– Света!
– Это ты? Ты же там, – и она показала назад.
– Нет, – улыбнулся он, – я обежал за колоннами, и я уже здесь.
Она смотрела на него, улыбаясь, как будто они встретились после долгой разлуки.
– Я подумал, – смущаясь, начал он, – если уж мы оба здесь, то почему бы нам куда-нибудь не пойти?
– А куда вы собирались с Аней?
– В какую-то чайную, я толком не разобрал…
– Хорошо, пойдем в чайную. Я тоже там была.
На секунду Ваня перестал улыбаться.
– А она не обидится?
– Кто? Анька? – Света засмеялась. – Да она никогда ни на кого не обижается! Подумаешь – без нее пошли! Не сидеть же нам по домам из-за ее пры… прыгающего по деревьям кота!
– И то верно, – согласился Ваня. Он боялся, что Света откажется с ним идти, и теперь был почти счастлив. – Пошли.
В чайной они сели за маленький, низкий столик, и, пока ждали свой чай, у Вани была возможность оглядеться. Это был небольшой зал в китайском стиле: на полу лежали циновки, стены украшали декоративные фонарики, официанты были одеты в шаровары и шелковые рубашки.
– Мне здесь нравится, – сказал Ваня, разливая чай по маленьким чашечкам. Их со Светой разделяла только жаровня, стоящая на столике, и ему было хорошо видно ее лицо, бледное, как молодая луна.
– Да, здесь очень вкусный чай, – подтвердила она, отпивая ароматный напиток. – Никакой «Липтон» в пакетиках с ним не сравнится.
– Я говорю не только о чае, – сказал Ваня. Мне нравится то, что мы здесь вместе… Совсем не так, как в школе.
Света улыбнулась и поправила челку. Она всегда делала так, когда не знала, что сказать. Обычно те, кто ей нравился, были, совсем не похожи на•Ваню. Это были высокие, стройные молодые люди с тонкими пальцами и изысканными манерами. А Ваня был совсем не такой. Среднего роста, коренастый, широкоплечий, он не отличался ни элегантностью, ни мягкостью движений, но в нем чувствовалась какая-то непонятная сила, мужское обаяние, которое делало его таким притягательным.
Внезапно ей захотелось, чтобы он ее поцеловал, хотелось почувствовать близко его дыхание и свежий запах моря. Ваня что-то рассказывал о своей старой школе, но Света не слышала ни слова. Она вслушивалась в себя и понимала, что с ней происходит что-то странное, что-то настоящее и большое.
«Неужели я влюбилась? – спрашивала она себя и испуганно отвечала: – Да нет. Этого не может быть».
«Тогда что же это?» – снова спрашивала она и не находила ответа.
А в это время Аня поочередно звонила то ей, то Ване, но у Светы никто не брал трубку, а мама Вани терпеливо отвечала, что он будет поздно.
Сгущались сумерки, но Аня не включала свет. Ей хотелось, чтобы вокруг было так же темно, как у нее на душе. Сегодня она потеряла свое счастье по собственной дурости, это было ясно. Она потрогала ненавистный прыщ – он стал ощутимо меньше, как будто понял, что выполнил свою черную работу и теперь может исчезнуть.
3
У каждого есть своя маленькая тайна.
Даже у самого забитого существа за душой есть что-то такое, чего нет у других.
Когда мама спрашивала у Иры, почему к ней не заходит никто из друзей и разве нет в школе мальчика, который бы ей нравился, та только загадочно улыбалась и отмалчивалась.
Да и что ей было делать? Не могла же она сказать, что нет на свете мальчика, который был бы ей симпатичен, потому что она безответно и навсегда влюблена в своего классного руководителя Кахобера Ивановича.
Кахобер Иванович мамин ровесник, и если она узнает обо всем, трудно представить, что тогда будет. Поэтому Ира каждый раз возвращалась домой из школы с замиранием сердца, она боялась, что мама прямо с порога закричит:
– Вот, значит, как! Вот что лежит у тебя под кроватью в коробке из-под обуви! И для этого мы с папой тебя растили!
Там, в темноте, в большой картонной коробке хранились Ирины рисунки. С самого детства она занималась живописью, и у нее неплохо получалось. Одни художники любят рисовать пейзажи, другие животных, третьи – исторические сюжеты. Ира любила рисовать Кахобера Ивановича. Она знала до мельчайших подробностей это дорогое, широкое лицо и могла бы рисовать его с закрытыми глазами.
Кроме портретов, в коробке лежали перчатка, как-то случайно оброненная Кахобером, расписание, написанное его рукой, и мел, которым он чертил на доске схемы сражений. Если бы мама увидела все это, она бы решила, что ее дочь сумасшедшая, но сама Ира не считала себя такой. Просто она любила недоступного человека, и эти вещи помогали ей почувствовать его рядом для того, чтобы не быть такой одинокой.
Однажды, когда Ира рисовала его на уроке истории, Света изловчилась, вытянула шею и с задней парты подглядела, чем занимается подруга.
– Это что, Кахобер? – свистящим шепотом спросила она.
– Тише, тише, – умоляюще посмотрела на нее Ира. Она очень боялась, что кто-нибудь может их услышать. – А что, разве не похоже?
На новом рисунке Кахобер был изображен в рыцарских доспехах и на коне.
– Да нет, очень похоже, – признала Света. Только ты бы лучше меня нарисовала или вон Елкина, у него внешность колоритная.
Максим Елкин почувствовал, что говорят о нем, оторвался от чтения, поднял свою большую, взлохмаченную голову и показал девочкам кулак.
– Кого хочу, того и рисую, – буркнула Ира.
Ей стало неприятно, что Света увидела рисунок, и она перевернула листок.
– Да ладно, не обижайся, – сказала Света, от нее не ускользнуло то, что она задела Иру за живое. – Ты чего так насупилась? Уж не влюбилась ли ты в нашего старичка?
Ира покраснела как вареный рак, и в ее глазах блеснули слезы.
– Во-первых, он совсем не старичок, а во-вторых, я и не думала в него влюбляться!
– Так, так, – хитро улыбнулась Света, – значит, и не думала влюбляться… Что ж, так всегда бывает – не думаешь, не думаешь да и влюбишься.
– Пожалуйста; не рассказывай об этом никому, попросила ее Ира, поняв, что запираться бесполезно. – Никто не должен об этом узнать.
– Не дрейфь), не расскажу, – пообещала Света. – Только зачем он тебе нужен – не понимаю. Ему же сорок лет. У него лысина и живот. И потом, он же тебя в упор не видит.
Когда Аня узнала о любви подруги, она очень расстроилась, понимая, что ситуация совершенно безнадежная.
– Ирка, да ты что! Он женат, и у него сын старше тебя.
– Для меня это не важно. Я жене замуж за него собираюсь, – оправдывалась Ира.
– Тогда вообще зачем? – не понимала Аня,
Ей казалось, что если двое людей любят друг друга, они, обязательно должны пожениться, а иначе любовь не имеет смысла.
– Он, – самый лучший, – убежденно сказала Ира. – Сама подумай – разве кто-нибудь из мальчишек может с ним сравниться?
Ни у кого Ира не находила понимания и вскоре перестала заводить разговоры о Кахобере даже с Аней. Ей было спокойнее любить его тихо; ни с кем не делясь, ни у кого не спрашивая совета.
«Он же тебя в упор не видит», - вспоминала Ира слова подруги, но они не причиняли ей боли. «Как это не видит? – про себя спорила она со Светой. Очень даже видит. Когда рассказывает урок, все время смотрит на меня. И если я опаздываю, всегда говорит: «Нам тебя очень не хватало, Дмитриева!».
Ира слегка грассировала, и поэтому вообще стеснялась говорить. А если все таки надо было что-то сказать, она старалась выбирать слова, в которых не было бы злосчастной буквы «р». А ведь это не так-то легко, особенно если тебя зовут Ирина Дмитриева. Даже имени, своего произнести нельзя без того, чтобы не покраснеть. И краснела Ира не как все люди, а как-то особенно, неровными пятнами, которые расходились по всему лицу, шее и груди.
Она была уверена, что такой – застенчивой и блеклой – ей совершенно не на что рассчитывать. Но она и не хотела рассчитывать, она хотела просто любить и чтобы все оставили ее в покое.
Кахобер Иванович жил в том же районе, что и она, – совсем близко от школы. И когда мама посылала Иру за хлебом, она всегда старалась пройти мимо его дома, хотя для этого и надо было сделать крюк.
Иногда ей удавалось увидеть самого Кахобера, он возвращался из школы, но был так погружен в свои мысли, что не замечал ее. Ей хотелось его окликнуть, спросить что-нибудь из курса истории, чтобы он остановился, посмотрел на нее и заговорил. Но Ира никогда не могла вовремя придумать, чем его отвлечь от мыслей, а когда придумывала, то было уже поздно: дверь подъезда гулко хлопала, и Кахобер скрывался.
А иногда она встречала его жену – высокую, светло-русую женщину. Она убирала волосы в пучок и носила длинные юбки. Наверное, она была чуть младше Кахобера Ивановича и казалась очень счастливой.
«Еще бы! – с тихой грустью думала Ира. – Любая была бы счастлива на ее месте».
Ира никогда даже краем глаза не смотрела на молодых людей, потому что ее маленькое сердце было целиком занято одним человеком, и этим человеком был Кахобер.
И однажды случилось то, о чем она давно мечтала.
Дело было на уроке истории. По другим предметам у нее были тройки, ведь Ира хотела стать художницей, и точные науки были ей ни к чему, но все задания Кахобера она выполняла старательно. А на этот раз не выучила параграф, надеясь, что он ее не вызовет. Но, по закону подлости, Кахобер открыл журнал, поводил пальцем по списку фамилий и сказал:
– Дмитриева, прошу!
От страха у Иры все внутри задрожало и сжал ось.
На подгибающихся ногах она поднялась и прошла к доске.
– Ну, расскажи нам в двух словах о Северном и Южном обществе, – сказал Кахобер. – Мы слушаем.
Ира подняла глаза к потолку, потом посмотрела на класс, ища помощи. Аня подмигнула ей и сжала две руки, как будто хотела сказать: «Держись!»
«Только бы не покраснеть, – подумала Ира, только не это!» И тут же пунцово покраснела. Никто в классе, кроме Ани и Светы, не понял, чего она так боится. Все знали, что такого доброго учителя, как Кахобер, не сыскать во всей школе. Такая оценка, как «двойка», была ему неизвестна, да и «тройки» он ставил крайне редко.
– Эти общества были созданы декабристами, – слабым голосом, запинаясь, начала Ира и замолчала.
– Это уже что-то, – подбодрил ее Кахобер. – А что еще нам известно о них? Ну, например, кто стоял во главе, какие у них были программы, где эти общества находились?
– Северное общество находилось на севере, а Южное - на юге, – упавшим голосом произнесла Ира.
Все дружно засмеялись, да и она сама поняла, что сморозила глупость. Ее ладони вспотели, кровь отлила от лица, и Ира смертельно побледнела. Кахобер заметил ее испуг, жестом попросил всех перестать смеяться и сказал:
– Правильно. Северное находилось в Петербурге, а Южное – на Украине, но в таком случае возникает вопрос…
Но какой именно вопрос возник у Кахобера, Ира уже не услышала. Ноги ее подкосились, в глазах потемнело, и на глазах у всего класса она упала в сладкий черный обморок.
«Как странно, – подумала она, погружаясь в забытье, – что это?»
Очнулась она от того, что ее качают, как в колыбели, и голос Кахобера говорит: «Ничего, девочка, сейчас все будет хорошо». Она приоткрыла глаза и сквозь ресницы увидела его лицо совсем близко, вспомнила, как упала, и поняла, что Кахобер несет ее на руках – легко и без напряжения.
Может быть, теперь она могла бы идти сама, но она не открьта глаз и не сказала ни слова. Ей было хорошо от того,. что он несет ее на руках, как маленькую, что она чувствует биение его сердца рядом со своим….
В медпункте он положил Иру на кушетку, застеленную клеенкой, и рассказал медсестре о том, что случилось. Та дала ей понюхать нашатырь, Ира вздрогнула и окончательно вышла из забытья
– Как ты меня испугала! – сказал Кахобер Иванович, садясь рядом с ней. – Ну, разве можно так шутить со старым учителем!
– Вы не старый, - с непонятным для него упрямством сказала Ира. – Вы – самый лучший.
Кахобер внимательно посмотрел на нее и рассмеялся.
– Ну, не надо грубой лести. Я тебе и так за сегодняшний ответ поставлю пятерку.
– Не надо, - замотала головой Ира. – Надо мной все смеялись, ведь так?
– Да что ты! Все ужасно испугались. Как ты теперь себя чувствуешь? -спросил он, подавая ей руку, чтобы она поднялась…
Ира крепко сжала его широкую, плотную ладонь.
– Спасибо, – она все еще не отпускала его. – Мне теперь хорошо. Не знаю, что это было.
Лежа вечером, в постели, Ира вспоминала его карие глаза, его заботу и чувствовала такую нежность, что хотелось плакать.
Осторожно притворив дверь, к ней зашла мама и села рядом…
– Мама, – с тихой радостью сказала Ира, – как ты, думаешь, когда кого-то очень сильно любишь, может этот человек быть к тебе совсем-совсем равнодушен?
Мама задумалась и погладила дочку по голове.
– Думаю, что; если ты действительно, кого-то любишь он обязательно почувствует к тебе хоть что-то. Может, и не любовь, но что-то очень хорошее,
Ира обняла подушку и, как в глубокий обморок, упала в сон. А мама тихонько вышла из, комнаты, подошла к папе, который смотрел последние новости, и по секрету сказала:
– Знаешь, Ирочка влюбилась, я это точно знаю. Хотела бы я посмотреть на этого мальчика.
4
Утром в понедельник Аня готова была отдать все на свете, чтобы только не ходить в школу. Во-первых, потому, что понедельник и так – день тяжелый, а во-вторых, потому, что ей предстояло встретиться с Ваней и Светой. Она понимала, что, конечно же, они провели вместе целый день и, судя по тому, что Света так и не позвонила, эта встреча не была такой уж безобидной.
«Деревенский лопушок, – вспомнила Аня слова подруги. – Выходит, что это не совсем так».
Света подошла к ней первой и как ни в чем не бывало бросила:
– Привет.
Аня посмотрела исподлобья, стараясь понять, что у Светы на уме, и нехотя ответила:
– Здравствуй. Как дела?
– Все в порядке. С Волковым я встретилась, как мы и договаривались. Наврала ему про кота… – А он что – поверил?
– Конечно, поверил, только очень расстроился…
– Из-за меня? – с надеждой спросила Аня.
– Да нет, из-за того, что выходные пропадают.
И пригласил, раз уж мы встретились, куда-нибудь сходить.
Аня во все глаза смотрела на Свету, и она казалась ей красивой, как никогда.
«Интересно, люди рождаются с такой гладкой кожей или как-то специально за ней ухаживают?» – не к месту подумала она.
– Спасибо, – сказала Аня. – Ты настоящая подруга.
Она хотела развернуться и отойти, но Света схватила ее за рукав.
– Послушай, чего ты обижаешься? Разве не ты меня отправила к нему?
– Я просила тебя предупредить. Только предупредить.
Аня очень боялась расплакаться у всех на глазах.
Она больно ущипнула себя за руку, чтобы отвлечься, но душевная боль все равно была сильнее.
– И что же? Я, по-твоему, не имею права с ним куда-нибудь сходить? Он, между прочим, сам мне это предложил. А ты его что, купила?
Аня отдернула руку и пошла прочь. Ей не хотелось продолжать этот унизительный разговор, потому что в глубине души она понимала, что по-своему Света права.
«Ведь мы с Ваней не пара, значит, кто угодно может занять это место, – думала она. – А красивые всегда правы».
Мама часто говорила Ане, что внешность – не главное, важно, что у человека внутри, а не снаружи. «Так утешают уродов», – огрызалась Аня и уходила в свою комнату.
Можно сколько угодно говорить о том, что главное – это душа и что «не родись красивой, а родись счастливой», но когда с тобой никто не хочет знакомиться и когда на всех дискотеках ты спиной подпираешь стены, эти слова слабо утешают.
– Анечка, в тебе есть обаяние, – еще говорила мама. – Ты веселая, а люди любят, веселых!
- Как же - обаяние, – огрызалась Аня. - Ты что думаешь, я не вижу?
И она в: сотый раз за день шла к зеркалу, чтобы травить себе душу, разглядывая толстые ноги, некрасивую грудь и короткую шею.
– Да никто тебя не будет так пристально разглядывать! – начинала сердиться мама. – Ты сама часто разглядываешь других людей? А почему думаешь, что к тебе должно быть какое-то особое внимание? Прекрати! Ты меня с ума сведешь!