— Если обобщить, то это аккумуляция в атмосфере определенных газов, например углекислого газа, — объясняет Мелани. — Они скапливаются вокруг земли и окутывают ее, как одеялом. От этого средняя температура воды в океане и воздуха в атмосфере медленно поднимается.
— Газовое одеяло? Тебе, Газ, такое явление, поди, хорошо знакомо? — среагировал на полученную информацию Игги.
Газ усмехнулся, но нисколечки не смутился:
— А по-моему, было бы очень неплохо, если бы на свете стало потеплее. Ненавижу холод! И курток зимних больше было бы не нужно, никаких обморожений ни у кого бы не было, машины бы на обледенелых дорогах не разбивались. Люди бы деньги экономили на отоплении, а мы могли бы носить всегда только шорты. Вот сколько преимуществ!
Если бы меня кто спросил, я бы сказала, что устами младенца глаголет истина. Но меня никто не спрашивает, а, наоборот, Эмили ему возражает:
— Если бы все было так, как ты описываешь, — она улыбается, — все было бы отнюдь не так плохо. Хотя лично я люблю зиму и кататься на лыжах. Но проблема в том, что даже маленькая перемена в температуре не происходит сама по себе. За ней сразу начинаются другие. Видели когда-нибудь, как падают выстроенные в ряд кости домино? Одна упадет, и все по цепочке валятся. Так и называется: эффект домино.
— Вот и получается, — вступает Поль, — что, помимо катастрофической потери суши, даже небольшое повышение температуры вызывает экстремальные погодные явления. Уже и сейчас ураганы, цунами, землетрясения, ливни случаются много чаще, чем раньше. А все потому, что за последние сто лет температура поднялась чуть больше, чем на один градус. И засухи тоже случаются чаще, и лесные пожары.
На экране замелькали кадры, снятые в Индонезии после цунами, побережья Луизианы и Миссисипи после урагана Катрина. Нам показали фотографии пустыни, где раньше были поля, животных, умерших от того, что пересохли реки. Но, по-моему, такое случается в каждом веке. В конце концов, земля никогда не была тихой и спокойной. Испокон веку людям угрожали ураганы, наводнения и засухи. Еще до всех этих новоявленных глобальных потеплений.
— Повышение температуры повсюду влияет на растения и на урожаи, — продолжает Бриджит Двайер. — Семена всходят в среднем на десять дней раньше, цветение тоже начинается до срока. Растения, которым нужны более умеренные условия, постепенно передвигаются на север. А те, которым нужна жара, размножаются все быстрее и вытесняют остальные виды.
Я снова не вижу большой проблемы: десять дней — не бог весть какой срок. Ну и что с того?
— И что плохого в том, что?..
Тут Тотал положил лапы на стол:
— Дайте-ка мне какой-нибудь колы.
— Не давайте ему ничего газированного, — я быстро перебиваю его. — Он потом всю ночь икать будет.
— А мы никакой газировки вообще не держим, — улыбается Майкл с извиняющимся видом, — у нас только вода, молоко, чай и кофе.
— Проблема в том, что растения влияют на животных, животные в свою очередь влияют на растения, и вся мировая экосистема идет наперекосяк, — возвращается Мелани к разговору о глобальном потеплении.
— Крутится-вертится шар голубо-о-ой, — пропел Игги.
Но никто не замечает его ехидных выпадов, и Сью-Энн подхватывает вслед за Мелани:
— По оценкам ученых, по меньшей мере, двести шестьдесят видов животного и растительного мира уже начали реагировать на климатические перемены изменением миграционных ритмов и ритмов воспроизводства. Даже сегодня трудно недооценить, какой урон терпит от этого наша планета.
Клык, который все это время внимательно молча слушал, вдруг подает голос:
— Хорошо, даже если все это так, как вы говорите, какое отношение это имеет к НАМ?
Молодец, попал в самую точку. При чем тут мы?
32
Бриджит первой решилась ответить на этот заданный в лоб вопрос:
— Если честно, у вас имеются уникальные способности. Антарктика — непредсказуемое и опасное место. Но тот, кто может летать, может продвинуться дальше и рисковать больше, потому что ему легче выбраться.
— Но мы ничего не смыслим в вашей науке, — я слабо пытаюсь ей возразить. — Компьютер хакернуть — это пожалуйста. Вмазать кому хорошенько — это тоже по нашей части. Но об Антарктике мы ничего не знаем. И о глобальном потеплении тоже. И все, чему учат в школе, — тоже для нас тайна за семью замками.
Бриджит улыбается, и я опять думаю, что она больно молодо выглядит. Тоже мне, ученый! Когда она только доктором наук стать успела?
— Ничего страшного, — говорит она. — Никто не просит вас стать экспертами в одночасье. У нас есть целый ряд специальных задач и заданий, которые мы научим вас выполнять.
— Но это не единственная причина, почему вы здесь оказались. — Браен Карей до сих пор молчал и сейчас заговорил в первый раз. — Дело в том, ребята, что за вами следит пресса. Чуть только о вас где-нибудь заходит речь, люди сразу навостряют уши: читают, смотрят, следят. Если о наших исследованиях заговорите вы, все услышат.
— И что же вы хотите, что бы мы сказали? — тихо спрашивает Клык, глядя на Бриджит.
Она прямо смотрит ему в глаза:
— Что правительство должно всерьез воспринять проблему глобального потепления. Что необходимо немедленно начать развивать альтернативные источники топлива и выработать меры по сокращению выбросов газов, вызывающих парниковый эффект. Что надо предпринять все возможное, чтобы замедлить вымирание более миллиона видов животных, насекомых и растений.
— А что, если мы во все это не верим? — спрашиваю я, и Мелани от неожиданности отшатывается и часто-часто моргает. Не читала, что ли, в моей характеристике никаких замечаний про мой «трудный характер»?
— Мы никогда не попросим вас говорить ни о чем, во что вы не верите, — с жаром заявляет она. — Если вы, поработав с нами, решите, что не согласны с нашими идеями, насильно вас держать никто не будет.
— Если хотите, вы вообще можете в любой момент улететь, — торопливо добавляет Бриджит. — Единственное, почему мы решили с вами работать, это потому, что вас рекомендовала доктор Валенсия Мартинез. Я училась у нее, когда писала докторскую диссертацию. Мы после этого поддерживали контакт. И несколько дней назад она мне насчёт вас позвонила.
Теперь понятно. От каждого напоминания о маме мне становится теплее. Как это можно спокойно слышать ее имя и считать, что нет ничего особенного в том, что я ее дочка!
— Ладно, — говорю. — Нам надо подумать и обо всем переговорить. Я имею в виду, теперь всей стае решать, что нам делать.
— Конечно, подумайте. Дайте нам знать, нужна ли вам еще какая-нибудь информация. А теперь скажите-ка лучше, вы еще есть хотите? — широко улыбается Майкл.
— Мы всегда есть хотим, — честно признается Надж, а я объясняю:
— Нам нужно от трех до четырех тысяч калорий в день. И это когда тепло.
Должна сказать прямо, ученым не удалось скрыть удивление.
— Дайте подумать… Сейчас что-нибудь быстренько соорудим, — Бриджит встает и направляется к кухне.
— Спасибо, — неожиданно рассыпается Клык в благодарностях.
Смотрю, как он провожает ее до двери, возвышаясь над ней минимум на голову. Она оборачивается и весело ему улыбается. Тут-то у меня мурашки по спине и побежали.
33
Должна тебе сказать, мой все понимающий читатель, что в крошечной кухне было так тесно, что Клык едва-едва протиснулся на лавку рядом с Бриджит. В итоге они чуть не на коленях друг у друга уселись. По-моему, это уже слишком.
Надж и Газзи громко и возбужденно о чем-то болтают, но я их не слышу, потому что помимо воли прислушиваюсь к «давай-знакомиться» воркотне тех двоих голубков.
— Как это ты такая молодая, а уже доктор наук? — заглядывает ей в глаза Клык, жуя четвертый бутерброд.
С каких это, интересно, пор они перешли «на ты»?
— Мне двадцать один год. Я очень быстро кончила ЭМАЙТИ, два года за один проходила. А потом написала диссертацию в Аризонском университете. — Она задумчиво остановилась. — Я в какой-то степени понимаю, как трудно быть белой вороной. Я кончила школу в двенадцать лет. Представляешь, каково было учиться в последних классах, где все на шесть лет тебя старше. — Бриджит смущено хихикнула. — Все меня за какого-то выродка принимали. Даже родители не знали, что со мной делать.
— Да… видать, трудновато тебе приходилось, — сочувственно качает головой Клык, а мои глаза расширяются все больше и больше.
— Макс? — Мелани протягивает мне пакет с молоком. — Молока хочешь?
— Какое, к черту, молоко? — автоматически вырывается у меня. — Ой, извините… Я хотела сказать, нет, спасибо. Может, Газзи хочет — он молоко любит.
— А тебе сколько лет? — спрашивает Бриджит Клыка.
Я чуть не подавилась своей картофелиной.
— Думаю, четырнадцать. Никто из нас своего дня рождения точно не знает. Но нам кажется, что Макс, Игги и мне — примерно четырнадцать.
— А ты старше выглядишь, — пробормотала Бриджит.
Не в силах сносить это ни минутой дольше, вскакиваю на ноги. Пулей вылетаю за дверь, ухитрившись на ходу из себя выдавить:
— Мне не хватает воздуха. Пойду подышу.
Все удивленно уставились на мои лихорадочные телодвижения, и тринадцать пар глаз, включая Тотала и Акелу, не отрываются от меня до тех пор, пока я не скрываюсь из виду, выскочив по трапу на палубу.
— Макс, что случилось? — кричит мне вдогонку Сью-Энн.
Но я ее игнорирую. Несусь по палубе, дрожащей у меня под ногами от работающих внизу моторов. Едва не врезавшись в перила, в последний момент вскакиваю на узкий стальной парапет и прыгаю. В метре от воды раскрываю крылья. Отчаянно работая ими — вверх-вниз, вверх-вниз — уношусь в холодное ночное небо. Десять-двадцать секунд, и «Венди К» превращается в крошечную точку с белым завитком пара на черной поверхности океана. Становится легче. По крайней мере, хоть дышать можно.
Макс, Макс, послушай. Что происходит? В кои веки раз голос внутри моей головы — мой собственный внутренний голос. Но я себе не отвечаю. Только ловлю потоки воздуха и, оседлав их, качу на автопилоте. Глубоко дышу и думаю про глобальное потепление и про то, что делают ученые, про Клыка и Бриджит, про Клыка и про меня, про меня и про стаю.
Я даже совсем потеряла бдительность. Почти совсем.
Где-то с месяц назад мама сделала мне операцию (Она ветеринар. Согласитесь, очень уместная профессия для мамы человека-птицы). И вынула у меня из руки вживленный туда в детстве чип отслеживания. Обезумев от анестезии, я наболтала Клыку всякой ерунды. Он после этой ерундой мне пару раз в нос тыкал. Потом пару раз поцеловал. Убей меня Бог, не пойму, к чему он клонил. У меня от всего этого голова шла кругом: с одной стороны, хотелось дать волю своим эмоциям, будь что будет. Пусть бы все шло, как идет, а там видно будет. С другой — всего боюсь: с ним плохо, а без него еще хуже.
А он теперь еще строит глазки этой ученой докторше, которая на семь лет его старше.
И еще кое-что всплыло в моем сознании, пока я устало, все сокращающимися кругами возвращалась вниз, на корабль: Клык никогда, ни разу не сказал мне того, что я наговорила ему под наркозом.
34
Когда я вернулась на корабль, на палубе меня ждали все семеро ученых. У троих в руках зажаты наведенные на меня бинокли ночного наблюдения. Короткая пробежка, и я торможу на корме. Подхожу к ним. Крылья пока остывают и еще раскрыты.
— Что случилось? — спрашиваю со внезапно сжавшимся от недоброго предчувствия сердцем.
Без меня что-то произошло? Корабль атаковали? Стая? Кто-то заболел? Ранен? Я вроде старалась не выпускать их из виду, но так ушла в мысли о своей мыльной опере, что вполне могла не заметить даже выпрыгнувшего из воды на корабль громадного кита-убийцу.
— Мы просто… смотрели, — спокойно объясняет Поль Карей.
— Я вас спрашиваю, со стаей все в порядке?
— Да ничего не случилось, успокойся. Просто мы никогда не видели, чтобы кто-то летал.
— Еще бы, конечно, не видели.
— А это… приятно? — любопытствует Мелани.
Опять они пристают со своими вопросами. Еще немного и опять нос не в свои дела сунут. Я уже насторожилась и готова ощетиниться, но пока способна ответить им по-человечески:
— Очень. Лучше, чем летать, ничего в жизни нет.
Может, это, конечно, только в нашей жизни. Но мне и думать не приходится, у нас сильно ограниченное поле для сравнения: расти в собачьей конуре, подвергаться кошмарным экспериментам, удирать от погонь, быть атакованными всюду, куда не приткнешься.
— Хотела бы я… — Бриджит остановилась на полуслове и покачала головой.
— Что?
Она сильно смутилась.
— Я зоолог, как Поль. Я здесь изучаю животный мир Южного полюса. Как ученый я ужасно хочу задать тебе сотню вопросов, чтобы понять, что отличает тебя от человека. Но как человек я понимаю, как тяжело тебе будет эти вопросы слышать, не говоря о том, чтобы на них отвечать.
Я прикусила язык, чтоб не нахамить и не сказать ей что-нибудь вроде: «Почему бы тебе не спросить Клыка?»
А она, между тем, продолжает:
— Ты человек, разумный, смелый, глубоко чувствующий. Я не могу спросить птицу, что она чувствует в полете. А тебя могу. Но сам факт того, что ты можешь ответить, проанализировать свои чувства, означает, что мои вопросы будут ужасно бестактны, что я могу причинить ими боль. Так что ты прости меня заранее, а я постараюсь попридержать свое естественнонаучное любопытство.
— Желаю успеха, — усмехается Поль. — Коли ты ученый, любопытство у тебя в крови. Сомневаюсь, что его «попридержать» можно. У таких, как ты, оно все равно прорвется, придерживай его или нет.
Бриджит кивает, но по глазам видно: ей стыдно.
С такими людьми я еще не встречалась. Ученые, с которыми нас до сих пор сводила жизнь, все хотели засадить нас в клетки и понавтыкать в нас иголок. А эти, хотя и нисколько не менее любопытны, чем остальные, — совсем другие. С любопытством у них соседствует уважение к нам, они признают в каждом из нас человека и знают, что у нас, как у каждого, есть своя больная мозоль. По крайней мере, пока… Интересно, как долго это продлится?
— Я пошла в трюм, — коротко бросаю я Бриджит и направляюсь к кормовому трапу. (Заметь, мой внимательный читатель, я уже и словечки морские подцепила: «трап», «корма».)
Едва занеся ногу на первую ступеньку — лестницы здесь, надо сказать, все крутые, а ступеньки узкие, — замечаю, что Клык поджидает меня внизу.
— Что с тобой происходит? Унеслась как ошпаренная…
Он что, думает, я ему все сейчас как на духу выложу? Держи карман шире!
— Подышать захотелось, — я стараюсь протиснуться мимо него. Но он берет меня за обе руки и не дает двинуться с места. Начинать драку неохота. Поэтому я спускаю на тормозах.
— А ну говори, чего ты с ума сходишь, — он наклонился ко мне вплотную и чуть не упирается в меня лбом.
— Кто тебе сказал? Говорю же, ничего не происходит. Отстань от меня, пожалуйста.
Уж кому-кому, а Клыку пора помнить про мое упрямство.
— Макс, если бы ты мне что-нибудь объяснила…
— Что мне тебе объяснять? Про нас? Какое такое «нас», когда ты гоняешься за каждой юбкой?! — идиотка, что я такое опять ему смолола? Глаза у Клыка расширились. Какого хрена я себя выдала! К тому же Бриджит Двайер не носит юбки.
Вырываю от него руки и чувствую, что щеки у меня пылают. Мне тошно, и в голове у меня полная неразбериха. Самое любимое мое состояние.
— Макс, ты не права. — Голос у Клыка низкий и теплый, такой, от которого у меня всегда бегают мурашки. — «Ты и я», «мы», «нас» — это прочно и нерушимо, что бы ты ни думала и ни говорила.
С силой его оттолкнув, протискиваюсь мимо него и стараюсь не побежать в комнату, которую мы делим с Надж и Ангелом.
35
— Макс!
Только я переступила порог, на меня набросились взбудораженные крылатые дети. Игги и Газзи сидят на моей банке. Кроме меня и Клыка, все в сборе. Наша кабина точно бурлит энергией — хоть моторы к ней подсоединяй.
— Ну что вам? — стараюсь унять свои разгулявшиеся нервы.
— Макс, — елозит на месте Надж. — Здесь классно! Это лучше, чем ходить в школу. И уж точно лучше, чем вечно удирать от кого-то. И есть чем заняться, и занятие это интересное, и защитить нас есть кому, кормят, крыша над головой есть. Все вместе. Одним словом, здесь клево.