- Как хотите, - проговорила мама.
- А что ваш-то, совсем вас бросил или как? - спросила вдруг Бабенкова.
А я даже остановился, чтобы не идти больше рядом и не слушать их разговор.
Но все равно я слышал.
Мама не ответила и шла молча. А Бабенкова снова заговорила:
- Они все такие, подлецы. Сначала ласковыми притворяются, а потом - бежать.
И тогда мама остановилась и сказала железным голосом, каким она говорит, когда наказывает меня:
- Я не знаю, о ком вы, но к Александру Петровичу это не относится. Он очень порядочный человек, и я всегда буду его уважать.
Мама сказала это так громко, что Бабенкова даже испугалась. А потом мама добавила:
- И пожалуйста, оставьте нас в покое.
Бабенкова так и осталась стоять на месте. А мама быстро пошла к дому. И я, не глядя на Бабенкову, побежал за мамой.
В магазин мы больше не пошли. Пили чай с завалявшимися сушками и весь вечер молчали.
***
Утром, когда мы завтракали, мама вдруг сказала:
- Я знаю, ты хочешь спросить о папе. Ты ведь давно уже хочешь спросить?
И хотя я на самом деле собирался спросить, я сказал сейчас:
- Нет.
- Папа от нас уехал.
- Куда? - проговорил я и сразу почувствовал, что сказал глупость.
- Он теперь будет жить с Татьяной Филипповной.
- А мы?
- А мы - сами по себе. - Она помолчала. - Разные люди будут у тебя спрашивать или ругать папу и меня - ты на них, пожалуйста, не обижайся. Они ничего не знают и говорят просто так. А ты знай, что твой папа - хороший человек, мы с ним не ссорились, и он нас не бросил.
- Почему же тогда?… - спросил я.
- Это не так просто, как ты думаешь. Конечно, Татьяна Филипповна ему лучше помогает в работе, чем мы. Но главное не в этом. Главное в том, что мы с ним совсем разные люди: у него - одни увлечения, у меня - другие, и мы мешали друг другу. А теперь мешать не будем… Когда папа сможет, он будет приходить к тебе в гости и гулять с тобой по городу…
Мама ушла с кухни, и больше о папе мы не разговаривали.
***
Днем мама послушала, как я играю на пианино.
Я все перезабыл - и сонаты, и менуэты, и остальное - и играл так плохо, что было еще противнее слушать, чем обычно. И я с трудом доигрывал до конца.
Потом я сыграл те две песни про летчиков и космонавтов, которые мы исполняли со Светой в начале смены в четыре руки.
Мы их выучили за один раз: остались после полдника в клубе, а к ужину уже свободно играли.
- Вот видишь, - сказала мама, - ведь получается, когда ты захочешь.
А я вдруг вспомнил Галю Кругляк - как мы спорили, что не каждое дело человек может делать с удовольствием. Все-таки она была права.
***
Все следующие дни была жара. Мама уходила на работу, и я гулял один. Я обходил вокруг дома, шел по дорожкам между деревьями, возвращался назад. Однажды мне показалось, что идет сенбернар со Светой. Я побежал к ним, но когда пробежал полпути, понял, что это обыкновенная колли - шотландская овчарка - и не Света с ней, а старушка. Потом я сидел дома, и не хотелось мне играть, или читать, или слушать по радио передачу для малышей.
Я все дни думал про папу. Про что бы ни начинал думать, обязательно кончал мыслями о папе.
Однажды я решил сходить в парк к тому озеру, где в апреле пускал корабль, а потом свалился.
Теперь там кругом была трава и деревья, а от воды шел приятный сырой запах. На берегу стояли люди с удочками, и пока я к ним приближался, они несколько раз помахали мне руками, чтоб я не орал, не топал и не пугал им рыбу. Хотя близко ходили трамваи и грохотали в сто раз громче.
У тех людей в литровых банках плавали мальки - этих мальков они выловили из озера.
А один старик хлестал воду спиннингом и шепотом рассказывал, какая огромная здесь живет щука и старая - она всю рыбу съела, и ее надо обязательно поймать, а то и мальков переест. Я постоял у озера, потом поднялся назад, в парк, сел на скамейку и снова стал думать про папу.
Наверно, вид у меня был грустный и больной, потому что, когда мимо прошла старушка с плачущим ребенком, она сказала:
- Вон мальчик сидит совсем больной тяжелой болезнью и не плачет, а ты - ревешь.
И мне сразу так себя стало жалко, что я пошел домой и не выходил до вечера.
А на следующий день начались ливни и грозы.
Только выйдешь из дома - а тут по небу ползет, переваливается тяжелая черная туча и уже заранее громыхает.
Когда мы ехали в электричке вместе с мамой из лагеря, сзади сидел летчик с другом и рассказывал про грозу. Он однажды видел, как навстречу молнии с неба в ту же секунду вылетает огненный столб из земли, и они посередине встречаются - между небом и землей.
А друг сказал, что такое науке неизвестно.
Я уже тогда решил, что обязательно буду наблюдать за грозой. И теперь я стал следить за молниями из окна. Взял мамин бинокль и смотрел на тучи. Конечно, было страшно, как будто я - Рихман - друг Ломоносова, погибший при исследовании грозы. Но я все равно не отходил от окна и смотрел в бинокль на тучи, в которых мелькали молнии. Некоторые я даже успевал разглядывать, как они пролетали по небу зигзагами. Жаль, фотоаппарата у меня не было. Был бы аппарат, я бы их наснимал, сделал бы фотографии и все было бы тогда ясно. Потому что за некоторыми молниями я не успевал следить.
***
Утром мама сказала:
- Поехали, по рекам попутешествуем. Я давно хотела показать тебе город.
Она собрала еду, мы поехали к реке Фонтанке, взяли лодку на лодочной станции и поплыли по городу.
В нашем городе много красивых мест, и река Фонтанка течет как раз по этим местам.
Мы с мамой гребли вместе: правым веслом - она, левым - я.
Жаль, что у нас не было рулевого: приходилось часто оглядываться. Один раз мы слегка протаранили мост.
- Ты весло глубоко не заводи, слушай мою команду. - И мама начала командовать: - Раз - два. Раз - два.
Поблизости тоже плыла лодка, и там сидели четверо людей. Они увидели нас и решили-с нами соревноваться.
- А ну-ка, налегли! - сказала мама. - Не давай им обходить. - Она стала считать громче: - Раз - два. Раз - два!
В той лодке тоже гребли двое взрослых - правда, она сидела глубже, чем наша.
Я уже устал, а лодка не отставала.
- Вперед, еще чуть быстрей! - говорила мама. - Сейчас они выдохнутся.
Я уже греб из последних сил, а мама все командовала:
- Вперед! Ты должен воспитывать в себе спортивную злость!
Гребцы на той лодке вдруг положили весла. Они, наверно, устали больше нас.
А у меня уже появились новые силы, и я тоже стал командовать:
- Раз - два! Раз - два!
- Молодец, - сказала мама. - Всегда надо преодолевать свою слабость… Хотя папу твоего я так и не научила грести.
Мимо нас промчались две моторные лодки, от них шли высокие волны, и мы покачались на этих волнах. Мы гребли уже спокойно, потому что те четверо совсем отстали.
- Поплыли вон к тем ступенькам, - сказала мама.
В том месте к воде можно было спуститься по каменной лестнице.
Мама остановила лодку.
- На этой ступеньке я первый раз ждала твоего папу, после того как мы вернулись из туристского похода. А вон в том доме я жила. - Мама показала на старинный дом с высокими каменными статуями. Эти статуи поддерживали балконы. - Твой папа каждый день приходил под балкон и стучал по водосточной трубе три раза. Я сразу узнавала, что это - он.
Пока мама рассказывала, по каменным ступеням спустился пожилой человек.
- Девушка, - попросил он, - перевезите меня на другой берег.
Мы с мамой удивились - ведь недалеко был мост. А еще - я не люблю, когда маму называют девушкой. Хоть она и молодо выглядит, и к ней так часто обращаются, но каждый раз мне становится неприятно. Неужели они не видят, что у нее уже большой сын?
- У меня ноги болят, и до моста мне идти трудно. А в доме напротив живет мой старинный приятель. Меня всегда лодочники перевозят.
Мама помогла старику сойти в лодку, и мы перевезли его к старинному приятелю.
Мы еще долго плавали по реке Фонтанке, даже обедали в лодке. Ели те бутерброды, которые приготовила дома мама.
***
На другое утро мама варила кашу, я пошел за хлебом и маслом.
Вдруг ко мне подошли двое из чужой школы. По виду они учились классе в пятом или в шестом.
- Дай пятьдесят копеек, - сказал один.
- Нету у меня, - ответил я, хоть в кармане и лежал рубль.
Я пошел быстрее, чтобы с ними не разговаривать.
Но они тоже пошли быстрее.
- А куда ты идешь? В магазин ведь?
- Куда надо, туда и иду.
На улице было полно людей, а они приставали ко мне среди бела дня и не боялись. Я мог бы крикнуть на всю улицу: «Помогите!» Но конечно не кричал, а говорил так же тихо, как и они.
- Видишь бритву? - сказал один. - Порежем тебе щеки - на всю жизнь будешь уродом.
- Нет у меня денег.
- Хуже ведь будет, если порежем. Ты что, слов не понимаешь? - стал уговаривать меня второй. - Скажи матери, что потерял, она тебе еще даст.
Я молчал.
- Думаешь, нам охота тебя резать? А придется, если не дашь пятьдесят копеек, - снова сказал второй.
Я уже слышал про таких людей. В нашем классе у нескольких ребят отняли деньги на улице. Даже у Коли Алексеенко - он собирал взносы в Красный Крест, и эти деньги у него отняли. Никому ведь не хочется ходить с разрезанной щекой. Я слышал, что у этих людей отнимать деньги называется «бомбить».
Магазин был уже близко, но тут первый схватил меня за руку и сказал совсем тихо:
- Пошли за угол, чего с ним разговаривать. А пискнет - так прямо тут ему порежем, обе щеки.
И вдруг я увидел, что с другой стороны улицы к нам бежит Андрей.
«Теперь уж точно отнимут», - подумал я и уже полез в карман, чтобы отдать им рубль, лишь бы они поскорей отвязались.
Но Андрей вдруг с разбегу оттолкнул того, первого, который держал бритву и тащил меня за угол.
- Ты чего, мы пошутили, - сразу сказал второй.
Андрей пихнул его в плечо, и он свалился на кучу мусора.
- Мы и милицию позвать можем, - пропищал второй оттуда, с кучи.
Но Андрей не стал его слушать.
- Увижу, кто его трогает, - и он показал на меня, - фарш с макаронами сделаю.
- Шуток, что ли, не понимаешь. Мы шутим, а ты - толкаешься, - снова сказал второй. Он уже поднялся и отряхивал брюки.
Тут рядом с нами остановился автобус, и они оба оглянулись, а потом сразу в него запрыгнули. Автобус закрыл дверцы и поехал.
- Ты не бойся, - сказал мне Андрей, - я тебе всегда помогу, только крикни. - И он пошел рядом со мной. - У нас тоже отец ушел. Я еще был в детском саду, когда он ушел. Всех детей увели домой, а я один сижу в группе и реву. Меня отец первым всегда забирал, а тут - нет. Потом мать пришла и говорит: «А нас папа бросил». Понял? Во как. Она говорит: ты его уважай. А я - ненавижу. Я знаешь, что хочу? Я хочу узнать, где он живет, и стекло ему выбить. Я силу специально качаю, чтоб его не бояться. Он раза два к нам приезжал, так я в комнате заперся и не выходил. Он у дверей канючит, умоляет, чтоб я вышел, а я ему так и кричу: «Я тебя ненавижу, и иди отсюда, если ты нас бросил!»
Он так все мне рассказывал про своего отца, а я до самого магазина молчал и только слушал.
- Ты своего тоже ненавидишь? - спросил он. - Мы им все отомстим, они еще пожалеют.
Он конечно хотел от меня услышать, что я тоже буду теперь своему папе мстить. И хоть он меня только что спас, и за это надо было ему сказать что-нибудь приятное, я все-таки не сказал ничего про папу.
У магазина он остановился.
- Если что, ты меня только крикни - и я сразу тут.
В пятницу мне позвонил Федор Матвеевич. Я его сразу узнал по голосу.
- Что дома сидишь? - спросил он.
- Да так.
- А мама - тоже дома?
- Мама работает - экзамены принимает.
- Собирайся в лес за грибами. Хочешь?
- Хочу.
- Ну вот. Спроси у мамы и собирайся. Сапоги готовь, корзину. А я за тобой вечером заеду. Я с работы звоню.
Пришла мама и стала меня готовить. Я померил ее резиновые сапоги, они были мне почти как раз, если с шерстяным носком.
Мама отдала мне свой складной нож в специальных кожаных ножнах. В ноже были вилка, ложка, лезвия, штопор и открывалка консервов. Корзина тоже у нас была. И мы стали ждать Федора Матвеевича.
- Отпускаете, Маша? - спросил он. - А то поехали вместе.
- Я бы с удовольствием, - сказала мама, - только экзамены.
Мы попили чаю на дорогу и вышли из дома. Мама нас проводила до электрички.
У Федора Матвеевича за спиной была огромная корзина.
***
Пока мы ехали в электричке, солнце стало уже закатываться. Оно освещало сосны, и сосны стояли неподвижные и прозрачные.
От станции мы пошли по улице к дому, где жил знакомый Федора Матвеевича.
Знакомый сидел на скамейке у заборчика.
- В гости пустите? - спросил Федор Матвеевич.
- А я давно уж вас ожидаю, - обрадовался знакомый. - Грибы завтра будут. Вчера дочка набрала два кузова за большой поляной. А это кто с тобой - племянник?
- Это Коля, сын одного товарища, - ответил Федор Матвеевич.
А я удивился, потому что с папой они были почти не знакомы. Один раз дошли до лагеря, так и не узнав друг друга. Может быть, он маму назвал товарищем?
Знакомый повел нас в сад. Там росли яблони с огромными краснобокими яблоками. Каждая ветка опиралась на подпорку.
- Выбирайте, - сказал он нам.
А потом сам сорвал нам по три самых больших яблока и самых красных.
После этого мы попили молока с хлебом. Такую пищу я очень любил.
- На сеновале спал когда-нибудь? - спросил меня Федор Матвеевич.
- Нет.
- Сейчас будем.
Мы полезли вместе со знакомым на второй этаж по узкой лестнице. И там оказался сеновал.
С боков была крыша, в одной стене - маленькое окно, а почти весь пол застлан сеном. Сена было мне по колено и выше. Знакомый расстелил на сене палатку и принес еще разные одеяла, чтобы укрываться.
- Завтра мы уйдем с рассветом, будить вас не будем, - сказал Федор Матвеевич.
- А проспите, так моя хозяйка вас разбудит, она встает к корове в пять утра.
***
Ночью я проснулся и стал думать о папе.
Я вдруг представил, что папа мой тоже тут близко спит на сене. А завтра мы втроем пойдем в лес. И как будет весело.
- Ты об отце думаешь? - спросил вдруг Федор Матвеевич откуда-то из темноты.
А я даже не удивился, что он тоже не спит и догадался, о чем я думал.
- Ты о нем плохо не думай.
- А я не думаю, - сказал я.
- Я так гляжу на тебя, а про себя мечтаю: мне бы такого сына, как ты, вот я бы стал счастливым! Я, знаешь, с молодости, еще когда жил в рабочем общежитии, мечтал о сыне. Да все как-то не получалось у меня с семьей. Всем везло, а мне - нет.
Надо мной летал комар. Он то улетал, то снова был где-то рядом и громко пикировал на меня. Я подстерег, когда он сел мне на лоб, и прихлопнул его.
- Коля, если тебе холодно, бери еще одеяло, - сказал из темноты Федор Матвеевич.
- Не холодно. Это я комара убил.
- Тогда спи дальше.