Через полчаса Пьеро поднялся. Передышка закончилась, и погоня продолжалась с прежней настойчивостью.
Она длилась до полуночи. Выбившись из сил. Пьеро уже был готов отказаться от своей затеи, как вдруг заметил, что непослушное четвероногое вошло в пещеру.
– Ага! На этот раз тебе не убежать! – воскликнул он и, опустив голову, ступил во мрак.
Не успел он сделать и ста шагов, как почувствовал, что чья?то рука опустилась на его плечо и неведомый голос сказал в самое ухо:
– Входи, Пьеро. Добро пожаловать. Мне надо с тобой поговорить.
– Кто это? – спросил Пьеро, дрожа всем телом.
– Не бойся, дружок! – продолжал тот же голос. – Это я, старая нищенка.
– Старая нищенка? – переспросил он, несколько приободрясь.
– Да, дружок. И мне необходимо с тобой поговорить.
– Вы мне оказываете очень большую честь, добрая женщина, – ответил Пьеро, верный правилу вежливо разговаривать с бедными людьми. – Но сначала скажите мне, пожалуйста, не видали ли вы моего осла?
– Видела, мой мальчик. Я даже отвела его в одно весьма сытое стойло, где он сможет, не очень скучая, дождаться окончания нашей беседы.
Узнав, что его осел не потерялся, Пьеро подпрыгнул от радости:
– Ах, какое счастье!
И, уже обратившись к старой женщине, сказал:
– Теперь я вас слушаю, добрая женщина! Я весь – внимание. Хотя, по правде говоря, было бы намного лучше, если бы мы отложили наш разговор до другого раза. Место и время…
– Тебе кажутся неподходящими?.. Будь спокоен, дружок. Я ждала, что ты придешь сегодня вечером, и все подготовила.
С этими словами старая нищенка стукнула своей палкой по камню, на который опиралась, и вся пещера вдруг раздвинулась, а вместо мрачного грота, где продвигаться можно было только на ощупь, возник фантастически красивый дворец такой белизны, какая может лишь пригрезиться или существовать в волшебной стране.
Это было огромное здание, высеченное в мраморной горе. Его усеянный алмазами купол покоился на двойном ряду алебастровых колонн, между которыми висели гирлянды опалов и жемчуга, цветов лилий, магнолий и апельсинового дерева. Тысячи фантастических узоров, вырезанных гениальной рукой, украшали колонны. Они обвивали капители и поднимались к выступам карнизов.
Повсюду были видны фонтаны. Их струи взлетали на головокружительную высоту и алмазным дождем падали в бассейны из горного хрусталя, где резвились, плавая вокруг спавших лебедей, крошечные рыбки, покрытые серебряными чешуйками. Изготовленный из цельного куска перламутра пол был покрыт ковром из шкур горностаев; по нему были разбросаны жасмины, митры, нарциссы и белые камелии; на каждом цветке дрожала капелька прозрачной росы.
Но что было совершенно невероятным – хотя я уверен, что уж мне?то вы, дорогие дети, поверите! – так это то, что все предметы обладали некоей светозарной прозрачностью: весь дворец излучал мягкий, спокойный и радостный свет, и можно было подумать, что это был дремотный свет луны, струящийся ночью на темно?зеленый покров земли.
В центре, на массивном и богато изукрашенном троне, восседала хозяйка дворца – прекрасная фея. Ее лицо было белым, словно фарфор, а улыбалась она столь нежно, что невозможно было не полюбить ее с первого же взгляда!
Это была та добрая фея, волшебница из озера, которую, дорогие дети, вы знаете еще и как маленькую красную рыбку и старую нищенку.
Она сидела, задумчиво подперев щеку ладонью, окутанная легким прозрачным облаком. Затем встала.
– Подойди поближе, дружок, – ласково подозвала она Пьеро, стоявшего в нескольких шагах. Но он даже не шелохнулся, ослепленный волшебным видением, а глаза его были раскрыты так же широко, как у статуи «Восторг», что у небесных врат.
– Подойди же ко мне, дружок, – повторила волшебница, указав на первую ступень трона.
И, поскольку Пьеро продолжал стоять, как вкопанный, она спросила:
– Ты боишься меня? Неужели в богатом облачении я хуже, нежели в лохмотьях бедной побирашки?
– О нет! Оставайтесь такой! – воскликнул Пьеро, молитвенно сложив руки. – Вы удивительны в этом прекрасном одеянии!
Он сделал несколько шагов к трону и распростерся у ее ног.
– Поднимись, друг мой, – с очаровательной улыбкой на устах сказала фея. – Поговорим… Я намереваюсь попросить тебя об одной большой жертве. Станет ли у тебя мужества ее принести?
– Я ваш раб, – отвечал Пьеро. – И все, что вы мне прикажете, я исполню из любви к вам.
– Очень хорошо, дорогой Пьеро. Меньшего от твоего доброго сердца я и не ожидала. Но прежде выслушай меня внимательно.
И улыбнувшись своей ласковой улыбкой, так украшавшей ее бледное лицо, она продолжила:
– Во мне ты видишь друга маленьких детей. Хочешь ли и ты любить их так же?
– С радостью! И всей душой! – ответил Пьеро, вспомнив о камзоле, подаренном детьми города, принадлежащего принцу Азору.
– Хочешь ли ты посвятить свою жизнь их счастью и удовольствию?
– Да! Хочу! – решительно заявил Пьеро.
– Но учти – малыши не всегда благоразумны. У них, как и у взрослых, бывают хорошие и плохие дни. Иногда они капризничают и не слушаются, делая все наоборот. Они причинят тебе немало страданий.
– Я готов! – мужественно произнес Пьеро.
– Хорошенько обдумай все, дружок. Ведь уже с завтрашнего дня тебе придется взяться за дело, требующее самоотречения, жертвенности, отказа от всего, что ты до сих пор любил; тебе надо будет покинуть эту страну и вырастивших тебя стариков, а также короля, королеву и Цветок Миндаля.
– Цветок Миндаля? – прошептал Пьеро. – И ее я тоже должен покинуть?
– Ты уже сомневаешься, малыш? – взволнованно проговорила фея, нежно сжимая в своих ладонях руку потрясенного Пьеро.
Тот молчал.
– Будь спокоен, дружок, – продолжала она. – Я тебя поддержу и утешу. А за все страдания, перенесенные из?за любви к детям, ты будешь щедро вознагражден.
Пьеро не отвечал.
– Ты уже страдаешь, как я вижу… Что ж, дружок, – тронув Пьеро за плечо, сказала добрая волшебница, – погляди туда.
Тот поднял глаза и его задумчивое лицо преобразилось.
Прямо перед собой Пьеро увидел театр, сверкавший золотом и залитый светом, до верха заполненный детьми. Вид этих светловолосых голов и розовых лиц, голубых и черных глаз – всех этих смеющихся детей, расцветших в лучезарной атмосфере театра, словно корзина распустившихся под жаркими лучами солнца цветов, доставили Пьеро неизъяснимое удовольствие.
Увлекаемый волшебной силой, он взошел на сцену.
Увидев его, дети радостно закричали и захлопали в ладоши. Затем зал наполнился веселым и звонким, подобным утреннему щебету птиц, смехом. К ногам Пьеро дождем посыпались букеты и венки.
Он хотел что?то сказать, но от волнения у него пропал голос, и он смог лишь приложить руки к губам и послать детям тысячу воздушных поцелуев.
Театр исчез.
– Ну что, друг мой? – спросила фея. – Ты все еще сомневаешься?
– О нет! – живо ответил Пьеро, смахнув дрожавшую на реснице слезу. – Я готов отправиться завтра же!
Не успел наш славный герой произнести эти слова, как мраморный зал рассеялся, а сам он оказался сидящим на спине доброго Мартина у выхода из пещеры.
Обет был дан. Пьеро поклялся приносить детям радость.
Глава XII ОДОЛЖИ МНЕ ПЕРО, НАПИСАТЬ ПАРУ СТРОК
В тот же вечер королева была торжественно доставлена во дворец, куда ее принесли в паланкине тридцать два раба?негра, которых пришлось отодрать за уши, чтобы после нескольких месяцев безделья заставить возвратиться к исполнению своих обязанностей.
Ее величество держала в руках красивую серебряную клетку, где, грустно чирикая, поглядывал на голубое небо воробей?беглец.
Король ехал на высоком белом рысаке, стараясь держаться как можно ближе к паланкину. Он был счастлив вновь, после длительной разлуки, видеть королеву и не сводил с нее влюбленных глаз.
На следующий день Золотое Сердце обвенчался с Цветком Миндаля и получил во владение земли принца Азора. Свадьба была сыграна с той пышностью, которая принята в сказках, когда король женится на пастушке или принцесса выходит замуж за пастуха. Фея из озера явилась во дворец с первыми лучами солнца на колеснице, в которую были впряжены два белых, как снег, лебедя. Своим волшебным посохом она благословила влюбленных и обещала быть крестной матерью их первенца.
Сеньор Лисицино был сурово наказан за предательство и злобность характера: его имущество конфисковали и раздали тем, кого он в свое время обобрал; сам же сеньор Альберти был лишен всех титулов, облачен в грубые одежды и поставлен на самые грязные работы.
В знак признательности за благодеяния феи король Богемии приказал казначею богато одарить всех нищих, а также построить в дворцовом саду бассейн из порфира, пустить туда красных рыбок и содержать их на казенный счет.
Что касается Пьеро, дорогие дети, то он воздержался от участия в свадебной церемонии, опасаясь, как бы не появилось желание отказаться от принятого накануне решения. Но на торжественном обеде он появился. Его бледное лицо, покрытое до того легким облаком печали, сияло, как в былые времена. По окончании банкета наш герой вышел из?за стола, отправился в домик дровосека и попросил дать перо, чтобы написать пару слов.
Этими, как он выразился, «двумя словами» Пьеро дарил своим родителям, то есть дровосеку и его жене триста тысяч золотых цехинов, тех самых, что он так ловко перехватил у принца Азора и которые король попросил его оставить себе в качестве награды за верную службу.
Составив дарственную, Пьеро нежно обнял дровосека и старую Маргариту. Утерев слезы рукавом и взяв в руки дорожную сумку, он вышел из дома. И в аллее дворцового сада послышалась песня, о которой я вам, дорогие дети, уже рассказывал.
Король, королева и придворные с замиранием сердца слушали мелодию знаменитого ноктюрна. Но звук делался все тише и тише, пока наконец не стих вовсе.
Ноктюрн этот пел Пьеро, отправившийся на поиски другой родины и новых приключений, о которых я вам расскажу в следующий раз.
ЗАЯЦ МОЕГО ДЕДА
Вступительная беседа
Уважаемые читатели, если вы следили за моей литературной и частной жизнью хотя бы самую малость, то это освободило бы меня от необходимости сообщать, что с 11 декабря 1851 года по январь 1854 года я жил в Брабанте, а точнее, в Брюсселе.
Четыре тома «Консьянса Невинного», шесть томов «Пастора из Ашберна», пять томов «Исаака Лакедема», восемнадцать томов «Графини де Шарни», два тома «Екатерины Блюм» и двенадцать?четырнадцать томов «Воспоминаний» относятся именно к этому периоду.
Моим биографам придется немало потрудиться, чтобы выяснить имена моих соавторов, написавших все эти пятьдесят томов.
Ибо, как вы прекрасно знаете, уважаемые читатели, – а моим биографам это известно лучше, чем кому бы то ни было! – я не написал ни одной из двенадцати сотен своих книг.
Да явит Господь свою безграничную милость и смилуется над описателями моей жизни, как и надо мной самим!..
Сегодня, дорогие читатели, я предлагаю вашему вниманию еще одну повесть.
Но поскольку я не хочу, чтобы имя ее автора осталось неизвестным – как это произошло с другими – в этой вступительной беседе я расскажу, как она появилась на свет. Оставляя за собой право на звание крестного отца, державшего ее над издательской купелью, я сообщу имя ее истинного родителя.
Итак, ее настоящий отец – господин Де Шервиль.
Господин Де Шервиль для вас, дорогие читатели. Для меня же он просто Шервиль.
В добровольном изгнании, на которое я себя обрек, поселившись в этом славном городе, время текло быстро и приятно.
В большом салоне на улице Ватерлоо, в доме № 73, почти каждый день собиралось несколько близких мне людей: Виктор Гюго, Шарра, Эскирос, Ноель Парфе, Этцель, Пеан, Шервиль и другие.
За чаем, с веселой болтовней, смехом, а иногда и со слезами, время пролетало быстро, и потому нередко мы засиживались за полночь.
Лично я работал, покидая находившийся этажом выше рабочий кабинет два или три раза за вечер, чтобы бросить в общую беседу слово, как путник, оказавшийся на берегу реки, кидает в воду ветку.
И беседа уносила это слово, как речной поток уносит все, что в него попадает.
Затем я возвращался к себе на третий этаж.
И вот однажды друзья сговорились вытащить меня из рабочего кабинета дней на пяток, чтобы поохотиться и отвлечься от работы.
Наш друг Жуаньо сообщил из Сен?Юбер?ан?Люксембурга, что в арденских лесах появилась пропасть зайцев, косуль и кабанов.
Приглашение его было соблазнительным, во?первых, потому, что давало возможность встретиться со старым другом, а, во?вторых, тем, что было бы интересно пострелять зайцев, косуль и кабанов.
Организацией охоты занялись Шервиль, полковник К*** и Этцель.
Я обещал присоединиться к ним.
И вот однажды, при очередном появлении среди гостей, я увидел на столе свое ружье марки «Лефоше?Девиси», ягдташ, огромное количество гильз и кучу всевозможных зарядов.
– Что это за выставка? – поинтересовался я.
– Как видите, это ваше ружье, извлеченное из чехла; вот это ваш ягдташ, извлеченный из шкафа; а это ваши заряды, извлеченные из ягдташа.
– И зачем, разрешите узнать?
– Сегодня 1 ноября.
– Допускаю.
– Послезавтра будет 3 ноября.
– Скорее всего.
– 3 ноября – день святого Губерта!.. А это значит, что мы вас совращаем, увозим и – хотите вы этого или нет! – заставляем охотиться.
Когда мне говорят об охоте, в душе моей вдруг возникает некий огонек, словно таившийся под слоем золы.
Дело в том, что до того, как я приговорил себя к литературной каторге, охота была моим основным, я бы даже сказал, единственным развлечением.
О той жизни я сохранил лишь два воспоминания.
Одно из них связано с охотой.
– Черт побери! – воскликнул я. – Ваше предложение страшно соблазнительно!
– Жуаньо сообщает о начале охотничьего сезона. Точнее, он написал об этом Этцелю. Этцель же, естественно, не ответил, и теперь у нас есть шанс нагрянуть к нему, как снег на голову!
– К Жуаньо… пожалуй…
– Тогда в чем дело?
Я ушел и спустился с пером в руке.
– Увы! – это единственное оружие, каким я теперь пользуюсь. И охочусь лишь за мыслями. А этой дичи с каждым днем становится все меньше.
– Бросьте вы это перо и поедемте с нами!.. Это займет не больше трех дней: день туда, день обратно и день на охоту!
– Звучит убедительно.
– Ну так решайтесь!
– Я готов, если… если ничего не случится.
– А что может случиться?
– Кто его знает?.. Но только за полтора года, что я здесь, меня уже не раз приглашали на охоту: князь Де Линь в Белей, господа Лефевр в Турней, Букье в Остенде. Я купил две лицензии по тридцать франков каждая, что пять франков дороже, чем во Франции. И что же? Ни Остенде, ни в Турнейе, ни в Белейе я так и не побывал.
– Почему?
– Да потому, что всякий раз что?то мешало…
– Но теперь, кажется, ничего неожиданного произойти не может?
– Если бы…
– Так помолитесь святому Губерту! Пусть защитит и нас от этих самых неожиданностей!
Идея воззвать к святому принадлежала Шервилю.
И вот, словно святой из всей фразы уловил лишь ее конец и захотел продемонстрировать свое могущество, в парадную дверь вдруг позвонили.
– Все правильно, дети мои! – воскликнул я. – Почтовое время!
Жозеф – так звали моего слугу – пошел открывать.
Он был бельгийцем; бельгийцем в полном смысле этого слова, то есть человеком, видевшим в каждом французе своего естественного врага.
– Жозеф, – сказал ему вслед Этцель, – это письмо из Парижа. Порвите его.
Слуга появился через пять минут. В руках он держал огромный конверт.
– Почему вы не сделали того, что я вам велел, Жозеф? – спросил Этцель.
– Это не письмо, сударь, – отвечал тот. – Это телеграмма.
– Час от часу не легче! – воскликнул я.
– Похоже, что охота срывается, – с сожалением произнес Шервиль.
– Друзья! – сказал я. – Вскройте конверт… и сами решите, что мне делать.
Жозеф отдал депешу Этцелю. Тот распечатал ее.
Она состояла из четырех строчек:
«Париж, пятница. Уважаемый Дюма, если я не получу «Совесть» пятого числа, то, как предупреждают Рауе и Ваез, шестого состоится репетиция неизвестно какой трагедии неизвестно какого автора. Ясно?