Ужин начался.
На радостях моя бабка то и дело подливала в стакан своего мужа.
Вдруг она заметила, что тот побледнел и вздрогнул.
Вскочив из?за стола, Жером Палан бросился к ружью, стоявшему возле очага, схватил его и, забившись в самый темный угол дома, стал что?то с ним делать. Затем, ни разу не выстрелив, возвратился в столовую и забросил ружье в дальний угол.
Дело было в том, что он вспомнил, что не перезаряжал ружья с самого 3 ноября.
Моя бабка спросил о причине его странного поведения, но дед ничего не ответил. Около получаса он ходил взад и вперед по комнате. Затем поднялся к себе и молча лег спать.
Ночью его мучили кошмары. Он просыпался, вскрикивал, махал руками, кого?то отгонял.
Жерому Палану снился огромный заяц!
IX
– Итак, – продолжал трактирщик, – убийство Тома Пише не осталось, вопреки надеждам Жерома Палана, его с Богом тайной.
То, что жертву засыпала земля забвения, ничего не изменило: кошмарное животное напоминало о себе, если не ночью, то днем, как бы говоря убийце, что забравшая жертву могила не сделала того же самого с его совестью.
С той поры жизнь моего деда превратилась в сплошную пытку.
То он видел ужасного зайца возле очага, откуда тот бросал на него свои огненные взгляды.
То во время обеда заяц залезал под стол и острыми когтями драл ему ногу.
Когда дед подсаживался к конторке, тот вставал сзади, положив лапы на спинку стула.
Поздними вечерами чудовищный заяц встречал его в проулках, чихая и тряся ушами.
Забравшись в постель, дед напрасно крутился с бока на бок: заяц не исчезал.
Измучившись вконец, Жером Палан засыпал. Но тут же просыпался от страшной тяжести, давившей ему на грудь. Он открывал глаза и видел зайца, сидевшего у него на животе и, как ни в чем не бывало, тершего себе нос передними лапами.
Но ни бабка, ни дети ничего не видели. Несчастный явно боролся с какими?то видениями, и они решили, что их отец сходит с ума.
Семья загрустила.
Но вот, после очередной кошмарной ночи мой дед встал с постели с самым решительным видом.
Он натянул сапоги с подковами, кожаные гетры, взял ружье, вычистил его, продул, зарядил потуже, отвязал собак и зашагал по рамушанской дороге.
Читатель помнит, что это была та дорога, по какой Жером Палан шел в ночь на 3 ноября.
Видя все это, бабка только радовалась, надеясь, что любимое занятие отвлечет мужа от странной тоски.
Она вышла на порог и долго смотрела ему в спину.
Был конец января.
Густой туман покрывал все поле. В лощинах его пелена становилась совсем уж непроницаемой. Но знавший дорогу, как свои пять пальцев, Жером Палан вышел прямо к злополучному перекрестку.
До кустов, за которыми он прятался в ночь святого Губерта, оставалось шагов десять, как вдруг с того места, где упал Тома Пише, выскочил не дававший ему покоя заяц. Дед тут же узнал его по ненормальным размерам.
Но не успел он прицелиться, как четвероногое исчезло в тумане. Собаки бросились за ним.
Прибежав на плато Спримон, где ветер был посильнее, а туман значительно реже, мой дед увидел своих собак.
В двухстах шагах перед ними скакал заяц. Его белая спина отчетливо выделялась на красноватом фоне зарослей вереска.
– Как бы они его не упустили! – воскликнул дед. – Ну, так и есть, будь им неладно: потеряли!.. Ату, Рамоно! Ату его, Спирон!
И он бросился за собаками с утроенной энергией.
Мышцы охотника, зайца и собак, казалось, были стальными. Поля, луга, леса, перелески, холмы, ручьи и скалы преодолевались, как на крыльях!
Но странным было то, что заяц бежал, подобно старому волку, только по прямой.
Он не сдваивал, не прыгал через ручьи и канавы, не выскакивал на пашню.
Он проявлял полное равнодушие к собакам!
Чуя его теплый, еще дымящийся след, они заливались отчаянным лаем! Но стоило им приблизиться к зайцу хотя бы на десяток шагов, как тот припускал и расстояние восстанавливалось.
Собаки бежали за зверем, а дед бежал следом за ними, подбадривая их громкими криками: «Ату его, Рамоно! Ату его, Спирон!»
Ягдташ мешал бежать, и он бросил ягдташ.
Веткой сорвало шляпу, и он не стал поднимать шляпу; не желая терять времени.
К полудню собаки подогнали зайца к реке.
Жером Палан был уверен, что животное не решится плыть через вздувшуюся после дождей реку, бросится обратно и уж тогда?то обязательно побежит мимо него.
Поотставшие Рамоно и Спирон приближались к зайцу.
Совершенно безразличный к преследователям, тот спокойно обгрызал тростник.
Собаки были уже в десяти шагах от него.
Сердце деда так сжалось, что он даже не мог дышать.
Расстояние между зайцем и собаками неуклонно сокращалось.
Бежавший первым Рамоно уже приготовился схватить его за ногу.
Но тут заяц прыгнул в бурлящий поток. Челюсти собак схватили воздух.
– Он сейчас утонет! – радостно закричал мой дед. – Браво, Рамоно!
Но, переплыв реку наискось, заяц спокойно вылез на противоположном берегу.
Увидев его живого и невредимого, пощипывающего травку, оскорбленный Рамоно бросился в реку.
Но ему повезло меньше, чем зайцу. С потоком он не справился.
Жером Палан сбежал, точнее, скатился с берега и бросился в холодную реку, желая чем?нибудь помочь бедной собаке. Животное повернуло голову и жалобно заскулило.
– Рамоно! – позвал дед.
Голос хозяина взбодрил собаку, и она поплыла к нему.
Это ее и погубило.
В это время с берега послышался лай.
Дед поднял голову и увидел зайца. Тот, сделав круг, возвратился к берегу, как бы желая присутствовать при гибели одного из своих преследователей.
Спирон, в отличие от своего товарища, сумел переплыть реку и бросился на проклятое животное.
Охота продолжилась.
Закончилась она лишь поздно вечером.
И – ничем.
Х
Мой дед взвалил обессилевшего Спирона себе на плечи и пошел домой.
Он вступил в мрачный Сен?ламберский лес.
Не успел он пройти и двух сотен шагов, как за спиной раздался хруст сухих листьев.
Дед обернулся, но, увидев зайца, зашагал быстрее.
Заяц тоже.
Дед остановился. Остановился и заяц.
Дед опустил Спирона на землю и указал на зайца. Собака принюхалась и, заскулив, легла на землю.
Тогда дед решил стрелять. Но пока он прицеливался, заяц исчез.
Потрясенный, дед подобрал собаку и, не оглядываясь, пошел дальше.
Было три часа ночи, когда он переступил порог своего дома.
Моя бабка собралась слегка пожурить мужа, но увидев его состояние, не стала ругать его ни слегка, ни сильно.
Ей было страшно жалко своего несчастного Жерома. Дед был тронут слезами жены. Подумав, что раскрыв тайну, он облегчит свои страдания, и рассказал ей все.
– Жером, – отвечала та, – согласись, что во всем этом виден божий промысел. Это Бог подставил Тома Пише под твое ружье, покарав за причиненное тебе зло. Но это Он же, наказывая за неверие, позволяет лукавому мучить тебя.
Дед тяжело вздохнул:
– Да не причастны к этому делу ни Бог, ни Сатана!
– Кто же тогда?
– Все это – чистая случайность и моя фантазия! Когда я увижу проклятого зайца у своих ног, ум мой успокоится.
Моей бабке не оставалось ничего другого, как в очередной раз покориться. Кто?кто, а уж она?то знала характер своего мужа.
XI
Передохнув пару дней, Жером Палан снова направился в поле.
Но, как и в первый раз, заяц перехитрил своих преследователей.
Как и в тот раз, дед возвратился грустный и обессиленный.
В течение целого месяца, два или три раза в неделю, он вступал в эту изнурительную борьбу. Бедный Спирон умер от истощения, и вконец измученному деду пришлось отказаться от мечты подстрелить проклятого зайца.
Благодаря аккуратности и распорядительности моей бабки, дом поначалу еще как?то держался. Но положение становилось все хуже, и ей уже приходилось продавать то что?нибудь из мебели, то какое?нибудь свое украшение.
Вскоре и эти средства исчерпались. Стены дома оголились. Опустели и ящики. От былой роскоши не осталось и следа.
И в тот вечер, когда издох Спирон, доброй женщине не оставалось ничего другого, как признаться мужу, что в доме не было даже крошки хлеба.
Жером Палан молча достал из кармана фамильные золотые часы, которыми страшно дорожил. Моя бабка боялась даже заикаться о них.
Он взглянул на часы и отдал их жене. Та отнесла их в Льеж, где и продала за девять луидоров. Придя домой, она выложила золотые на стол.
Дед посмотрел на деньги и с жадностью, и с сомнением одновременно. Отделив от кучки четыре луидора, он громко крикнул:
– Жена!
– Ты звал меня, муж мой?
– Да. Сколько времени ты сумеешь протянуть на пять золотых?
– Что ж, – прикинула в уме добрая женщина, – если постараться, то месяца два наверняка.
– Два месяца, – повторил дед, – двух месяцев мне хватит за глаза… Через два месяца я или сделаю рагу из зайца, или он загонит меня в могилу.
Бабка заплакала.
– Не бойся, жена! – стал успокаивать ее мой дед. – Я обязательно пристрелю этого зайца!.. С этими четырьмя луидорами я отправлюсь в Люксембург. Там у одного браконьера еще остались собаки породы моих бедных Фламбо и Раметты. И если мне удастся купить у него пару таких гончих, то – клянусь! – через две недели ты непременно сошьешь себе муфту из шкуры моего проклятого преследователя!
Видя, как прогрессирующая болезнь каждый день накладывает на лице мужа зловещий отпечаток, моя бабка возражать не стала.
И вот одним прекрасным утром Жером Палан поехал в Люксембург. Он явился прямо в Сен?Юбер и пришел на этот самый постоялый двор, который тогда принадлежал его родному брату, Кризостому Палану.
Найдя там браконьера, он купил у того кобеля и суку, Рокадора и Тамбеллу, и к концу пятого дня возвратился домой.
На рассвете следующего дня Жером Палан был уже в поле.
Увы! – заяц оказался хитрее и сильнее любых собак любой породы. Он ушел от родственников Фламбо и Раметты так же легко, как от Рамоно и Спирона.
Однако теперь, наученный горьким опытом, Жером Палан понимал, что если зверь загоняет этих собак так же, как Спирона, то заменить их уже будет нечем. И потому не давал им бегать более трех?четырех часов кряду.
Полагая, что силой зайца не взять, мой дед решил прибегнуть к хитрости. Он заткнул все дыры в служивших изгородью кустах, через которые проклятое животное имело обыкновение убегать, и специально оставил две. Здесь он установил силки.
Приняв эти меры предосторожности, мой дед уселся неподалеку, во?первых, для того, чтобы выпутывать собак, если, паче чаяния, они угодят в петлю, и, во?вторых, затем, чтобы вовремя осадить в неуловимого зайца изрядный заряд дроби.
Но тот, видно, смеялся над охотником.
За версту чуя силки, он проделывал дыры в других местах и, не оставляя на колючих ветках ни шерстинки, выскакивал так далеко, что стрелять оказывалось бесполезно.
Как тут не свихнуться!
Два месяца прошли, а заяц оставался живым и невредимым!
Дети не получили рагу.
Жена не сшила себе муфты.
Что до охотника, то он еще жил, если можно было назвать жизнью его жалкое существование.
Дед не знал покоя ни днем, ни ночью. Он пожелтел, как лимон. На костях его осталась только кожа, прозрачная, как пергамент. Но какая?то нечеловеческая сила поддерживала его. Так что, несмотря на ежедневные изматывающие гонки, он все еще крепко стоял на ногах.
Прошло еще два месяца.
Паланы влезли в долги. И в немалые.
Настал день, когда им пришлось покинуть свой дом, который отошел кредиторам.
– Пустяки! – упрямо говорил дед. – Главное – пристрелить, наконец эту каналью!
XII
Жером Палан снял жалкую лачугу на краю деревни.
Повесив ружье на плечо, он взял детей за руки, свистнул собак, кивком головы приказал жене следовать за ним и пошел прочь, не оглядываясь.
Моя бабка плакала, покидая дорогой сердцу дом, где родились ее дети и где она так долго была счастлива.
Прибыв на новое место, она решила, что наступил подходящий момент для серьезного объяснения.
Молитвенно сложив руки, она опустилась перед мужем на колени и стала умолять его взглянуть открытыми глазами на очевидное и признать в случившемся проявление Господней воли.
Но дед мой, которого несчастья лишь озлобили, довольно грубо оборвал жену и, жестом указав на ружье, угрюмо сказал:
– Пусть только этот мерзавец проскачет мимо меня в сорока шагах и тогда я всажу в него хороший заряд дроби!.. Вот это и будет мне отпущением грехов!
Увы! – после этого разговора дед более десяти раз стрелял в зайца с сорока, тридцати и даже двадцати шагов и столько же раз промахивался…
Наступила осень.
Приближалась годовщина трагедии, так круто изменившей жизнь моего деда. Подошло 2 ноября. Жером Палан был занят тем, что изобретал очередное средство борьбы со своим кошмаром.
Перед ним, в очаге, тлела кучка торфа. Рядом сидели дети и жена, пытаясь чуть?чуть согреться.
Вдруг открылась дверь. В хижину вошел хозяин постоялого двора «Льежский герб».
– Господин Палан, – обратился он к моему деду, – не хотели бы вы подзаработать?
Заработки у деда были уже так редки, что сначала он не понял вопроса. Потом покачал головой.
– Вы отказываетесь?
– Я не отказываюсь. Просто не вижу, как можно заработать.
– Очень просто. Сейчас я все объясню.
– Слушаю.
– У меня остановились два охотника из Те. Вы могли бы их сопровождать в качестве егеря.
Намеревавшийся, очевидно, посвятить следующий день охоте на огромного зайца, мой дед собрался было категорически отказаться, но бабка, понимавшая, что творится в его душе, подтолкнула вперед худых и грустных детишек, почти ничего еще не евших в тот день, и «нет» застыло на губах у отца.
– Ладно, – вздохнув, сказал он. – Я согласен.
– В таком случае вы должны будете забрать их завтра в восемь тридцать. Мне, конечно, нет нужды говорить вам о пунктуальности. Помнится, вы были образцом точности, когда держали аптеку… Итак, до завтра. Не забудьте: в половине девятого!
– Не забуду.
– Я могу на вас рассчитывать?
– Можете.
– До свиданья.
– Спокойной ночи.
Трактирщик вышел в сопровождении моей бабки, которая не знала, как и благодарить его.
Дед же принялся готовиться к охоте.
Он наполнил порохом рожок, набрал дроби, вычистил ружье и все это положил на стол.
Бабка села в стороне и задумчиво следила за действиями мужа. Можно было подумать, что она что?то затевает…
Наконец, все легли спать.
В ту ночь дед спал так хорошо, что проснулся позже обычного. Открыл глаза. В доме никого не было. Позвал жену и детей. Никто не ответил. Решив, что все в саду, он встал и быстро оделся.
Кукушка прокуковала восемь часов. Надо было торопиться. Натянув охотничьи штаны, гетры и куртку, дед пошел за ружьем. Но ни ружья, ни пороха, ни дроби с ягдташем на месте не было.
Жером Палан прекрасно помнил, что все было сложено на столе!
Но, обшарив весь дом, ничего не нашел.
Бросился в сад.
Ни жены, ни детей там не оказалось.
Посмотрел на конуру. Собак тоже не было.
Часы на башне пробили половину девятого. Нельзя было терять ни минуты.
Боясь упустить обещанный хозяином «Льежского герба» заработок, дед мой побежал на постоялый двор, надеясь получить все необходимое там.
Охотники были уже готовы и ждали только его. Он рассказал, что произошло и, получив снаряжение, вышел на улицу.
И тут дед увидал жену, бежавшую с ружьем и ягдташем. Рокадор и Тамбелла скакали рядом.
– Жером! – крикнула она издалека. – Разве тебе не нужны собаки и ружье?
– Я их не нашел.
– Прости, дорогой, я все спрятала от детей, а собак отвела к мяснику… вчера он пообещал дать им обрезков.
– А где дети?
– Я брала их с собой… Извини, но тебя ждут господа… Ступай. Желаю тебе ни пуха, ни пера… Но сердце мне подсказывает, что вечером у тебя настроение будет лучше, чем сейчас…