В одно июньское утро на склоне горы, нависшей над селом Личк, сидели наши герои и любовались расстилавшейся перед ними мирной картиной.
Колхозный сторож Асатур, постоянный их спутник, сидел рядом и, сжимая в коленях ружье, зорким взглядом осматривал зеленые колхозные поля пшеницы и плантации табака: не забрела ли, часом, куда-нибудь скотина? Невдалеке паслись телята, а из-за густой живой изгороди доносился разноголосый хор пестрых питомцев новой птичьей фермы.
Воздух был напоен ароматом цветов. Мелодично жужжали пчелы, неутомимо перелетая с цветка на цветок.
Над водной гладью Севана поднимались легкие, едва заметные испарения, покрывая ее тонкой, прозрачной пеленой. Казалось, мать-природа набрасывала нежнейший покров на свою любимую дочь — сказочную спящую красавицу.
Мир и покой царили вокруг, и только время от времени доносилось с Гилли зловещее: «болт… бо-олт… болт!…»
— Ну, не насмешка ли это, Армен? — спросил Камо.
— Что?
— Да то, что наше село погибает без воды, а там, внизу, ее целое море… Там земля задыхается под водой!
Армен ответил не сразу. В последние дни ребята были озабочены и печальны: начались засушливые дни.
— Что бы там ни говорили, — сказал после небольшого раздумья Армен, — вода в озеро Гилли откуда-то поступает. Ты сам подумай, Камо: откуда в Гилли так много родников, вернее — ключей? Откуда они берутся? Может быть, как раз под нашими полями есть какие-нибудь подземные воды. Раскопать бы, вывести наружу.
— Ну и придумали — воду из-под земли добывать! Вон перед вами море целое. Попробуйте, если вы такие молодцы, оттуда ее взять, — вмешался дед.
— Что ж, и возьмем! — вспыхнул Камо. — Надо построить гидроэлектростанцию, она и станет подавать нам воду… Ведь поднимают уже воду озера Айгер-лич и Зангу у села Канакер — я читал об этом.
— Да, но такие дела сразу не делаются, а вода нам сейчас нужна, — сказал Армен.
— А озеро, вместо того чтобы приближаться к нашим полям, все дальше от них уходит, — с горькой улыбкой добавил Грикор.
— Верно, и уже довольно далеко ушло, — подтвердил Камо. — На сколько упал уровень воды в Севане? Ты знаешь, Армен?
— На три метра.
— Только? И так много земли освободилось из-под воды?
— Это потому, что у нашего берега озеро очень мелко: глубина Большого Севана [Озеро Севан делится на две части: Большой и Малый Севан. Поверхность Большого Севана равна 1032 квадратным километрам] самое большее — пятьдесят метров. А через пятьдесят лет эта часть Севана и вообще перестанет существовать.
— Жаль… — вздохнул Камо. — Такая красота исчезнет!
— Нечего жалеть, тогда эти места еще лучше будут. Все эти земли покроются пышными садами, цветниками… Я подсчитал, Камо, что здесь, на новых землях, поместится сто сел.
— Ух, сто сел! — воскликнул Грикор. — Как же так?
— Очень просто. Для того чтобы привести в действие электростанции и оросить Араратскую долину, уровень озера будет понижен на пятьдесят метров…
— Ого!
— Это освободит от воды свыше ста тысяч гектаров прекрасной земли, на которой и поместится сто сел со ста тысячами жителей.
Внимание Грикора все время раздваивались. Хотелось и с товарищами побыть, принять участие в их интересном разговоре, но надо было и за телятами следить — опять их ему поручили. А телята все время пытались, негодные, уйти на берег озера, где уже высоко поднялись и колосились посевы «армянки». И Грикор, подпрыгивая на одной ноге, бежал, кидая камни, к телятам, нарушавшим запретную границу:
— Ого-го, проклятые!… И как это они понимают, что пшеница вкуснее простой травы?
— А ведь не земля выходит из-под озера, а золото, настоящее золото! — говорил в восхищении старый охотник, глядя на молодые побеги, поднявшиеся на тех полях, где земля еще недавно была покрыта водой. — Там пшеница уже в ваш рост, ребята.
— Да, не земля, а золото! — подтвердил Камо. — А прошлогодний урожай картофеля у нас, на том берегу Севана, говорят, не имел равного в мире. Не так ли, Армен?
— Как же, чуть ли не мировой рекорд побили — восемь тысяч пудов картофеля с гектара сняли!»
— Каждая картофелина с добрую хрюшку! — восторженно подхватил Грикор.
— Такие урожаи будут каждый год на том берегу, — сказал Камо. — Дожди смыли с Дали-дага всю землю в озеро, и там образовался жирный ил. Жаль только, что эти земли тоже будут страдать от недостатка воды…
— Жалеть не о чем, — прервал его Армен. — Эти земли будет орошать озеро Гилли — ведь оно лежит выше Севана.
— А те земли, что выше Гилли, наши земли? — спросил Камо.
Ребята умолкли. Как добыть воду? Этот вопрос в течение веков занимал мысли жителей села Личк. И в течение веков оставался нерешенным: люди жили и умирали, мечтая о воде.
Не решили бы, пожалуй, заняться разгадкой этой задачи и наши герои, если бы день этот не был так ярок, и тысячи пчел не слетелись к цветам за душистым соком, и ребята не сидели бы у озера, мирно беседуя со своим старым другом, дедом Асатуром…
За диким медом
Старик долго и с видимым наслаждением прислушивался к монотонной, мелодичной песне пчел.
— Какие склады меда пропадают у нас! — со вздохом сказал он, кивнув головой в сторону обширных колхозных полей люцерны и клевера.
Камо уловил вздох деда и понял его значение.
— А не заняться ли нам и пчеловодством? — оживился он. — Скажем товарищу Баграту, чтобы он дал нам с колхозной пасеки один улей, и начнем за ним ухаживать и учиться пчеловодству.
— Вокруг полно пчел, а вы хотите у Баграта улей отнять? — удивился дед.
— Где же у нас пчелы?
— А вон, на Чанчакаре — на Пчелиной скале. Потому-то она так и называется, что там царство пчелиное. Столько меда там — душистого, сочного, как янтарь желтого, — вот только добыть его руки коротки, не дотянешься!… Небось болтовню стариковскую слышали, будто пчельник этот дэвы устроили? Сами только медом и пользуются. И сторожей понаставили, чтобы никто чужой не пробрался. В одной из пещер, говорят, дэвы и постели свои сложили.
— Неужели туда нельзя добраться? — спросила Асмик. Накормив своих птенцов, она подсела к товарищам и прислушивалась к их разговорам.
— Идем, дедушка, идем! Ты нам хоть издали покажи эту пещеру, — взволновался Камо.
— Да ведь по тем местам ходить… — замялся дед.
— А еще кичишься: «Охотник я»! — поддразнил старика Грикор.
— Ах ты, слюнтяй, не успел из яйца вылупиться, а старых охотников на смех поднимаешь… Да я одних волков и медведей убил столько, сколько в этом стаде телят! Ты мне только покажи медведя — ружье брошу, с одним кинжалом на него пойду! Тут дело в отваге, а там — дэвы… Понимаешь, мальчишка: дэвы! Их ни силой, ни храбростью не возьмешь. Хватит у тебя ума понять это?
Как ни старались мальчики убедить старика, что никаких дэвов нет, что все это выдумки, он упрямо стоял на своем.
— Что же это, если дэвов нету? Пока вы мне не скажете, кто там стонет, в Черных скалах, ничему не поверю, — твердил дед. — Вот охотник Каро — мир его праху! — попробовал забраться в пещеру к дэвам, да упал, разбился. А какой храбрец был!
— Откуда же он знал, что там так много меда? — спросил Камо.
— Как это — откуда знал! Каро был настоящим охотником. По одному тому, как пчелы жужжат, он узнавал, сколько у них меда. Львиное сердце было у Каро. «Какие дэвы? Что за глупости!» — говорил он, вот как вы сейчас. Ну, и поднялся на вершину Чанчакара. Поднялся, привязал веревку к утесу и спустился по ней с вершины скалы к пещере. Только войти в нее не мог — вход был маленький и узкий. Что же, вы думаете, он сделал? Порохом подорвал вход. И знаете, сколько он выгреб из пещеры меда… на самом деле выгреб, лопатой?… Четырнадцать пудов!
— Четырнадцать пудов?… — изумился Грикор.
— Ну да, четырнадцать… Погрузил мед на ослов, привез в село. От удивления все рты пооткрывали. Кум Мукел сказал: «Каро, счастье твое, что дэвов дома не было». Каро только посмеялся. На другой день он снова отправился на Чанчакар. Ну, тут ему не повезло: дэвы были дома. Разъярились и сбросили Каро в пропасть — отомстили… С тех пор, как он погиб, никто больше не решается лазить на эту скалу. Лопата Каро так и осталась в пещере воткнутой в мед — ручка торчит наружу.
Несколько минут все молчали.
— Да, — нарушая паузу, повторил дед, — из меда торчит. Чанчакар — полный меда амбар. Кто знает, сколько сотен лет наполняют его пчелы…
— Сотен лет?… А разве пчелы не старятся, не умирают? — наивно спросила Асмик.»
Дед ухмыльнулся:
— Этой дикой пасеке сотни лет, но пчелам не больше нескольких месяцев. Одни дряхлеют и умирают, другие, старые, роятся и улетают гнездиться в другом месте, а в улье всегда остаются молодые. Когда говорят, что пчелы роятся, это значит, что улетают старые, оставляя улей молодым. Потому-то пчелиная семья вечно молода.
— Как так? — изумился Армен. — Почему же говорят, когда пчелы роятся: «отроек отсыпает»? Молодые пчелы отделились от старых и со своей новой маткой ищут пристанища.
Дед опять самодовольно усмехнулся в усы и погладил бороду:
— Гм… — буркнул он. — Ты что же думаешь, всякий правду знает? Многие думают, что молодые пчелы из улья улетают, свою семью заводят, как у всех животных: вырастают дети, уходят от отца-матери… А вот пчела такой ошибки не делает. Если пчела выпустит из улья своих слабых, неопытных деток — не выживут, погибнут. Это тебе не волчонок, который найдет спящего зайку, ухватит за шиворот и слопает. Для него это просто. У пчелы дело потруднее. Пчелиной семье, чтобы жить, громадную стройку затевать нужно. Целый город! Склады для меда, для цветочной пыльцы, помещения для деток и разные другие… Открой-ка улей, поглядите — город, настоящий город, со своими порядками, правилами… Ну, вот теперь я вас и спрошу: кому — старим, опытным уходить новый город строить или таким, как вы, несмышленым младенцам?
— Конечно, старым, — в один голос ответили ребята.
— Так… Вот старые добровольно и оставляют молодым все свое богатство: усилье, склады воска и меда, все хозяйство, а сами улетают.
— И ничего с собой не берут? — удивилась Асмик.
— Ничегошеньки!
— А дикую пчелу можно приручить? — спросил Камо.
— Да еще как! Добудь-ка соты диких пчел с их личинками да поставь в колоду — поглядишь, какими станут домашними… Сколько раз в погоне за куницей бродил я по горам, лесам, пчел находил и приносил домой… Не я, положим, находил — куница дорогу показывала. Это ведь она каждую ночь все дупла обыскивает, находит мед, обжирается, а иной раз тут же, в дупле, и засыпает. А я иду себе по ее следам. Найду дупло, вытащу куницу и — проснуться не успеет! — пристукну. Шкурку к поясу подвешу, мед сложу в ведро, пчел — в папаху, и домой. И какие же это пчелы!
— А какая пчела лучше — дикая или домашняя? — поинтересовался Грикор.
— Как же ты до сих пор не знаешь, что домашней пчеле куда как далеко до дикой! — по охотничьей привычке, преувеличил дед. — Дикая пчела хороша тем, что мохната, — значит, легче переносит холод, — объяснял он по-своему, неученому. — Ножки у нее длиннее, крылышки длиннее — значит, может летать дольше, и ветер ей нипочем. Легче засуху переносит, голод… Почему так? Да потому, что о ней заботиться некому и она только на себя и надеется. А домашняя пчела во всем на хозяина полагается… В природе все рассчитано, предусмотрено. Вот оно как!
У Грикора засверкали глаза.
— Неужто ж я меньше куницы стою? — вскочил он с места. — Да я в ту пещеру, как кошка, залезу, всех пчел заберу — и в колхоз… Вы только рты разинете. Вставайте-ка, идем!
Дед только рукой махнул:
— Да ведь это же рядом с дверями в ад…
— Ну и пусть рядом, нам-то что!
— Дедушка, родненький дедушка, — взмолилась Асмик, — пойдем, покажи нам, хоть издали покажи…
Старика наконец уговорили.
— Ладно, идем. Только уговор: издали поглядите, — сказал дед.
Он встал и заботливо уложил бороду за пазуху. Поднялись и ребята.
Пришел пастух, и Грикор сдал ему телят. За питомцами Асмик присматривала ее мать. Правление колхоза, еще весной назначило Анаид надсмотрщицей за птицами, и теперь она была штатной сотрудницей «опытной птицеводческой фермы».
— Что мы должны взять с собой? Лопаты, веревки? — спросил Камо.
— И что-нибудь покушать, — сейчас же отозвался Грикор и заторопился домой.
— Возьми в колхозе несколько веревок, да покрепче! — крикнул вслед ему Камо.
— Заодно нам нужно будет хорошенько обследовать горы. Если бы нам не только мед найти, а и воду… — мечтательно сказал Армен.
— Вода?… Вода — мечта. Наши деды умирали со словом «вода»… Легко сказать — «найти воду». Пойди найди! — безнадежно махнул рукой дед Асатур.
— Ну, а если мы машинами продолбим склон горы над нашим селом и дойдем до сердца горы, не найдем ли мы там источников, дающих воду озеру Гилли? — спросил Армен. — Как ты думаешь, дедушка?
— Да разве мы не провели бы воду, если бы это было можно? — рассердился старик. — Разве мы и без твоих машин там не копали? Не понимаю я, что ли? Главное — водяную жилу найти, перехватить… А вот — нету!
— Всё «нету» да «нету»… Не мы, так геологи найдут. Мы ждем их из Еревана.
Ожидая возвращения Грикора, Камо с Арменом снова горячо заговорили о воде.
Старик слушал молча, но с сомнением покачивал головой. Наконец вернулся Грикор с туго набитым дорожным мешком за плечами и киркой.
— А веревки? — спросил Камо.
— Кто мне в колхозе веревку даст? Только накричали. Но главное-то я принес — теперь Чанчакар не устоит перед нами. Поглядите-ка! — И Грикор снял с плеча свой тяжелый мешок со съестным. — Всех ваших матерей обошел, у всех забрал что было вкусного.
— Вот молодец, — засмеялась Асмик, — догадался!
— А кирку ты зачем принес? — спросил Асатур.
— Ученые без кирки по горам не лазят, — ответил Грикор серьезно. — Не видал разве?
— Ну, довольно, — скомандовал Камо. — Пошли!
Так начался их первый подъем на склоны Дали-дага, к повисшим над бездонным ущельем утесам Чанчакара — Пчелиной скалы.
«Кровь семи братьев»
Казалось, все тона радуги были отражены в этом огромном, пышном цветочном ковре, покрывавшем склоны Далидага.
Ребята остановились и в восторге любовались алыми горными маками, ярко выделявшимися на зеленом фоне трав. Желтенькие, с длинными лепестками-ресницами нарциссы опустили, словно скромные девушки, свои головки, не смей поднять глаза на незнакомых пришельцев. Одуряющий запах распространял желтый цветок, который в горах называют «ладанным». Рядом с ними рос цветок «масленый», с блестящими, точно маслом смазанными, лепестками. Суеверные старухи зачем-то кладут его в сметану, сбивая масло. Кустисто разрослись белые ромашки. Скромно прятались в траве миниатюрные желтоцветы, голубели колокольчики.
Горячее южное солнце наделило все эти цветы и травы не только приятным ароматом, но и целебными свойствами.
Простые травы, сплетаясь с дикими пряными растениями, тоже, казалось, приобретали их запахи.
— Видите эти простенькие листочки? — спросил дед. — Мы их зовем «бычий язык». На какую бы рану вы их ни положили — сразу заживет. Было как-то со мной — с утеса свалился, руку разбил. Вот этими листками и залечили. Большая у них сила! Положишь на нарыв — созреет, прорвется. Сваришь, дашь отвар больному — удушье пройдет, как ножом отрежет. Вот как!
Высоко-высоко над другими вытягивали свои длинные стебли цветы «кантафи», как их называют в Армении. Здесь, в горных районах, их сушат и хранят как лекарство.
— Скольким людям эти цветы жизнь спасли! — рассказывал дед Асатур. — Раз охотник Каро заночевал в горах, на снегу, — не хотел оленя убитого бросить. Ну, и отморозил себе легкие. Кабы не цветок — помер бы человек.
— Как же ему цветок помог? — спросила Асмик.
— А просто: заварили, как чай, дали попить горячим — вспотел, спасся.
— Как хорошо здесь! — воскликнула Асмик. — Давайте разуемся и будем бегать!
И девочка, скинув обувь, начала весело носиться по зеленым травам горного луга. Мальчики последовали ее примеру.
Неожиданно Асмик остановилась. Красивый багряный цветок привлек ее внимание.
— Это не «кровь ли семи братьев», дедушка? — спросил Камо и побежал к цветку.