Тынэт виновато вздохнул и, подперев голову руками, неподвижно уставился в пол.
Рядом с Тагратом в президиуме сидел директор школы Виктор Сергеевич Железнов. Чукчи привыкли к тому, что директор никогда не пропускал колхозных собраний. Много лет они прожили вместе с ним и хорошо знали, сколько сил положил этот человек на организацию колхоза. Не было ни одного трудного дела, в котором не помог бы им Виктор Сергеевич Железнов.
Короткое, но взволнованное выступление Вияль напомнило Виктору Сергеевичу далекие годы, когда он впервые попал на Чукотку. Одни воспоминания сменялись другими, как пролетают стаями птицы. Еще в молодости, когда загнали его царские чиновники в ссылку в этот далекий, тогда еще совсем дикий край, он со всей страстью русского человека-подвижника взялся за просвещение чукотского народа.
Отшумели грозные годы борьбы с интервентами, с бандами колчаковцев, с местными богатеями, ушли в прошлое трудные годы организации первых чукотских школ, больниц, колхозов. Во всем этом Виктор Сергеевич принимал самое деятельное участие. Он первый написал школьные учебники на чукотском языке, составил первые чукотские словари. И школа его в поселке Рэн была не простой школой: здесь коллектив учителей под руководством Виктора Сергеевича вел напряженную творческую работу по созданию методических пособий для чукотских школ, по переводу детской литературы с русского на чукотский язык. Много записал Виктор Сергеевич чукотских легенд и сказок. Его сборники сказок, изданные в Хабаровске и Ленинграде, были дороги на Чукотке и детям и взрослым. «Это человек, любящий наши сказки и сказания. Это человек, любящий чукотский народ», — так говорили чукчи о Викторе Сергеевиче Железнове.
И вот сейчас, когда чукчи были взволнованы необычным разговором на колхозном собрании, многие из них нет-нет да и поглядывали на директора школы, ждали с нетерпением его слова, потому что знали, насколько слово его справедливо.
«Да, из-за этой трубки Экэчо удалось на время отвлечь от себя внимание, — думал Виктор Сергеевич, слушая суровую отповедь Тынэту его деда Кэргыля. — Ну, да ничего. Посмотрим, что будет дальше...»
Экэчо, опустив голову, с затаенной радостью слушал слова Кэргыля. А старик, потрясая в воздухе посохом, разошелся не на шутку:
— Мне стыдно теперь знать, что ты внук мой, Тынэт! Я жалею, очень жалею, что не колотил тебя палкой, когда ты был мальчишкой. Может быть, ты был бы умнее, может, после этого ты стариков стал бы почитать!..
— Ай, как жалко Тынэта! — сокрушался Кэукай, сочувственно глядя в его сторону.
— Вот сейчас выступит твой отец, выступит мой отец — защитят Тынэта, — утешал себя и своих друзей Петя.
— А может, ты, как и Вияль, вспомнишь, что твой сын Чумкель, а мой отец, которого я так никогда и не видел, тоже на чужую землю угнан? — вдруг обратился к своему деду Тынэт.
Кэргыль осекся, замолчал и, посмотрев в сторону Экэчо с откровенной ненавистью, сел на свое место.
Долго тянулось молчание, от которого Экэчо было не по себе. И вот наконец председатель объявил, что будет говорить Виктор Сергеевич Железнов. Экэчо почувствовал, как заспешило куда-то его сердце. «Так, так, послушаем, что скажет друг врага моего Ако», — думал он со страхом.
«Вот сейчас Тынэт высоко поднимет голову», — заранее радовался Петя.
Эттай, необыкновенно возбужденный, попытался даже встать на скамейку, чтобы лучше видеть, как директор школы будет заступаться за комсорга и ругать Экэчо. Оступившись, он полетел на пол. На него зашикали.
Виктор Сергеевич дотронулся рукой до своей бородки, строго взглянул на Тынэта, потом перевел взгляд на Экэчо.
— Кэргыль правильно ругал своего внука, хотя, быть может, уж слишком громким голосом, — начал директор школы.
Среди охотников пронесся одобрительный шепот. Тынэт еще ниже опустил голову. А Петя, ошеломленный совсем неожиданным поведением отца, не хотел верить ни ушам своим, ни глазам. Виновато взглянув на Кэукая, а затем на Этгая, он весь подался вперед и замер, ожидая, что скажет отец дальше. На носу его, там, где виднелось несколько крошечных конопушек, выступили бисеринки пота.
— Я тоже хочу перед всеми людьми поругать Тынэта, — продолжал Виктор Сергеевич. — Парень он хороший, лучший охотник в нашем колхозе, но слишком горячий и потому иногда делает глупости. Зачем ему понадобилось ломать трубку Экэчо? Почему он не поступил совсем по-другому?
«Вот оно, начинается! — тревожно заерзал на своем месте Экэчо. — Сейчас он ко мне перейдет».
— Почему Тынэт не дождался собрания? — строго спрашивал Виктор Сергеевич. — Всем понятно: у него есть причина сердиться на Экэчо. Он не зря сейчас напомнил своему дедушке про отца. Кроме того, Тынэту пришлось искать Экэчо в море в то время, когда его бригада дома строила. Тынэт недоволен, сильно недоволен, как и все охотники поселка, тем, что Экэчо часто идет в сторону от людей, делает так, как нравится только ему одному. Вот об этом Тынэт должен был прямо, без бранных слов сказать Экэчо вот здесь, на собрании. Вот как надо было сделать тебе, Тынэт!
Комсорг поднял наконец голову, прямо посмотрел в глаза Виктору Сергеевичу:
— Понятно ли сейчас тебе, почему тебя здесь, на собрании, ругают?
— Понятно. Хорошо понятно. Правильно ругают, — негромко, но твердо сказал Тынэт.
Опять среди охотников пробежал одобрительный шепот. А Петя, почувствовав огромное облегчение, повернулся к своим друзьям и прошептал скороговоркой:
— Не так, как мы думали, но все равно хорошо.
— Ну, а теперь нужно сказать несколько слов о самом Экэчо.
Виктор Сергеевич сделал паузу. Снова наступила тишина.
— Много здесь слов сказал Экэчо. Человек он умный, но напрасно думает, что все остальные глупее его. Почему ты, Экэчо, не сказал здесь слов, идущих от сердца? Почему трубкой своей прикрыться хотел? Тынэт, конечно, сделал плохо, и его следовало тебе поругать. Но почему ты больше ничего не сказал? Люди нашего поселка хорошо тебя знают. Люди нашего поселка хорошо тебя помнят, каким ты был, когда здесь жили Мэнгылю и американец Кэмби. Люди нашего поселка простили тебе все зло, которое ты им причинил. Почему не ценишь этого? Почему не становишься.настоящим другом всем людям нашего колхоза? — Голос Виктора Сергеевича зазвучал суровей: — Вот ты сказал, что живешь, как собака, которая попала в волчью стаю. Ты лжешь, Экэчо! Ты живешь среди людей, среди очень добрых людей. Иначе они не забыли бы того зла, о котором Вияль была вынуждена вспомнить. Подумал ли ты, какое горе на сердце у Вияль, у которой увезли на чужую землю сестру и брата? Подумал ли ты, какое горе на сердце у Кэргыля, у которого отняли сына? А понимаешь ли ты, что творится на душе Тынэта, у которого украли отца!.. Видно, не понимаешь и понимать не хочешь...
— Верно! Очень правильно! — не выдержал кто-то из охотников.
Напряженная тишина взорвалась. Многие вскочили, просили слова.
Со всех сторон доносились до Экэчо гневные возгласы:
— Верно, очень верно Виктор Сергеевич говорит!
— Он сказал то, о чем много лет думали мы, когда на тебя, Экэчо, смотрели!
— Ты сам волк, Экэчо, а хочешь казаться зря побитой собакой!
Экэчо словно врос в скамейку.
«Это все он, русский этот, друг моего врага Ако, сделал», — пронеслось в его голове.
Таграт минуты две вслушивался в гневные голоса охотников, затем встал и поднял руку, пытаясь навести порядок.
Колхозники один за другим постепенно умолкли. Но от этого Экэчо легче не стало. Охотники выступали уже организованно и говорили о том, что давно накипело у них на сердце. Еще ни разу в жизни не разговаривали с Экэчо так беспощадно, без всяких недомолвок.
Слово взял Таграт:
— С тобой у меня мог быть особый разговор. Но раз тебе разрешили сегодня сказать на собрании все, что ты хотел, то и я скажу все. Прямо вот перед людьми скажу!.. Подними голову, в глаза мои посмотри. Не ты ли вот уже много лет пытаешься зло поселить в моем семейном очаге? Или мало тебе горя, которое ты со своим братом принес нашей семье?..
«И это припомнили, всё припомнили!» — думал Экэчо. Ему казалось, что собранию не будет конца. Несколько раз ом порывался закурить, но его дрожащие руки нащупывали только обломки трубки. «О, проклятый день, самый проклятый в моей жизни день!» — повторял он мысленно, вытирая руками красное, потное лицо.
...После собрания Экэчо долго бродил по берегу моря.
Страх, вызванный гневными словами колхозников, постепенно проходил, но злоба росла. «Как мальчишку выругали! О Тынэте и трубке моей совершенно забыли. Это русский положил разговору такое злое начало. Это он заставил их сказать все».
Пройдя из одного конца поселка в другой, Экэчо решил заглянуть в ярангу старика Кэргыля.
Кэргыль принял его не очень радушно, но чай пить пригласил. Экэчо пил молча, потом наконец спросил:
— Слыхал я, что ты не хочешь переходить в дом из яранги?
— Это правда. Привык я к своему жилищу, да и стар уже слишком, чтобы в новом очаге жизнь начинать, — неопределенно отозвался Кэргыль.
— Спасибо тебе, Кэргыль, что Тынэта отругал. Тяжело мне очень. Если бы ты не заступился за меня на собрании, наверное, я рассудка лишился бы от обиды.
Кэргыль промолчал, протягивая Экэчо свою трубку.
— Я тоже в дом переходить не буду. Жилище чукчи — яранга... Не стало настоящих людей. Мало таких, как ты, Кэргыль, осталось на нашей земле.
Поглощенный своими мыслями, Экэчо не замечал, как постепенно темнело лицо Кэргыля.
— Жить стали чукчи, как пришельцы белолицые, думать стали, как пришельцы белолицые, и говорить так же, как они, стали, — продолжал брюзжать Экэчо.