Меня так захватил ее энтузиазм по поводу языков, что я даже сделал два зуммерных ремня. Это были просто ремни, к каждому из которых было приделано по два зуммера. Когда их надевали, один из зуммеров оказывался как раз под левым нижним ребром, а второй — под правым. Серьезным недостатком метода было, во-первых, то, что зуммеры щекотали ее и она принималась хохотать, а во-вторых, разгуливать по улицам в полной амуниции, состоящей из кнопок, батареек и проводов, было довольно утомительно. В-третьих, при первом же испытании его в полевых условиях мы сбили с ног ни в чем не повинную пожилую пару, которой это почему-то совершенно не понравилось, так что эксперименты пришлось свернуть.
Вопрос о том, что такое язык, был еще интереснее. В процессе своих изысканий Анна пришла к выводу, что в мире чисел было одно куда более важное, чем все прочие. Это было число «один», и важность его состояла в том, что любое другое число можно было получить путем прибавления нужного количества единиц. Имелся, правда, один хитрый выход. Можно было просто использовать цифры «пять», или «тридцать семь», или «пятьсот семьдесят четыре», вместо того чтобы говорить «один плюс один плюс один плюс один и т. д.» пятьсот семьдесят четыре раза. Это серьезно экономило время, но в сути вопроса ничего не меняло: «один» оставалось самым главным числом. Как и среди чисел, среди слов тоже было одно самое главное, и слово это, естественно, было «Бог». Анна видела «самое главное число 1» как вершину треугольника, только ее треугольник на этой вершине стоял! Число «1» должно было нести на себе бремя всех остальных чисел.
Со словами все было по-другому. Каждое слово держалось на куче других слов. Эти другие слова служили для объяснения значения и правил использования слова, сидевшего на вершине. Слово «Бог» находилось на самом верху кучи, в которой были все прочие слова, и, чтобы понять его смысл, нужно было тем или иным способом взобраться по склону этой кучи. Сама идея просто устрашала. Библия, Церковь и воскресная школа объединенными усилиями громоздили эту кучу слов, и возникали серьезные сомнения, что кто-нибудь в принципе способен одолеть такую вершину.
К счастью, старый добрый мистер Бог в своей мудрости уже решил для нас эту проблему. Решение было связано не со словами, а с числами. Поскольку «один» несло бремя всех остальных чисел, было бы глупо ожидать, что все слова в мире будут нести бремя единственного слова «Бог». Нет, это слово «Бог» несет на себе бремя всех остальных слов! Так что пирамида слов с «Богом» на верхушке — неправильная идея; ее нужно перевернуть головой вниз. Так будет куда лучше. Пирамида слов должна встать на вершину — точь-в-точь как пирамида чисел. Вершиной слова «пирамида» тоже будет слово «Бог», и это правильно, потому что теперь слово «Бог» несет бремя всех остальных СЛОВ и содержит в себе их значения.
Анна показала мне свое «решение». На одном листочке был перевернутый треугольник, на вершине которого, обращенной книзу, значилось число «1». это была пирамида чисел. На втором листке треугольник стоял на вершине, названной «Бог». На последнем тоже был треугольник. На его обращенной вниз вершине было написано «Анна».
Ага, — сказал я, — у тебя, я смотрю, тоже есть собственный треугольник!
— Ну да. У всех есть такой.
— Да ну? И зачем он нужен?
— Это для того, когда я умру и мистер Бог начнет задавать мне всякие вопросы.
— И что тогда?
— Тогда мне придется на всех них отвечать самой. Никто не сделает это за меня.
— Это я понимаю, но треугольник-то чего значит?
— Что я должна быть…
— Ответственной? — предположил я.
— Да, ответственной.
— Да, я понимаю… Ты хочешь сказать, что должна нести на себе весь вес, как вон те два треугольника?
Да, всех вещей, которые я сделала, и всех вещей, которые я подумала.
Каждое слово сопровождалось кивком глубокого удовлетворения. Надо сказать, от всего этого я совершенно обалдел.
Идея усвоилась быстро. Да, это правда. Мы все Должны нести бремя своих поступков. Нам всем придется отвечать — либо сейчас, либо потом. И всем предстоит разговаривать с мистером Богом самолично, с глазу на глаз.
Глава четвертая
Без сомнений, появление в нашем доме Анны повлекло за собой целый ряд разнокалиберных потрясений, создало мне кучу проблем, которые надо было решать, и причинило нам всем немало сердечной боли. С самого начала я воспринимал ее как существо слегка необычное. Возможно, причиной тому была необычность нашей встречи. За первые же несколько недель нашего знакомства я понял, что передо мной был вовсе не крошка-ангел, не эльф-подменыш и уж, конечно, не лесной дух. Нет, это было человеческое дитя на все сто процентов, вечно хихикающее, с грязной мордочкой и открытым от удивления ртом. Каждый день своей жизни она была деловой, как пчела, любопытной, как котенок, и игривой, как щенок.
Думаю, до некоторой степени все дети окружены магией: будто какие-то волшебные линзы, они умеют собирать и фокусировать свет посреди самой кромешной тьмы, — и это дитя обладало такой способностью в высочайшей степени. Быть может, дело тут в свежести взгляда, присущей молодым, или в том, что их силы еще не растрачены, но, если у них будет хотя бы полшанса, они найдут брешь в самом жестком доспехе, который смогла выковать вам жизнь. Если вам крупно повезет, они напрочь снесут все защитные баррикады, которые вы строили вокруг себя все это время. Повезет, я сказал? Если вы можете безоружным встретить все, что бы ни послала судьба, будто вам двадцать лет, то это действительно везение. Если нет, тогда вам каюк. Мне случалось видеть, как, поговорив с Анной, люди впадали в ступор и не знали, что делать. Дело не в том, что ее замечания были какими-то очень уж умными или всегда попадали в точку, а в ее предельной уязвимости. Это заставляло их думать, прежде чем сделать следующий шаг. Такова была уловка, которой она быстро научилась, — заставить человека колебаться любыми средствами, какие только были в ее распоряжении, честными или не очень. Анна была не чужда уловок, если они помогали ей достичь цели. Заставь человека сомневаться, и у тебя будет больше шансов, что твои слова услышат. В целом, я думаю, я справлялся не так уж плохо и никогда не сдавался без боя. Выпустить свою душу, или как бы вы там ни обозвали эту штуку, из клетки на волю — возможно, самое трудное, что вообще может сделать человек.
На большом рекламном щите на какой-то из улиц было написано огромными красными буквами: «Хочешь чувствовать себя в безопасности?» Мне всегда было интересно, сколько народу уже сказало «да»? Увидев эту надпись, миллионы бы закричали: «Да, да, мы хотим чувствовать себя в безопасности!» — и вот вам, пожалуйста, новая баррикада. Душа под защитой, она надежно заперта, ничто не сможет проникнуть внутрь, чтобы причинить ей боль; но и она не сможет выйти наружу. Спасение не имеет ничего общего с безопасностью. Спастись — значит увидеть себя, как ты есть. Никаких «цветных стеклышек», не защищаясь и не прячась — просто увидеть себя. Анна никогда ничего не говорила о спасении и никогда, насколько мне известно, не пыталась никого спасать. Я даже не уверен, что она поняла бы такой ход мысли, потому что это была целиком моя интерпретация. Она просто знала, что играть в безопасность совершенно бесполезно, что нужно взять и «выйти на улицу», если вообще хочешь идти дальше. «Выйти на улицу» было опасно, даже очень опасно, но сделать это было надо, потому что иного пути не существовало.
Довольно скоро после Анниного появления у нас я попытался приклеить к ней ярлычок. Полагаю, мне это было нужно для собственного покоя и удовлетворения, но, слава богу, никаких ярлыков она носить не стала. После первых нескольких недель счастливого изумления я столкнулся сразу с двумя проблемами, одна из которых носила насущный характер и была легка для понимания; вторая назревала медленнее и была совершенно непостижима. Тем не менее обе были весьма непросты в решении; прошла пара лет, прежде чем я почувствовал, что вижу ответы на свои вопросы. И оба ответа пришли ко мне одновременно.
Первая проблема состояла в природе наших с Анной отношений. Мне казалось, что по возрасту я гожусь ей в отцы, но временами эта роль мне решительно не удавалась. Амплуа старшего брата было, возможно, лучше, но и оно не подходило на все случаи жизни. Я был ей то отцом, то братом, то дядей, то другом. Кем бы я себя ни считал, определение все равно оставляло некую пустоту, которую отчаянно хотелось заполнить. И в этой области очень долго ничего не происходило.
Вторая проблема формулировалась просто: что такое Анна? Разумеется, она была ребенком, очень умным и очень одаренным ребенком, но что она была такое? Все, кто так или иначе общался с Анной, признавали в ней некую странность, нечто, зримо отличавшее ее от других детей. «Она проклятая», — сказала Милли. «На нее посмотрел Господь», сказала мама. «Она — чертов гений», — сказал Дэнни. «Чрезвычайно развитая юная леди», — сказал преподобный Касл. Эта явная странность заставляла многих чувствовать себя с ней неловко, но Анна была столь мила и невинна, что это, подобно бальзаму, смягчало любые подозрения и страхи. Если бы Анна была математиком-вундеркиндом, все было бы нормально; ее можно было бы занести в категорию «с причудами» и на том успокоиться. Если бы она проявила феноменальные способности к музыке, мы все могли бы умиленно ворковать над ней, сколь душе угодно, но только ни тем, ни другим она не была. Вся ее странность заключалась в том, что ее суждения очень часто были правильны, а со временем все чаще и чаще. Одна из наших соседок была совершенно уверена, что Анне открыты тайны будущего, но миссис В. вообще была из этих. Миссис В. жила в мире карт Таро, гаданий на чайных листьях и таинственных предчувствий. Тем не менее факт остается фактом: Анна столь часто оказывалась права в своих предсказаниях, что вскоре стала чем-то вроде маленького Ист-Эндского оракула.
Да, разумеется, дар у Анны был, но ничего сверхъестественного, ничего не от мира сего в нем не было. В самом глубоком смысле слова он был столь же прост, сколь и таинственен. Анна с одного взгляда видела модель, структуру, то, как именно кусочки и фрагменты соединяются в целое. Несмотря на всю свою необъяснимость, этот дар был прочно укоренен в самой природе вещей — простой и загадочный, как паутина, тривиальный, как морская раковина. Анна видела модель там, где другие — только путаницу случайных факторов. В этом и заключался весь ее талант.
Когда запряженная лошадью телега застряла задним колесом в трамвайных путях, кругом собралась целая толпа добровольных помощников.
— Давайте, парни, все вместе. Когда я скажу «взяли», значит, все взяли. Готовы? Взяли!
Мы тащили изо всех сил. Ничего не помогало
— Давайте еще раз, парни. Взяли! Мы «взяли» еще раз. Опять ничего. Прошло несколько минут бесплодных попыток и ругани, когда Анна потянула меня за рукав.
— Финн, если вы положите чего-нибудь на рельс под колесо, чтобы оно не катилось всякий раз назад, а потом толкнете, будет легче и лошадь тоже сможет помочь.
В дело пошли железный брус и несколько досок; потом лошадь потянула, а мы толкнули. Колесо соскочило из путей легко и гладко, как пробка из бутылки. Кто-то хлопнул меня по спине.
— Отлично, парень! Ты это здорово придумал. Как мне было сказать, что вовсе не моя идея? Как объяснить, что это она все придумала? Поэтому я просто принял похвалу.
Да, Анне вообще везло на подобные случаи. В такие моменты я испытывал огромное удовольствие и гордость за ее достижения. Но были и другие — когда мне было ужасно больно, когда она переходила границы, когда ее суждения, замечания, реплики казались мне безрассудными, опрометчивыми, совершенно неуместными, и мне приходилось срочно извиняться, чтобы как-то сгладить впечатление. Она ничего по этому поводу не говорила, а я чувствовал себя подонком и долгое время ничего не мог с этим поделать.
Тем временем Анна проглотила понятие атома так же легко, как канарейка глотает канареечный корм. Выслушав рассказ о размерах вселенной и миллиардах звезд, она и бровью не повела. Эддингтоновы подсчеты общего количества электронов в мире давали цифру действительно большую, но и с ней можно было справиться. Не так уж трудно было написать еще большее число; Анна прекрасно знала, что последовательность чисел вообще не имеет обыкновения заканчиваться. Вскоре ей стало не хватать слов для описания очень больших чисел, и эта проблема приобрела огромную важность. Для большинства вещей числа «миллион» вполне хватало, «миллиард» требовался от случая к случаю, но если нужно было описать действительно большое число, название приходилось изобретать самому. Анна и изобрела: «сквиллион». Слово «сквиллион» оказалось очень удобным — его можно было растягивать, сколько Душе угодно, а она как раз начала ощущать необходимость в чем-то подобном.
Однажды вечером мы с ней снова сидели на стене у железной дороги, глядели, как мимо проносятся поезда, и махали любому, кто махал нам. Анна пила свой шипучий лимонад и вдруг принялась хихикать. Следующие несколько минут описанию не поддаются. Если вам все-таки нужна какая-то картинка, то попробуйте выпить газировки и как следует похихикать, а я посмотрю, как вы будете сражаться с икотой. Так вот, я подождал сначала, пока она прохихикается, потом — пока перестанет икать, потом — пока приведет в порядок волосы, и тогда спросил:
— И чего ты нашла такого смешного, Кроха?
— Я просто подумала, что, наверное, могла бы ответить на сквиллион вопросов.
— Я тоже, — ответил я совершенно невозмутимо.
— Ты тоже так можешь? — она аж подалась ко мне от удивления.
— Разумеется! Раз плюнуть. Думаю, полсквиллиона ответов было бы неправильно, как пить дать.
Я тщательно прицелился с этим замечанием, но все-таки промахнулся.
— А-а, — она была крайне разочарована. — А у меня все ответы правильные.
Настало время вмешаться старшим и мудрым, решил я; чуть-чуть подправить ход мыслей не помешает.
— Так не бывает. Никто не может правильно ответить на сквиллион вопросов.
— Я могу. Я могу правильно ответить на сквиллион вопросов.
— Это невозможно. Такого никто не может.
— Я могу. Я правда могу.
Я вдохнул поглубже и повернул ее лицом к себе, уже готовый начать читать нотацию. На меня уставилась пара абсолютно спокойных и уверенных глаз. Было совершенно ясно, что за свои слова она отвечает.
— Я могу тебя научить, — продолжала она. Прежде чем я успел открыть рот и произнести хоть слово, она ринулась в бой.
— Сколько будет один прибавить один прибавить один?
— Конечно, три.
— Сколько будет один прибавить два?
— Три.
— Сколько будет восемь отнять пять?
— Все еще три, — мне уже было интересно, куда это все заведет.
— Сколько будет восемь отнять шесть и прибавить один?
— Три.
— Сколько будет сто три отнять сто?
— Хватит, Кроха. Разумеется, это будет три, но сдается мне, ты немножечко плутуешь, разве не так?
— Нет. Не плутую.
— А мне кажется, плутуешь. Ты придумываешь вопросы по ходу дела.
— Да.
— Тогда их можно задавать до второго пришествия.
Ее ухмылка превратилась во взрыв хохота, а я оскорблено поинтересовался, что я такого смешного сказал. Она покачала головой и снова ухмыльнулась, и тогда я начал понимать. Разве вопросы, которых хватит до второго пришествия, и сквиллион вопросов — не одно и то же? На тот случай, если до меня не дошло, она повернула тиски еще раз:
— А сколько будет половина, и еще половина, и еще половина, и…
Я закрыл ей рот ладонью. Все уже было понятно. Отвечать на вопрос я не стал, да оно и не предполагалось. Просто и одобрительно, словно мать, похлопавшая по спинке рыгнувшего в людном месте ребенка, она закончила:
— А на сколько вопросов правильным ответом будет три?
Получив по сусалам, я послушно ответил, все не совсем уверенный, куда это нас занесло:
— На сквиллион. К этому времени я уже глядел в другую сторону как ни в чем не бывало махал проходившим поездам. Через пару секунд она положила голову мне на плечо и сказала: «Разве это не здорово, Финн? число — это ответ на целый сквиллион вопросов!»