Вдруг я услышал, что ко мне кто-то подходит.
Я еще больше уткнулся в дверь, замолчал и сжался.
Я, наверно, по шагам догадался, что это сам Игорь Павлович.
Он подошел ко мне и сказал:
- Привет, великанище. Хватит переживать, иди на урок.
Но я все стоял, уткнувшись в дверь.
Тогда он положил руку мне на плечо.
- Я тебя ни в чем не виню, понял? Беги на урок и больше не переживай.
Он повернулся и стал подниматься по запасной лестнице.
И когда затихли его шаги, я тоже побежал на урок.
По пустому коридору к нашему классу как раз шла Анна Григорьевна. Я ее успел обогнать.
Потом, когда она вошла, а мы поднялись около парт, она посмотрела на меня и сказала с удивлением:
- Что это ты стал так прытко бегать, Коля Кольцов?
А я промолчал.
- Я думала, тебя к директору вызвали, - прошептала Галя Кругляк, когда мы сели.
***
По пятницам и вторникам к нам домой приходит учительница музыки.
Она не простая учительница, а преподает музыку в педагогическом институте.
Когда- то папа учился вместе с ней в одном классе. А три года назад мама уговорила ее заниматься со мной.
Галя Кругляк тоже занимается музыкой дома, только с другой учительницей. Родители Гали осенью не могли найти польский сборник фортепианных пьес, а у нас он есть. И я иногда прихожу к ней домой за этим сборником, если она его забывает принести в школу.
Сегодня она как раз забыла и позвала меня к себе.
Мы вышли из школы и наткнулись на собаку.
Она бродила около деревьев, бежала за некоторыми людьми шагов двенадцать, а потом возвращалась назад к школе.
Я ей свистнул, и она сразу бросилась ко мне, даже завизжала от радости.
- У тебя нет конфеты? - спросил я Галю.
- Есть, только дома.
- Дома у меня тоже есть. Видишь, какая ласковая, надо ей дать что-нибудь, - сказал я про собаку.
Но Галя шагнула от собаки в сторону.
- Ты что, не знаешь, что уличных собак и кошек трогать нельзя?
- А может, она и не уличная.
- Уличная. Видишь, без номерка. А собаки без регистрационного номера подлежат уничтожению. Вон там объявление висит, на углу дома.
- Буду я еще твои объявления читать, - сказал я и погладил собаку.
И собака сразу запрыгала от радости.
- Вот заболеешь лишайниками, тогда узнаешь.
- Не лишайниками, а стригущим лишаем, я и то знаю, хоть и не читал твои объявления.
Мы так шли к Галиному дому, и вдруг я увидел ту девочку, которая каталась на горке. Она была на другой стороне улицы и несла батон в полиэтиленовом мешке.
- А я вчера песенку Бартока начала, - говорила в это время Галя.
Но я как будто ее не слышал, а все старался не смотреть на ту девочку, крутил головой по сторонам, но само собой получалось так, что я каждую минуту снова поворачивался к ней лицом.
И она вдруг тоже внимательно на меня посмотрела.
- И адажио я кончила, - продолжала говорить Галя.
А мне вдруг расхотелось идти с ней рядом, и я сказал:
- Ой, я в школе ручку забыл. Ты иди, я сбегаю.
Но она на меня удивленно взглянула:
- Ничего ты не забыл. Я сама видела, как ты ее клал в портфель.
Я сказал:
- Ну, я все равно сбегаю, собаке конфету куплю.
- Ты сначала возьми польский сборник, а потом беги.
И тут я только сообразил, что мы стоим около ее дома.
А та девочка идет уже далеко и несет батон в прозрачном полиэтиленовом пакете.
- Ты чего все время оглядываешься? - спросила меня подозрительным голосом Галя.
- Ничего.
- Вон та девчонка прошла, видишь?
- Какая? - я притворился, будто не знаю, какая.
- Вон та, с батоном, не из нашей школы. Вот у них собака - огромная, как лев… Ну, пошли.
В это время на крыльцо Галиного дома выскочил Андрей из пятого класса. Он всю последнюю зиму ко мне приставал.
- Куда собрался? - сказал, он мне сейчас. - Посторонним вход запрещен.
- Пусти. Он ко мне за нотами, - сказала Галя. - А то я бабушку позову.
- А я - дедушку. - И он неожиданно толкнул меня вниз со ступенек.
Я даже чуть не упал в снег.
- Только появись еще у моего дома, - пригрозил он.
Он, конечно, разные борцовские приемы знает и при мне восьмиклассника поборол. Я молчал, только кулаки у меня сжимались сами собой.
- Не связывайся ты с ним, иди домой, - сказала Галя. - Я после обеда сама тебе принесу.
И я пошел.
- Идет, даже ноги трясутся! - смеялся он на крыльце. А я шел к дому и представлял, как тоже однажды выучу приемы и тогда уж ему все скажу. Или был бы у меня старший брат, показали бы мы этому Андрею вдвоем…
***
Моя мама тоже преподает музыку. Она работает в детской музыкальной школе.
Папа иногда удивляется, почему мама не учит меня сама. А мама говорит, что детей всегда должны учить чужие люди, так получается лучше, потому что со стороны способности и недостатки виднее. Великого композитора Прокофьева, например, в детстве учил Глиэр, который сам был тогда студентом, хотя у Прокофьева мама тоже неплохо играла.
Папа каждый раз шутит:
- А Моцарта учил Сальери.
- Допустим, не Моцарта, а Шуберта, - поправляет мама.
Раньше я уроки музыки любил, но это было года три назад.
- Ты послушай великих пианистов! - говорит мама. - Послушай, как замечательно они играют!
А я и так слушаю их с удовольствием. Хоть по десять раз могу слушать. И в филармонии, и с пластинки.
Зато себя я слушать не могу. Я же чувствую, что все не так играю, как хочется. А лучше - не получается. Плохую игру мне противно слушать, я уши затыкаю, когда неправильно кто-нибудь играет.
- Искусство без ремесла невозможно, - говорит мама, - ты должен сначала овладеть техникой, чтобы руки у тебя сами работали, чтобы ты не думал о них.
Но мне стыдно себя слушать, когда я играю любимые произведения.
И скучно без конца повторять одно и то же. Ведь для того, чтобы разучить новую вещь, ее надо раз восемьдесят играть и потом повторять каждый день, а то забудется. Мама моя, хоть и работает в музыкальной школе, но сама тоже каждое утро играет по два часа.
Учительница теперь на меня часто жалуется маме.
- Опять ты играешь несобранно! - ругает учительница меня. - Остановись. Посиди минуту, соберись. Начинай сначала.
Я играю и думаю в это время о разном.
Сегодня я вспомнил про прыщик около большого пальца на правой руке. Учительница смотрит на мои руки, как я играю, и все видит. Тут уж у меня совсем ничего не стало получаться.
Учительница даже обиделась.
- Еще несколько таких занятий, и я откажусь с тобой заниматься, - сказала она, уходя.
И мама чуть не заплакала.
- Не стыдно, Коля? Мы для тебя лучшего педагога пригласили, а ты - шаляй-валяй. Неужели тебе неинтересно? Неужели тебе не хочется учиться музыке?
Если бы я сказал, что мне и правда не хочется, мама бы по-настоящему заплакала. И я просто молчал.
***
Вечером папа принес паровоз.
Когда папа занят, с ним лучше не заговаривать, все равно не услышит. Зато, когда свободен, он сразу начинает со мной играть.
Мы с ним играем в железную дорогу.
Есть дороги с шириной между рельсами шестнадцать миллиметров, есть - двенадцать и есть маленькие - девять с половиной.
У нас дорога средняя - двенадцать. Иногда мы ездим в воскресенье по магазинам, в конце месяца, когда магазины не выходные, и ищем новые части. У нас много рельсов, стрелок, тупиков, а перекрестков - всего два. И подвижных составов у нас - два тепловоза и электровоз. А паровоза не было. Но теперь и паровоз есть.
Паровоз папе привез знакомый по работе человек. Эту дорогу делают в разных странах. Человек съездил в командировку за границу и привез паровоз.
Мы с папой сразу стали раскладывать на полу рельсы, расставлять станции. Станции мы с ним сами склеивали.
- Подожди, папа! - крикнул я. - Зачем ты сюда тупик ставишь? Я здесь хочу стрелку подсоединить.
Потом мы включили дорогу и попробовали наш паровозик. Он так красиво ездил, как настоящий. Сначала один.
Потом я к нему подсоединил три цистерны, потом цистерны отсоединил - и он повез вагон-ресторан и два спальных. А два тепловоза у нас повезли платформы с автомобилями, а на запасном пути стояла еще электричка.
Поезда останавливались у станций, папа объявлял отправление, а потом проверял у меня билет и щелкал компостером.
Я решил подсоединить еще два моста, чтобы сделать пересечения на разных уровнях, отключил дорогу, и тут папа вдруг вскочил.
- Все ясно, - сказал он.
Я подумал, что это он мне сказал, и спросил его:
- Что ясно?
Но папа уже пошел к своему портфелю за расчетной тетрадью.
- Что ясно? - снова спросил я.
- Что? Ты что-то сказал? - отозвался он.
- Что ясно-то? - спросил я, хотя уже понял, что он отключился от меня к своему проекту.
- Ясно? - удивленно спросил он. - Ах, да, ясно. Да-да, конечно, все ясно. Все очень ясно, ясненько, ясновато, - забормотал он.
Я сидел на полу посреди комнаты, вокруг меня были всякие рельсы, маленькие раскрашенные домики, клееные деревья. И не хотелось мне больше играть.
В комнату вошла мама.
- Не сиди на холодном полу, - сказала она, - опять будет насморк.
Я молчал. И даже разбирать дорогу на части мне не хотелось. Даже прикасаться к ней.
А только что так хорошо мы играли.
- На ужин рыбу или творог? - спросила мама.
- Да-да, обязательно, - отозвался папа.
Он быстро записывал в расчетную тетрадь очередные свои формулы.
- Я спрашиваю, что ты хочешь - творог или рыбу? Ты меня совсем не слушаешь.
- Да-да, я слышу. Творог и рыбу. Рыбу или творог. Мама махнула рукой, вздохнула и пошла на кухню.
***
Папа работал весь вечер. У него на столе лежали три толстенные книги - справочники. Иногда он искал в этих справочниках нужные числа, подставлял числа в огромные формулы к себе в тетрадь, считал на логарифмической линейке.
Я ночью проснулся, пошел на кухню попить гриба, а он все сидел со своими расчетами. На столе горела маленькая лампа, и он даже на меня не оглянулся.
***
Раньше мама любила ходить в туристские походы. Она даже с папой познакомилась в одном таком походе, когда они были студентами.
Сейчас иногда мама смотрит в окно, как солнце светит, и вздыхает:
- Съездить бы куда-нибудь подальше, вечером у костра посидеть.
В этом году еще осенью она сказала, что теперь я вырос и на лыжах-то уж она со мной походит. И мне купили лыжи с настоящими универсальными креплениями. На них даже слаломом можно было заняться, если бы захотелось.
Утром в воскресенье мы встали, мама посмотрела на солнце и сказала:
- Поехали, сын, за город?
- А папа? - удивился я.
- А папа пусть чертит.
- Да-да, вы поезжайте, а я тут один поработаю, мне надо как следует подумать.
Мама достала рюкзаки - мне и себе. В свой положила бутерброды и термос, а в мой - фонарик, яблоки и спички. Вдруг мы в лесу заблудимся, тогда костер разожжем.
В электричке было много людей, все с лыжами. Нам хорошо, у нас платформа близко от дома, называется Ланская. Зато иногда в вагон войдешь, а мест уже нет, потому что все сели в городе.
Я взял с собой книгу «История удивительных открытий» - о разных изобретателях в древности. Эту книгу читал брат Гриши Алексеенко, десятиклассник, потом Гриша, а теперь они дали мне.
В электричке я книгу открыл в том месте, где написано про Архимеда, какие он изобретал военные машины. Две тысячи триста лет назад, когда к Сиракузам на острове Сицилия подошел римский полководец Марцелл, то Архимеда все горожане стали просить о помощи. Раньше Архимед занимался только наукой, а изобретать машины стеснялся, говоря, что машины - просто игрушки геометрии, забава для тупоумных ученых, а у него есть гораздо более серьезные темы для размышлений. Но Архимеда умоляли и горожане, и сам царь Гиерон, его родственник. Архимед уступил и в несколько дней придумал невиданные машины для обороны города. Когда на Сиракузы пошли штурмом римские легионы, а со стороны моря приблизился флот, сиракузцы онемели, объятые ужасом, столько было у римлян воинов и кораблей. Но тут Архимед пустил в ход свои машины. Одни машины захватывали железными когтями вражеские корабли, поднимали их носом вверх и переворачивали. Другие - выбрасывали с огромной силой тяжелые камни, стреляли копьями, словно пулеметы.
Римские воины так перепугались, что сразу бросались бежать, как только видели конец веревки или бревно над стенами города.
- Еще одна машина Архимеда против нас! - кричали они в страхе.
Архимед же удивлялся, когда его благодарили горожане и царь.
Даже во время обороны он считал эти машины игрушками ума и серьезно к ним не относился. Он снова засел за свои геометрические рассуждения и чертил на полу мелом разные сложные фигуры.
А я подумал: «Вот если бы он всерьез стал придумывать для людей разные машины, мы бы, наверно, уже давно не только на Марс и Венеру слетали б, а и на другие звездные системы».
Я так увлекся книгой, что и не заметил, когда мы приехали в Зеленогорск.
- Очнись, - сказала мама.
И я сразу стал убирать книгу в рюкзак.
Мы с мамой надели лыжи прямо около станции и пошли по лыжне в сторону Серенады.
Вокруг были высокие сосны и ели. Нас иногда обгоняли люди и спрашивали:
- К Серенаде мы правильно идем?
- Правильно, - отвечала мама.
Ветра совсем не было, и солнце здорово грело щеку, особенно если замереть, зажмуриться и поднять лицо. И воздух между деревьями был теплый, сосновый.
Некоторые люди снимали с себя куртки и оставались только в лыжных брюках.
Я так и не понял, какая гора называется Серенадой. Там было много гор, высоких и низких, крутых и попроще.
Я съезжал следом за мамой на огромной скорости с одной горы, потом, совсем не отталкиваясь, по инерции, въезжал на другую, съезжал с нее, взлетал на третью. Надо было только внимательно смотреть, чтобы не налететь на сосну.
А одна гора была страшно крутая и внизу утыкана обломками лыж.
Мама сказала, что она называется Лоб.
Когда мы забрались на эту гору и я заглянул вниз, то даже попятился, чтобы нечаянно лыжи меня туда не повезли.
- Неужели съедете? - спросил человек, который был здесь вместе со своей дочкой.
- Когда-то съезжала, - засмеялась мама, - попробую.
- Что вы, это же самоубийство! - испугался человек. - Не надо, я пошутил.
- Сейчас посмотрим.
Мама сразу оттолкнулась и помчалась с жуткой скоростью вниз, а внизу круто свернула и поехала с новой горы, с пологой.
- А мы с тобой лучше вернемся назад, - сказал человек дочке. - Мне еще жизнь дорога. Она, наверно, чемпионка какая-нибудь.
А я закричал:
- Мама! Все нормально? И мама ответила:
- Хорошо! Спускайся ко мне там, где полого!
И на меня многие люди с уважением посмотрели, потому что все следили, даже остановились, когда мама мчалась со Лба.
Потом мы ели холодные бутерброды и пили чай, такой горячий, что его надо было отпивать маленькими глотками.
Я пил из зеленой кружки, а мама - из крышки термоса. Из кружки поднимался пар, и этим паром было смешно дышать.
Мы еще покатались немного с гор. Я все-таки налетел на одну сосну, которая стояла прямо на пути, не успел свернуть. Я небольно стукнулся о нее плечом и упал. А один человек недалеко от нас так трахнулся лбом о дерево, что сидел потом полчаса, держась за голову, и друзья повели его к станции, даже лыжи его понесли.