— Ведь я вас не зря в Темный бор привел. Позавчера довелось услышать разговор. Никита собирается сюда. Пусть являются теперь, поищут грибочков, а их тут — кот наплакал. Смехота! Якишев лопнет от злости. Знаете, что сказал он, когда мы у Сафоновых огород очистили? «Прекратите, говорит, разбой. У Сафоновых восемь ребят и отец инвалид: фашисты грудь прострелили из автомата!» Вишь, разбойниками нас выказывают, а много ли мы взяли-то!
— Про Сафонова он верно сказал, — заметил Демка.
— Верно! А ты почему лазил?
— Не полезу больше.
Ленька замолчал. Он мечтательно смотрел в синеву неба и чему-то улыбался.
Мечта — великое дело. Она-то и делает жизнь интересной, изобретает машины, находит новые металлы.
Оказывается, и у Леньки имелась она, живая, лучезарная, дерзкая.
Прочитав однажды о том, что есть на свете чудесное дерево — артокарпус (на нем растут плоды, заменяющие людям хлеб), Ленька размечтался. Он не думал о том, чтобы вырастить хлебные деревья у себя, нет! Он мечтал сконструировать и построить новый, совершенный комбайн. По мысли изобретателя эта машина будет убирать, обмолачивать, сушить и молоть зерно на муку прямо в поле. И тут же в поле, если нужно, выдавать людям готовую продукцию: хлеб, баранки, пряники, макароны, вермишель, манную крупу… «Тогда бы я пришел к Глухих, — мечтал Колычев, — и сказал: «Дорогой Илья Васильевич! Дарю вам такой самоходный комбайн, какого еще ни в одной другой стране мира нет!» Хорошо было бы».
— Хорошо, — повторил он вслух.
— Чего хорошо? — удивился Толя.
— Не поймешь ты… Не твоего ума дело.
— Не больно и надо! — обиделся Толя, стряхнул крошки с газеты, свернул ее и спрятал за пазуху.
Демка не интересовался разговором: его волновало другое. Сняв рубашку, он печально созерцал прореху. И надо же было напороться на сучок именно рубашкой. Руку или ногу оцарапать — другое дело, а рубашку!.. «Мать задаст головомойку, — думал он, — на улицу, пожалуй, не пустит, заставит дома сидеть или работу какую-нибудь найдет».
— Толька, у тебя, случаем, нет иголки? — спросил он.
Толя снял фуражку, вытащил из подкладки толстую иглу с прочной суровой ниткой и протянул товарищу. Демка принялся за работу. Стягивая рваные края, он рассуждал:
— Не ухватись ты, Толька, за сук вовремя, надвое распустил бы я рубаху. Она почти новая была. Ох и будет от матери!
— Третий год таскаешь, — скупо улыбнулся Толя.
— Все равно!
— Спина-то совсем выцвела.
— Перекрасить можно.
— Не переспорить тебя…
Дружескую перепалку пресек Ленька. Он подсел к ребятам и спросил у Демки:
— Ты вчера с Гошей Свиридовым разговаривал. Что-нибудь разузнал?
— Нет, — ответил Демка, показывая всем своим видом, что этот разговор ему неприятен. — Пропадают они на Лысой горе с утра до ночи. Интересно у них там. В лагерь не пробраться… Слушай, Ленька, что они, на хвост соли нам насыпали?
— В лагерь носа не сунешь, — поддержал Толя.
— Нюни-и-и, — Ленька презрительно поморщился. — Легко было — «ура» кричали, руками размахивали. Трудно стало — «караул» голосите! Так настоящие люди не делают! Струсили вы.
— Не страшен мне Якишев, — угрюмо заметил Демка. — Я с ним в любое время один на один выйду. А в лагерь попробуй пробраться, узнаешь… Привык чужими руками жар загребать…
— Что-о-о? — задохнулся от возмущения Колычев. — Да за такие речи… — Обида его была так велика, что он не мог даже слова подобрать для достойного ответа: не шли на ум.
— Изловят! — поддакнул Толя.
— Постой, постой, — нетерпеливо перебил Ленька. — Я, значит, чужими руками жар загребаю? Загребаю, да?
— Знамо дело, — спокойно продолжал Демка. — На прошлой неделе кто в огороде у Зуйковых нас оставил? Кто? Ты! Убежал и не свистнул. Из-за тебя чуть Тольку не сцапали… Ты, Ленька, думаешь так: «Сам вывернулся, а они — как знают».
— Дольше возились бы. Говорил, что в этом деле быстрота нужна, а вы…
— С быстротой-то и удул за овраг. В три минуты полтора километра отмахал, а нас бросил.
— Вы без глаз? Дорогу-то знаете! — Ленька отмахнулся от надоедливо жужжащего шмеля и ударил кулаком по колену. — Жар чужими руками не привык загребать, все сам делаю! А что вы трусите, я докажу! Хотите знать, завтра целый день в лагере пробуду и разведаю. От слова не отступлюсь.
— Хвалилась сорока теленка съесть…
— Заткнись, Демка! Проберусь! Вы виноваты. Сколько раз предлагал устроить Карфаген? Лагерь-то до сей поры целехонек!.. Месяц прошел!.. Разбросали бы шалаши, сидели бы якишевцы по домам. — Колычев тряхнул чубатой головой, вскочил, сверкая глазами, и продекламировал:
Я не боюсь идти на бой.
Как Толька с Демкой, не дрожу я.
Схвачусь я с трудностью любой
И все, что надо, докажу я…
Неведом мне презренный страх,
Пойду к победе без измены,
Я лагерь весь развею в прах —
Пусть помнят камни Карфагена!
Он ждал похвалы, но ребята молчали. Толя вскинул на вожака глаза и сказал виновато, будто извинялся:
— Стерегут они лагерь, каждую ночь дежурные остаются. Поймать могут…
— Испугался? Ха-ха-ха-ха!.. Сторожа-то, как суслики по норам, сидят в шалашах и выглянуть боятся! Вроде вас сторожа-то!
— Ой ли! Один раз, помнишь, когда вы с Демкой на Зеленый плес ходили искать пестовские мережи, я хотел в лагерь пробраться. Ночью полез, не вышло. До первого шалаша дополз и точка! — Толя шмыгнул носом и добавил: — Гоша Свиридов заметил. Такой свист поднял, аж страшно стало. Я думал, схватят меня. Темень спасла. А Гошка чуть по голове меня палкой не огрел… Костин Полкан штанину мне порвал. Злой он, страсть…
— Шишку оттуда принес?
— Нет, в погреб свалился. Мать попросила молока кринку достать, а ступенька у лестницы еще в прошлом году подгнила. Ну я и тарарахнулся…
— Не болтаешь?
— Истинная правда, Демка! Ей-ей…
— Значит, решили! — перебил его Ленька. — Я завтра в лагерь проберусь и разведаю. После Карфаген устроим. Только безо всяких яких, назад не пятиться. Пошли домой!
Вечерело. Притихший бор медленно погружался в сумерки. На западе, чуть различимый сквозь ветви, заревом пылал закат. От сосен падали на землю густые, почти черные тени. Сразу стало прохладно, слишком прохладно, пахнуло сыростью. Птичьи голоса смолкли.
— Тихо как, — заметил Демка, прислушиваясь к таежному безмолвию. — Будто вымерло все.
С дальнего луга до ребят доносились звон кос, частые удары молотка — кто-то отбивал литовки, джиканье оселков. Высокий девичий голос завел песню, и она будто разлилась всюду, заполнила тишину.
— Возле Коровьего брода косят, — сказал Толя. — Маманина бригада там. Это Сергеева поет.
— Вечор пионеры туда воду и продукты возили, — вставил Демка. — Помогали им. Целую делянку травы скосили.
— Ну и что? — с вызовом спросил Ленька.
— Заработали трудодней тридцать, а то и сорок.
— Считал?
— Люди говорят…
Справа от дороги, у корявой дуплистой лиственницы, возвышающейся над остальными деревьями, кто-то рассмеялся дико, раскатисто. Ленька присел.
— Тс-с-с…
— Филин, — сказал Толя. — Будет еще плакать, а потом визжать, как поросенок.
— Не про филина говорю. Смотрите…
Но полянка, заросшая кипреем, была пуста, и лишь вдалеке розовые метелки соцветий колыхались, словно кто-то шел, раздвигая их.
— Зверь, — определил Демка. — Спугнули.
Дальше шли молча — устали. Возле околицы распростились и по домам.
С пастбища пригнали коров. Они двигались по деревне, запрудив улицу, и мычали. Из калиток выбегали хозяйки, ребята. Со всех сторон слышалось:
— Буренка, Буренка!
— Чернуха, Чернуха…
— Милка!..
Ленька с трудом пересек улицу в этом мычащем потоке. Вручив грибы матери, наспех поужинал, прихватил подушку и отправился на сеновал. Оборудовал на душистом сене удобное мягкое ложе, растянулся на нем и блаженно закрыл глаза. Он отдыхал. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Леньку беспокоила предстоящая разведка в глубокий тыл противника. Он старался представить себе план действий, но, прикинув несколько вариантов, помрачнел.
— Дернуло слово давать! Эх-х-х!
Откинув одеяло, вскочил и, вытянув руки вперед, чтобы не набить в темноте себе шишку, пробрался к слуховому окну. Отсюда было видно бездонное небо с яркими точками звезд. «Интересно, есть на них люди? — подумал Ленька. — Есть, наверно». Свежий ветер доносил с полей запах цветущей гречихи. Он был так крепок, что казалось, будто рядом стоит раскрытая бочка с гречишным медом, хоть ложку запускай! Ленька вновь и вновь строил в голове план разведки. Он должен действовать без осечки, наверняка, иначе все погибнет: Толя и Демка не простят пустого бахвальства. Затея с разведкой показалась теперь Леньке неосуществимой мечтой. «Поймают, — размышлял он. — Тольку чуть не схватили. Меня изловят, потешаться станут, на всю деревню ославят…»
Ленька перебирал в памяти последние встречи с пионерами, строителями лагеря. И ему вдруг припомнился разговор Кости Клюева с группой малышей, пришедших помогать пионерам. Староста кружка юных комбайнеров, небрежно расстегнув ворот синей рубашки, стоял перед просителями и, размахивая испачканными глиной руками, говорил:
— Работать хотите? Дадим дело! Глину месить.
— А другое, — попросил кто-то.
— Я сам глину делаю, — заявил Костя. — Закончите эту работу, будете яму камышом заваливать и заборчик вокруг нее строить! Вопросы есть?
— Мы согласны!
— Вопрос исчерпан, — подражая Илье Васильевичу, отрезал Костя. — Беритесь, засучив рукава!
«В яме спрятаться можно, — мелькнуло в сознании. — Залезть под камыш, и никто вовек не отыщет. И как это мне в голову не пришло? Вот смехота! Толян с Демкой, как узнают про разведку, охнут! Никита рвать и метать будет!..» От этих мыслей ночь показалась Леньке просто прекрасной. Он лег и уснул крепким, глубоким сном.
Разбудили его яркие лучи утреннего солнца. Они, пробиваясь в широкие щели крыши, длинными светлыми полосами тянулись по сеновалу, золотыми веселыми зайчиками прыгала по доскам, слепили глаза. Колычев поспешно вскочил и, выглянув в слуховое окно, ужаснулся: деревня давным-давно проснулась. Из труб к небу шел дым. Хозяйки с вилами, граблями и косами на плечах спешили на сенокос. Взбивая колесами пыль, мимо прокатила телега с бочкой. На ней обнаженный до пояса и загорелый, как негр, сверкая белками глаз и зубами, сидел взлохмаченный Гоша Свиридов и, отчаянно раскручивая над головой ременные вожжи, подгонял пегого коня.
— Волчья сыть, травяной мешок! — кричал Гоша, улыбаясь во всю физиономию. — Прибавь обороты, увеличь скорость!
«Проспал, а ведь хотел до света подняться!» — подумал Ленька, торопливо натянул брюки, тельняшку, спустился по шаткой лестнице во двор, не заглядывая домой, огородами выбрался за околицу и нырнул в густую пшеницу.
Полям, казалось, нет конца. Межа, заросшая васильками, как змейка, вилась среди посевов. Пробираясь по ней, Ленька с горечью размышлял о том, что за последнее время Демка Рябинин здорово изменился, да и Толя Карелин не похож на себя! «Хотят они в кружок трактористов или комбайнеров попасть. Ничего, вот нагряну в лагерь, сделаю разведочку и в наступленье. Берегись, Никита! Был у тебя лагерь, не будет его! Уж я-то постараюсь… Толька и Демка по пятам за мной, как прежде, ходить станут… Не видать тебе их, Никита, как своих ушей!..»
Межа оборвалась. Впереди расстилался луг. Сочную траву колыхал ветер. Кое-где из травы как острова поднимались пышные шапки кустарников. Ленька улегся и, раздвинув стебли, стал наблюдать за едва приметной тропинкой, ведущей на вершину Лысой горы. Ни души на тропе. С величайшими предосторожностями разведчик перебежал в заросли шиповника, передохнул там, нарвал побольше лопухов, замаскировался и двинулся вверх по склону. Полз медленно, сторожко. Каждый шорох приводил его в трепет, прижимал к земле и заставлял пугливо озираться. Долго ли, коротко ли продолжался подъем, Ленька, даже если бы его и спросили, ответить не смог: ему казалось, что ползет он целую вечность. Но, наконец, вот она! — вершина. Прильнув к плоскому гранитному валуну, разукрашенному бархатными заплатками лишайников, он вытер потное лицо, приподнялся на локтях и выглянул из-за укрытия.
Пионерский лагерь был оборудован на славу. От квадратной площадки, в центре которой возвышалась мачта с бьющимся на ветерке красным флагом, звездообразно разбегались ровные прямые дорожки, посыпанные крупитчатым озерным песком. С обеих сторон располагались шалаши, вернее, небольшие домики с плетенными из камыша стенами и плоскими покатыми крышами. У каждого домика-шалаша над входом висели таблички с номерами звеньев. За мачтой в дальнем углу лагерной площадки, у лесочка, как раз на том самом месте, где брала начало лыжня к большому трамплину, виднелся навес — крыша на высоких свежеотесанных столбах. Под ним — скамейки, самодельная доска, вроде классной, и стенд с чертежами. «Вот где у них занятия кружков проходят, — догадался Ленька. — Скамеечки, чертежи, доска… Ну, ничего…» Он вынырнул из убежища и пополз к яме. Зеленый камышовый заборчик был неподалеку. Но Ленька трусил. Ему казалось — любому показалось бы это! — что вот-вот из какого-нибудь шалаша появится дежурный и — обязательно будет так! — заметит крадущегося в стан противника. Сердце то колотилось отчаянно, то замирало, пот струился по лицу. Из-под руки выпрыгнул кузнечик. Сухой треск крыльев прозвучал для разведчика пулеметной очередью. Совсем немного осталось до ямы, шага три, четыре…
— Костя-а-а! Костя-а-а!
Никита был где-то рядом. Ленька обомлел: «Все пропало! Заметили! Сейчас поймают!»
— Здесь я, Никитка! Иду-у-у!..
— Опаздываешь опять?
— Я не виноват, — донеслось из-под горы. — Никитка, что я тебе расскажу…
Колычев начал быстро обдумывать план действий, чтобы избежать позорного плена. Решение надо было принимать немедленно: каждая секунда задержки могла подвести его. «До ямы добраться не успею: далековато и к тому же забор перепрыгивать надо. За камень спрятаться — Костя заметит…» Ленька привстал, как бегун перед стартом, прикинул на глазок расстояние до первого шалаша и, пригибаясь, метнулся в темный прямоугольник дверей. Перескочив порог, огляделся. В домике было прибрано. На стенах возле окон с марлевыми задергушками висели таблицы, расписание занятий кружков юных трактористов и комбайнеров и какие-то списки. В центре, занимая порядочную площадь, стоял колченогий стол — деревянный щит, сколоченный из гладко выструганных досок, прибитый к четырем кольям, врытым в землю. На столе — несколько книжек, раскрытая тетрадь, чернильница с торчащей из нее ручкой. В глубине домика вдоль стены — широкие нары, покрытые пестрым домотканым половиком.
— Иди быстрее, Костя! Застрял по дороге?
Как затравленный зверь, Ленька метался по шалашу. За эти мгновения он, пожалуй, переволновался больше, чем за всю жизнь. Взгляд упал на нары. Не думая о последствиях, Ленька нырнул под них и замер. Сделал он это вовремя. Не успел расположиться поудобнее, как в шалаш вошли Никита и Костя. Никита положил что-то на стол и опустился на нары. Пятки его босых ног чуть-чуть не коснулись Ленькиного носа.
— Не нарушай, Костя, расписание. Скоро придет Гоша Свиридов, а ты еще не приготовил ничего. Где у тебя лозунги и газета для фермы?
— Да они, Никитка, еще вчера сделаны. Вот они. Шумишь без причины. Я теперь что сказал, то сделал…
— Если бы так…
— Не хвастаюсь! Стенгазету я разрисовал — глаз не оторвут: смотреть будут.
— Бахвалишься уже?
— Точно! Сам скажешь, что я — молодец!
Разведчик лежал в укрытии ни жив ни мертв. Ему представлялось, что Костя и Никита заметили его и нарочно тянут время, чтобы поволновать, что вот они уже перемигнулись и приготовились вытащить его из-под нар, чтобы допытаться, зачем он сюда пожаловал. Не скажешь, что пришел погостить. Леньку бросало то в жар, то в холод. Закусив губу, он заставил себя прислушаться к разговору:
— Спрашивали тебя, Костя, на ферме о чем-нибудь?
— Записку прислали. На, читай! Отгадай, где я был?