Но он не был злым человеком и ничего плохого не замышлял.
Он решил пропустить Тома Пише. Лишь бы тот с ним не заговорил!
И Тома Пише действительно прошел мимо.
Он даже не заметил моего деда.
Но по воле злого случая он пошел той же дорогой, по какой пришел Жером Палан.
И вдруг увидел на снегу свежие следы.
Они доходили только до перекрестка, дальше никаких следов не было.
Пише оборотился и увидел кусты. У него возникло подозрение, что там притаился охотник, и, желая убедиться в этом, он пошел обратно.
Жером Палан понял, что его сейчас обнаружат.
Не желая доставлять удовольствия своему врагу, он сам поднялся во весь рост.
Тома Пише от неожиданности остановился. Он сразу понял, с кем имел дело. И тут, вероятно, движимый чувством раскаяния за совершенное когда?то зло, проговорил почти ласково:
– А, господин Палан? Мы снова в засаде?
Дед промолчал, лишь стер рукавом со лба пот.
Пише продолжал:
– Ну и ветер сегодня! Волку не позавидуешь!
– Проваливай! – вместо ответа крикнул мой дед.
– Как это «проваливай»? – удивленно спросил тот. – Почему это я должен проваливать? И по какому праву вы мне приказываете?
– Говорю тебе – проваливай! – стукнув прикладом о землю, повторил Жером Палан.
– Уж не потому ли, что вы тут браконьерствуете, незаконно охотясь по свежему снегу?
– Я говорю тебе еще раз, – крикнул дед, – убирайся подобру?поздорову!
Тома Пише на мгновение заколебался, но, видимо, профессиональная гордость не позволила ему отступить перед браконьером.
– Раз так, – сказал он, – то я никуда не пойду! Когда я увидел вас, Жером Палан, то решил было уйти, потому как после тюрьмы у вас не все дома, как говорят, а умалишенным и детям надо уступать… Но коли вы разговариваете со мной в таком тоне, то я вас сейчас арестую и еще раз докажу, что свое дело знаю.
И он пошел прямо на моего деда.
– Ни с места, Тома! Не вводи во грех! – в сердцах крикнул тот.
– Ты меня не испугаешь, Жером, – ответил Пише и упрямо тряхнул головой. – Я не из пугливых.
– Говорю тебе – ни шага больше! – голос моего деда звучалвсеболее угрожающе. – Берегись! Между нами уже есть кровь. Смотри, как бы не пролилась твоя, как кровь моих собак!
– Ах, так? Ты мне угрожаешь? – воскликнул объездчик. – Уж не думаешь ли ты остановить меня своими угрозами? Нет, мой дорогой! Для этого нужно нечто другое и некто другой!
И, подняв свою палку, Тома Пише двинулся на моего деда.
– Значит, ты так?! – сказал дед. – Ну, хорошо… Так пусть же кровь, которая сейчас прольется, падет на того, кто действительно виноват!
И вскинув ружье, выстрелил сразу из обоих стволов.
Два выстрела слились в один залп.
Они прозвучали на удивление тихо! Забыв, что снег заглушает звуки, мой дед решил, что произошла осечка. И, взяв ружье за ствол, приготовился обороняться им, словно дубиной.
Тут он увидел, что Тома Пише вдруг выронил палку, замахал руками и упал лицом в снег.
Дед бросился к нему.
Тома был мертв. Он умер, не издав даже стона. Двойной заряд пробил ему грудь навылет.
Дед стоял, как вкопанный, возле человека, которого в одну секунду превратил в труп.
Он вспомнил, что у Тома Пише были дети и жена, ожидавшие его возвращения, и представил себе, как они в тревоге подбегают к двери при малейшем шуме.
Ненависть, которую дед прежде испытывал к Пише, исчезла перед лицом боли, причиненной трем невинным существам.
Тут деду показалось, что простого желания будет достаточно, чтобы возвратить убитого к жизни.
– Эй, Тома! – сказал он. – Давай! Вставай?ка! Тома! Слышишь?
Само собой разумеется, труп не только не поднялся, но и не ответил.
– Ну вставай! Вставай! – настаивал мой дед.
Он наклонился, чтобы подхватить Пише за плечи и помочь встать. Но, увидев красное пятно, образованное кровью, вытекшей из груди убитого, осознал ужас произошедшего.
Жером Палан подумал о своих собственных детях и жене. И, не желая оставлять вдовами и сиротами двух женщин и четверых детей, решил жить.
Но чтобы жить, надо было спрятать труп.
Дед поспешил в Те.
Он перелез через забор своего сада и тихо, стараясь не разбудить домашних, прокрался в дом, закинул ружье за спину, взял кирку и лопату и опрометью бросился назад, к перекрестку.
Приближаясь к месту трагедии, он дрожал, как если бы возле трупа его ждали судья и палач.
Когда до перекрестка оставалось шагов сто, из?за туч снова выглянула луна и осветила белый саван, покрывавший поле.
Кругом было пустынно и тихо.
Жером Палан, которого не переставала бить лихорадка, перевел взгляд на перекресток.
Черный силуэт трупа Тома Пише четко выделялся на белом снегу.
VII
– Но то, что увидел Жером Палан, – продолжал хозяин трактира, – потрясло его больше всего. На трупе он увидел какое?то животное.
Холодный пот потек у него между лопаток.
Подумав, что все это лишь плод его воспаленного воображения, он решительно пошел вперед. Но ноги не слушались! Они словно приросли к земле.
Дед запаниковал. Надо было спешить, потому что в ночь святого Губерта собираются компании охотников, и кто?нибудь вполне мог наткнуться на труп.
Нечеловеческим усилием воли он заставил себя собрать в кулак все свое мужество и, преодолев страх, сделал несколько шагов, качаясь, словно пьяный.
Чем ближе он подходил к трупу, тем отчетливее различал того, кто сидел на нем.
По длинным и подвижным ушам, по передним лапам, более коротким, чем задние, дед узнал зайца.
– Что за черт! – сказал он.
Однако опытного охотника смутило не столько то, что самое трусливое животное явно не боялось ни мертвого, ни живого человека, сколько то, что оно было в три?четыре раза больше обычного.
И только тогда дед вспомнил, что его сынишка просил подстрелить зайца «большого?пребольшого», как их собака Рамоно, а дочь заказывала косого величиной с ишака тетушки Симоны.
Неужели, как в волшебной сказке, сбываются пожелания детей?
Все это показалось Жерому Палану столь невероятным, что он подумал, не снится ли ему этот заяц, и вдруг ни с того, ни с сего рассмеялся.
Смех его подхватило ужасное эхо.
Это смеялся заяц! Он сел и принялся передними лапами тереть себе нос.
Дед замолчал, похлопал себя по ногам и даже ущипнул за ухо, желая снова удостовериться, что все это ему не снится.
Нет, это был не сон.
Он снова взглянул на зайца.
Тот находился на прежнем месте.
На земле лежал труп.
На трупе сидел заяц.
Заяц, как я сказал, в три раза больше обыкновенного.
Заяц, покрытый белой шерстью.
Заяц, глаза которого горели в темноте, как глаза кошки или пантеры.
Несмотря на странный вид животного, деда успокоила уверенность в том, что в конце концов он имеет дело с обычно безобидным четвероногим.
Он подумал, что если подойти ближе, косой убежит.
Дед подошел к трупу вплотную. Заяц даже не шелохнулся.
Блеск его глаз усиливался, когда они встречались с глазами охотника.
Жером Палан стал ходить вокруг трупа.
Заяц крутился на месте, не спуская горящих глаз с человека.
Мой дед крикнул, махнул рукой, даже издал рык, при звуке которого любой другой косой, будь он самим заячьим Александром Македонским, Ганнибалом или Юлием Цезарем, пустился бы наутек.
Но этот сидел, как и прежде.
Тогда несчастного убийцу охватил ужас. Он поскользнулся и упал на руки.
Тут же встав, попытался перекреститься. Поднеся пальцы ко лбу, он заметил, что ладонь была в крови.
Перекреститься окровавленной рукой невозможно.
Тогда благая мысль о божественной защите была отброшена.
В душе деда вскипела ярость. Он кинул лопату с киркой и, приложив к щеке приклад ружья, нажал на курки.
Сноп искр вылетел из?под бойков, но выстрела не последовало.
Дед вспомнил, что оба заряда были выпущены в Тома Пише и что от страха он забыл перезарядить.
Тогда схватив ружье за ствол, он размахнулся и хватил зайца прикладом по голове.
Животное успело отскочить, и удар пришелся по трупу. Раздался глухой стук.
Заяц же принялся кружить вокруг убийцы и его несчастной жертвы.
Круги становились все больше.
И – странное дело! – чем больше удалялся заяц, тем крупнее он казался деду.
Не выдержав этой жути, дед потерял сознание и упал рядом с трупом.
VIII
Когда Жером Палан пришел в себя, он увидел, что снегопад усилился.
Он поднял голову, как сделал бы мертвец, желая выбраться из савана, и взглянул на труп Тома Пише.
Тот лежал под снегом, как под белой простыней.
Но не трупа боялся Жером Палан, а зайца. К счастью, тот исчез.
Видя, что самого страшного врага уже нет, дед вскочил, словно подброшенный пружиной.
Закапывать тело Тома Пише ему уже не хотелось. Для этого у него не осталось ни сил, ни мужества. Боясь возвращения огромного зайца, он спешил как можно дальше уйти от этого страшного места.
Он подобрал ружье, лопату с киркой и пьяной походкой, понурив голову и опустив плечи, заторопился в Те.
На это раз он вошел в дом через дверь и, оставив орудия труда и охоты на кухне, ощупью добрался до своей комнаты и рухнул на постель.
Лихорадка била его до самого утра.
На следующий день, взглянув в окно, дед увидел, что снегопад продолжался.
Он поднялся и пошел к окну. Окно выходило в сад. За садом белело поле, покрытое полуметровой толщей снега.
Снегопад продолжался двое суток. Земля скрылась под сплошным сугробом.
В течение всего этого времени дед не сходил с кровати.
Он был настолько плох, что, хотя и лихорадка немного отпустила его, специально придумывать какую?либо причину для объяснения, почему он не спускается к семье, было не нужно.
Тем не менее, размышляя над правдоподобием этого происшествия, Жером Палан пришел к выводу, что просто, как говорится, у страха глаза велики.
Таким образом, он остался один на один лишь с убийством. Но и этому преступлению его совесть оправдание в конце концов нашла.
Все благоприятствовало этому.
Если бы не снег, то о гибели Тома Пише уже знали бы, но в деревне было тихо.
Дед молился, чтобы этот Богом посланный снег не прекращался. Однако он понимал, что рано или поздно снегопад кончится. Но пока что стояли холода, и снег валил не переставая.
До оттепели труп не найдут. В этом можно было особенно не сомневаться.
Дед подумал и о побеге. Но денег не было, а мысль о нищенском существовании в чужом краю, вдали от жены и детей, пугала его больше, чем эшафот.
К тому же все случилось ночью, в чистом поле и без свидетелей.
Почему, в самом деле, должны заподозрить его, а не кого?нибудь другого?
Скорее всего именно его и не заподозрят. Все видели, как он вышел из дома в воскресенье утром и к ночи возвратился.
Но того, как он вышел второй раз, вечером, не заметил никто!
Да, всю ночь его трепала лихорадка и весь понедельник он себя чувствовал отвратительно. Но разве болезнь и высокая температура являются уликами, дающими основание для подозрения в убийстве?
Итак, мой дед доверил случаю избавить его от последствий преступления. Само собой разумеется, проявленная слабость, когда он решил было осенить себя крестом, больше не повторилась! Дед предпочел изобрести легенду на случай, если его все?таки заподозрят…
Однажды проснувшись – а с той ужасной ночи Жером Палан прежде всего смотрел, какая стоит погода – он заметил, что по небу плывут низкие темные тучи.
Открыл окно. Теплый, густой воздух ударил в лицо: началась оттепель.
Ужасный миг приближался.
Несмотря на выдуманную легенду, Жером Палан не находил себе места. Лихорадка снова схватила его. Весь день он пролежал, натянув одеяло по самые глаза. Временами спрашивал себя: «Не будет ли лучше пойти и во всем признаться?»
Через сутки после начала оттепели снег растаял полностью. Дед лежал под одеялом, не отрывая взгляда от поля. Словно острова среди океана, на поле чернели проталины.
Вдруг с улицы донеслись крики.
Сердце деда сжалось от страха и пот выступил даже у самых корней его волос!
Дед не сомневался, что произошло нечто важное и имеющее отношение к гибели Тома Пише.
Ему захотелось взглянуть на улицу… хотя бы из?за занавески…
Он встал. Но не смог сделать и шага. Ноги подкосились.
Он умирал от желания спросить кого?нибудь о причине всего этого шума.
Но знал также, что голос задрожит, а это может показаться подозрительным.
Послышались шаги. Кто?то поднимался по лестнице. Дед быстро лег в постель и, повернувшись к стене, натянул одеяло по самые уши.
Как бы желая удовлетворить его любопытство, пришла моя бабка. Она рывком открыла дверь и дед вскрикнул, подумав, что кто?то взломал ее.
– Ох! – воскликнула бабка. – Прости меня, милый друг!..
– Ты меня разбудила, жена, – ответил Жером Палан.
– Я думала, что тебе будет интересно узнать…
– Что?
– Ты знаешь, что несколько дней назад пропал Тома Пише?
– Да… то есть…
На лбу у деда выступил пот, который он тут же вытер простыней.
– Ну так вот, – продолжила бабка, не заметив этого жеста мужа, – сейчас принесли его тело.
– Да? – сдавленным голосом спросил тот.
– Ей?богу!
Деду очень хотелось спросить, что говорят о смерти Тома Пише, но он не решался.
Жена сама ответила ему:
– Похоже, что он замерз в этом снегу.
– А… что… труп? – выдавил Жером Палан.
– Его объели волки.
– Как это? – воскликнул дед.
– Да так уж!.. Почитай, ничего и не осталось! Один скелет!
Дед вздохнул. Он подумал, что если остался только скелет – значит, следы его выстрела бесследно исчезли вместе с телом.
Моя бабка продолжала назидательным тоном:
– Вот видишь, Жером, божий суд не скор и пути господни неисповедимы… Но рано или поздно его рука настигает преступника и чаще всего тогда, когда тот уже уверовал в свою безнаказанность.
– Погоди, жена, – остановил ее дед, – мне что?то плохо.
– Действительно, ты страшно бледен.
– Это из?за твоих рассказов… Никак не ожидал, что… Дай?ка мне воды.
– Держи, мой дорогой Жером.
И бабка поднесла стакан к губам мужа. Его зубы застучали по стеклу, а рука задрожала так, что половина воды оказалась на простыне.
– Боже мой! – воскликнула моя бабка. – Тебе хуже, чем ты думаешь! Может, позвать доктора?
– Нет! – запротестовал дед. – Не надо!
И он схватил жену за руку. Ладонь его была совершенно мокрой, жена посмотрела на него с тревогой. Дед, стараясь успокоить бабку, добавил:
– Ничего! Ничего! Сейчас мне будет лучше, лихорадка скоро кончится.
И в самом деле, благодаря столь счастливой развязке, деду становилось лучше с каждым часом, как бы после тяжелого, но спасительного кризиса.
Вечером, узнав, что останки Тома Пише отнесены на кладбище и что на них набросали добрых шесть футов земли, дед почувствовал такое облегчение, что велел жене привести сына с дочерью. Когда дети в сопровождении матери появились в его комнате, Жером Палан крепко обнял всех троих, чего не делал уже давно, с самого того ужасного 3 ноября.
Но семья обрадовалась еще больше, когда глава дома объявил, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы спуститься к столу.
Желая помочь мужу, бабка протянула ему руку.
– Зачем это? – сказал он, встав во весь свой красивый рост. – Я еще жив!
И уверенным шагом спустился по лестнице.
Стол был накрыт на троих.
– А мне ужин разве не полагается? – весело спросил дед.
Бабка тут же поставила четвертую тарелку и пододвинула стул мужа к столу.
Дед сел и принялся отбивать такт какого?то марша, стуча вилкой и ножом по тарелке.
– Раз такое дело, – сказала бабка, – не достать ли нам из погреба бутылочку «Бургундского», что я припасла к празднику? По?моему, сейчас это было бы кстати!
Добрая женщина спустилась в погреб и вскоре возвратилась с вином.