И тут вдруг я понял, что не имею представления о том, на каком принципе строится моя работа.
Сорокалет ждал. Он смотрел мимо меня, вдаль, глаза его были задумчивы и печальны. А я в этот момент увидел птицу на ветке, может быть, воробья, я еще не занимался всерьез орнитологией, и я стал смотреть на птицу и ждать, когда она улетит. А птица не улетала. И больше ни одной мысли в голове не было.
– Ну что же? – спросил Сорокалет. Я не знаю, сколько он ждал.
– Я забыл, – признался я.
– Забыл, расскажи о втором изобретении.
Это была великолепная мысль. Конечно же, мне надо было догадаться самому. Я с облегчением вздохнул и сказал:
– Второе мое изобретение...
Птица, как назло, не улетала с ветки. Ну что, привязали ее, что ли? Я не сомневался в том, что я что-то изобрел. Наверняка изобрел, но в том месте мозга, где должно было лежать изобретение, была громадная гулкая пустота. И неожиданно для себя самого я спросил:
– А этот человек, который с черным саквояжем, он что у вас отнял?
Я спросил это, потому что хотел отвлечь Сорокалета от моих несчастных изобретений, которых на самом деле не было.
Сорокалет сразу ожил.
Он даже вскочил со скамейки. Словно его включили в сеть.
– Ты что об этом знаешь? Говори!
– Я видел вас днем. Вы шли за ним и о чем-то просили.
– Поздно, – сказал Сорокалет. – Я его упустил. Я думал, что ты еще что-нибудь знаешь... Впрочем, откуда тебе знать?
– Я его видел потом, – сказал я. – Он приходил к нам в Дом пионеров. Сидел...
– И что делал? Что он еще делал?
– Сидел и ничего не делал. Открыл свой саквояж, копался в нем, а потом, когда мы его спросили, что он делает, повернулся и ушел. Через мастерскую, через окно.
– Открывал? А близко он был от тебя?
– Ну как вы.
– Стой, Деткин, повтори: ты зачем хотел меня видеть?
– Моя фамилия Бабкин, – сказал я. – Мне сказали, что вы можете со мной поговорить, потому что мои изобретения представляют интерес для науки.
– И ты можешь мне изложить суть изобретений?
– Я же говорил... – И тут меня снова застопорило. И я стал глядеть на птицу.
Сорокалет очень мною заинтересовался. Он приблизил свои очки ко мне, наклонился и понизил голос, задавая следующий вопрос:
– А сегодня утром, даже днем, ты знал, что изобрел?
– Я и сейчас знаю... нет, не знаю.
И вдруг я понял, что в самом деле забыл, полностью. Начисто забыл, что же изобрел.
– Я забыл? Этого не может быть!
Я боялся, что Сорокалет сейчас рассмеется, в самом деле можно рассмеяться – приходит к тебе мальчик, фактически ребенок, который говорит, что хочет заниматься в твоем семинаре, а ничего не знает. И изобретений у него никаких нет.
Сорокалет не смеялся. Он смотрел на меня серьезно, с сочувствием, но мне все равно хотелось ему доказать, оправдаться.
– Если вы не верите, – сказал я, – то можно позвонить к нам в кружок. Там вам любой скажет, что я получил премию. Про меня заметка была в «Юном технике»...
– Я тебе верю, – сказал он. – Больше того, я верю, что у тебя были очень хорошие изобретения, настолько хорошие, что их надо было украсть.
– Кому надо было украсть?
– Тому человеку, с черным саквояжем.
– Как можно украсть? Я же их не патентовал. Я только думал о них.
– Я тоже думал, – сказал Сорокалет. – И когда это случилось, я не сразу сообразил. Но потом все же додумался. Правда, какие-то сомнения у меня оставались до сих пор. И ты их рассеял. Теперь все ясно – надо действовать.
– Пал Никитич! – взмолился я. – Расскажите мне, пожалуйста, в чем дело. Я же ничего не понимаю.
– Садись. – Он сел на скамейку, и я понял, насколько он изменился за последние минуты. Глазки за толстыми стеклами очков буквально пылали, щеки покраснели, и уголки губ приподнялись, отчего его лицо потеряло обиженное и растерянное выражение. Стало обыкновенным и добрым, и даже очень приятным лицом.
Я послушно сел рядом с ним.
– Это случилось сегодня днем, – сказал Сорокалет. – Я как раз собирался обедать, когда он пришел. Он сказал, что должен мне передать привет от моего знакомого, но никакого знакомого в городе Брянске у меня нет. В общем, ему было все равно, верю я ему или нет. Ему нужно было потянуть время. Он сел, раскрыл свой саквояж и сделал вид, что ищет письмо. А я как-то не обратил на него должного внимания. Я собирался обедать, а он мне очень мешал. Я сказал ему, что, пока он будет искать письмо, я буду собираться. И он был рад. Он возился в своем саквояже. Потом закрыл его и сказал, что письмо он забыл в гостинице. Мы вышли с ним вместе, он молчал. Он мне показался странным. Ты знаешь, что такое интуиция?
– Знаю, – сказал я.
– Так вот, интуитивно я ощутил в нем что-то чужое. Словно рядом со мной идет не человек, а какой-то... какое-то существо. И, может быть, я бы ничего не понял, если бы вдруг, еще на лестнице, не решил мысленно повторить ход моих аргументов. Мне сегодня надо было выступать на ученом совете и защищать одну идею... впрочем, я тебе не смогу сказать, какую идею, потому что ее не помню. Я спускался по лестнице, почти не замечая этого человека, и старался восстановить ход моих аргументов. И тут я понял, что не имею никакого представления о моем собственном изобретении. Я очень удивился и, чтобы проверить, нет ли у меня провала в памяти, переключился на другую мою идею, о которой думал ночью. И оказалось, что и этой идеи во мне нет. Я не знаю, что меня заставило поглядеть на этого человека с саквояжем. Он к тому времени обогнал меня и уже выходил на улицу. У меня не было никаких доказательств, что он имеет отношение к моей забывчивости. Я только поглядел ему вслед. И вдруг он обернулся и улыбнулся мне. Как улыбаются механические куклы. И похлопал ладонью в черной перчатке по саквояжу. И тогда меня озарило: мои мысли в этом саквояже. Я ему крикнул: «Постойте!» Он прибавил шагу. Я побежал за ним. Я уже не сомневался, что меня обокрали. Если бы я остановился и задумался, я бы понял, что такого быть не может. Нельзя украсть у человека мысли, причем не все, а только некоторые мысли. До этого земная наука не дошла, это я гарантирую. Но я об этом не думал. Я бежал за ним, я просил его вернуть мне мысли, я умолял, я грозил... А он только улыбался.
– Тогда я вас и увидел, – сказал я.
– Вот именно. В подземном переходе? Не помню, может, это было и в подземном переходе. А потом он исчез... сбежал. А я решил, что мне все это померещилось. Я начал рассуждать. Я уговорил себя, что такого не может быть. Я провел целый час над моими записками, и оказалось, что я ничего не понимаю в чертежах. Как будто они написаны каким-то другим человеком. Я торжественно провалился на ученом совете. Я стоял как столб. От моего выступления зависела судьба не только моего изобретения, но и многих людей, которые должны были его воплощать в жизнь и пользоваться его плодами. Я сказался больным... Бедный мальчик!
Последние его слова относились ко мне.
Но я не был так расстроен, как должен был быть расстроен.
Сейчас объясню почему.
Еще несколько минут назад я был совершенно одинок в этом мире. Ограбленный, ничтожный человек. Никто меня не мог бы понять. В лучшем случае бы отмахнулись от моих жалоб, в худшем – отвезли бы в сумасшедший дом. Особенно если бы я стал рассказывать о человеке с саквояжем.
И вдруг оказывается, что я не один. Что у меня есть союзник. Да еще какой! И не только он мне нужен, но и я ему необходим. И мы должны вдвоем разрешить неразрешимую загадку.
– А может, он шпион? – спросил я.
– Не похоже, – серьезно ответил Сорокалет. – То, что он делает, у нас еще никто делать не умеет. И ни к чему. Наши с тобой изобретения не представляют никакого секрета. Через несколько месяцев или лет о них можно будет прочитать в любом журнале или увидеть их на практике. У меня другая версия...
– Инопланетяне! – сказал я. – Летающая тарелочка.
– Упрощенно говоря, так.
– А я еще вчера с ребятами спорил, – сказал я. – Потому что я противник летающих тарелочек. Я думаю, что это миф двадцатого века.
– Для меня это сейчас не миф, а рабочая гипотеза, – сказал Сорокалет. – Я основываю ее на том, что если нигде на Земле люди не могут красть мысли, то, значит, это делают люди, которые живут не на Земле.
– Тогда пошли, – сказал я.
– Куда?
– В милицию. Поднимем милицию на ноги. Опасный пришелец в Москве! Ворует мысли.
– И знаешь, что они тебе ответят, Бабкин?
Я немного подумал и, как здравомыслящий человек, вынужден был признать:
– Они вызовут врача. Но если я буду не один...
– Тогда они вызовут двух врачей.
Я задумался. Сорокалет был прав. Я бы на месте милиции не поверил бы и десяти свидетелям, если они говорят, что у них украли мысли. Может, мыслей и не было? Я даже попытался еще раз вспомнить, что же такое я изобрел. Оказалось, ничего не изобрел. Птичка наконец улетела.
– Выход один, – сказал Сорокалет. – Найти его и упросить...
– Упросить – из этого ничего не получится, – сказал я. – С ворами так не разговаривают. Он у нас украл. Мы у него – отнимем!
– Что ты! – Сорокалет смутился. – Это же опасно.
– А вы подумали, что он сейчас ходит по Москве и продолжает свое черное дело? Каждая минута опасна. Если так будет продолжаться, то через неделю мы все останемся без мыслей. А вдруг он не один?
– Но как мы отнимем?
– Еще не знаю. – Я понял, что практически я куда лучше приспособлен к жизни, чем великий изобретатель Сорокалет. Он, наверное, и не дрался никогда.
– Сначала его надо отыскать. А потом будем действовать.
Сорокалет печально вздохнул.
– Ты представляешь себе масштабы Москвы? И один человек... всего один. Ничем не выделяется.
– Ничего подобного. Выделяется, – сказал я. – У него черный саквояж. Давайте рассуждать.
– О чем?
– Мы же с вами изобретатели. Мыслители.
– Бывшие.
– Отнимем саквояж, отнимем и мысли. Чудес не бывает. Этот пришелец – вполне реальный. И он не каждую мысль тянет, а только ту, что ему нужна.
– Почему ты так думаешь?
– А скажите, кто-нибудь еще из ваших коллег жаловался?
– Нет, никто... насколько я знаю.
– А я сейчас проверю. У вас двушка есть?
Сорокалет смотрел на меня с уважением. Нет, он не организатор, он только мыслитель.
Я взял у него двушку, и мы пошли звонить. Мы позвонили к нам в Дом пионеров. К телефону подошел Женька Симон.
– Симон, – спросил я. – С тобой ничего не случилось?
– В каком смысле?
– Как твой вечный двигатель работает, ты помнишь?
– Конечно, – сказал Симон. – Мы делаем бесконечную цепь и в ее звенья вставляем полушария, наполненные водой...
– Хватит, – сказал я и повесил трубку.
Потом я обернулся к Сорокалету, который переминался с ноги на ногу, и сказал:
– Моя версия была правильной. Им нужны не все мысли.
– Да, разумеется, – сразу согласился Сорокалет. А я подумал, как мне его жалко. Вот мне куда легче. Пройдет какое-то время, даже если мы и не поймаем этого похитителя, и я снова что-нибудь изобрету. Ведь у меня вся жизнь впереди. А ему трудно. Он уже пожилой, ему под сорок. У него положение, ученики, семинар, на него люди смотрят, а он им ничего ответить не сможет. Нет, решил я, так я этого не оставлю. Расшибусь, а верну доброе имя и великие мысли знаменитому изобретателю.
– Поехали ко мне домой, – сказал я.
– К тебе? Зачем? Я лучше к себе пойду.
– Мы возьмем Руслана. Он нам поможет.
– А кто такой Руслан?
– Мой лучший друг.
3
Сорокалет отказался подняться ко мне. Я не возражал. У меня, как всегда, беспорядок, который создаю не только я, но и Настасья. Моя старшая сестра так глубоко влюблена, что забыла, как моют посуду и подметают пол. Приходится мне самому, чтобы не было лишних семейных сцен, брать на себя ее обязанности.
Руслан обрадовался мне, соскучился. Мы все в доме очень заняты. Мать на работе, Настасья любовью, а я изобретательством, и ему достается мало ласки. Раньше, когда Руслан был щенком, я его обучал, надеялся, что он научится считать и, может, немного говорить, но все это окончилось неудачей, и потому я занялся другими проблемами.
– Руслан, – сказал я, – ты уже большой и умный пес. Твои сопородники плавают у берегов Ньюфаундленда и спасают рыбаков. Ты же зазря жуешь кости. Теперь от тебя зависит судьба человечества.
Руслан склонил большую черную печальную голову, обидевшись на мой упрек. Но перспектива помочь человечеству его утешила, и он побежал к двери.
Сорокалет маялся у подъезда и при виде Руслана отпрянул, чуть не упал.
– Не бойтесь! – сказал я. – Руслан не кусается.
Сама мысль о том, что можно кусать другое живое существо, была для Руслана настолько же отвратительна, как для меня. Руслан даже ахнул.
– Руслан, – объяснил я, – это товарищ Сорокалет. Он знаменитый изобретатель. Его ограбили. Кстати, и меня тоже. Ограбил нас один человек, который прилетел с отдаленной звезды. Зачем ему это нужно, мы еще не знаем, но он крадет выдающиеся мысли.
– Аф, – негромко ответил Руслан. Этот сдержанный звук означает, что Руслан в целом проблему осознал.
– У нас, возможно, есть след этого негодяя, – сказал я.
Сорокалет смотрел на меня как на сумасшедшего, потому что раньше он, наверное, не встречал такого понимания между человеком и собакой. А Руслан, он ведь большой хитрец, так смотрел на него, будто умеет говорить и мыслить.
Я отвел Руслана к Дому пионеров, но заходить внутрь не стал, а прошел прямо во двор, под окно, из которого выбрался человек с саквояжем. Окно было на первом этаже, но этаж высокий, я доставал до подоконника, только встав на цыпочки. Руслан, хоть и умный пес, долго не понимал, что ему надо встать на задние лапы. А Сорокалет, хоть за последние минуты и привык к Руслану, помочь ему боялся. С громадным трудом я заставил все же Руслана поднять к подоконнику свою тяжелую морду, и тут же Руслан от подоконника отпрыгнул и начал обнюхивать землю. Он учуял что-то очень для него неприятное.
В тот же момент из окна высунулся Женька Симон, которого привлек шум, поднятый нами.
– Вы что? – спросил он.
Но я не смотрел на Симона, только отмахнулся. Шерсть на загривке моего пса поднялась дыбом, верхняя губа изогнулась, открыв клыки. Таким злым я Руслана давно не видел.
– Старик, – сказал я ему, – не волнуйся. Возьми себя в лапы. Нам нужно его найти.
Руслан и смотреть на следы не хотел. Как будто они были смазаны нашатырем. Мне пришлось его уламывать как маленького, а это было нелегко, потому что Женька Симон вылез из окна и вмешался в разговор, ничего не понимая, Сорокалет, который вдруг поверил в способности Руслана, тоже начал уговаривать пса, а ребятишки, которые играли во дворе, прибежали и шумели вокруг.
Наконец Руслан сделал мне одолжение и, не скрывая отвращения, пошел по следу. Я не сомневался, что он правильно взял след, потому что он никогда бы не стал кривляться, если бы это был обыкновенный след. Он шел к проходу в соседний двор, и это было хорошо, потому что на улице следы исчезают под ногами других людей, и тут даже Руслановых способностей не хватило бы.
У прохода в соседний двор я придержал Руслана и твердо сказал всем любопытным, включая Женьку Симона, чтобы они исчезли. Эти уговоры заняли еще минут пять. Но в конце концов мы остались втроем.
Мы пересекли двор, и следы привели нас к небольшой двери в желтом старом доме. Дом был велик, и я никак не мог сообразить, что это такое. Дверь была приоткрыта, и мы вошли в нее. За ней был полутемный коридор. Руслан заволновался, и я понял почему: в коридоре царили различные съестные запахи. Даже мне они напомнили о том, что я забыл пообедать, а представьте себе положение голодного Руслана с его чувствительным нюхательным аппаратом. Но мы преодолели эти соблазны и пошли дальше.
Руслан потянул меня вверх по небольшой лестнице, освещенной маленькой лампочкой без абажура. В этот момент с дальнего конца коридора показался человек в голубом халате, который нес, прижав к животу, ящик с редиской.