Перепонок в канале не оказалось. Ободрав на локтях кожу, я всунулся в отверстие. Бетон сдавил меня со всех сторон. По левую сторону из круглых глазков в канал падал свет из каморки. Казалось, что я запхал себя в каменный мешок, где можно было лежать, немного раздвинув локти и едва подведя голову. Взрослый здесь не поместился бы, не говоря уже о таком великане, как Загби. А я мог еще и двигаться.
Вокруг тела гулял ветерок, воздух обдувал бока, спину. Первые метры дались легко, я полз быстро, только раза два больно стукнулся макушкой об бетон. И чем дальше двигался вперед, по воздушному течению, тем все ощутимее ныл затылок, лишним грузом наливались плечи, громче колотилось сердце. Приходилось время от времени отдыхать.
Угнетал мрак. Было тихо, как в гробу. Бетон под животом, бетон нависает над головой. Я едва удержался, чтобы не вернутся назад в каморку. Обругал себя никчемным трусом и пополз дальше, обдирая живот и колена шершавым дном бетонного пенала. Припомнил расположение комнат и подумал, что где-то близко должна была быть крайняя лаборатория. За ней — еще три комнаты, в которых колдуют фигуры в синтетических комбинезонах. Дальше по коридору ряд двери. Что за ними, кто за ними, этого я не знал.
Но все же вентиляционный канал пронизывал все помещения, расположенные по правую сторону лифта вдоль коридора… Значит, в каждое из помещений я могу заглянуть! Даже имею возможность пробраться в любую комнату, выходя из стен через люки.
Вентиляционная шахта, к которой я рвался, теперь уже не так обольщала меня. От волнения мне перехватило дыхание. Вот здесь. Первая лаборатория. За стеной никаких признаков жизни. Свет отключен, в позднее время там уже нет ни души. Рука натолкнулась в нише на щиток люка. Довольно нажать изнутри, как щиток выпадет — и ход в лабораторию свободный… А что будет потом? Потолочь, поломать все, что только подвернется под руки! Но стоит ли что-нибудь для Брендорфа именно эта лаборатория? Побывать в других я уже не успею. Наделаю шума, подниму на ноги широкополые шляпы. Ну, а вдруг где-то, именно в этой комнате, сохраняются бактерии, те проклятые “С-17”? Они воображались мне красно-кровавыми муравьями, которые шевелятся в запаянных колбах. Удар, хруст стекла — и смерть выползет из подземелье, понесется по сельве, загуляет по земле.
Я отшатнулся от щитка, как ужаленный. Долго лежал, положив голову на вытянутые руки. Заставил себя успокоиться. И не спешить. Пусть подземный город еще глубже погрузится в сон.
Когда мне показалось, что уже перевалило за полночь, я еще раз прислушался и исподволь двинулся вперед. Не останавливаясь, миновал лаборатории. Скучноватый запах химикатов, который слышался все время, пока я лежал, перебился вдруг запахом крепкого табака. Я поравнялся с какой-то комнатой. Возле моего лица из круглых лючков-отверстий, будто из маленьких иллюминаторов, лился свет. Несмотря на позднюю пору, за стеной сияли плафоны. В комнате негромко разговаривали. Я припал к глазку.
Рядом, очень близко от меня, сидел мужчина. Снизу было видно сапоги с толстой подошвой и ножки кресла. Сапоги казались огромными и закрывали всю комнату. Я отполз немного назад. Теперь все помещение как на ладони.
На низеньком диване, закинув ногу на ногу, с сигаретой в зубах — фрейлейн Труда. Возле нее, вокруг столика с бутылками, расположилось трое. Возбужденный, раскрасневшийся Кносе. Рядом незнакомый мешковатый толстяк в парусиновой тужурке, с широким рыхлым лицом, на котором бегали маленькие острые глазки; когда толстяк повернулся боком, я заметил, что у него разорвано ухо. И еще один — сухой, как жердь, высокий старик, нахмуренный, чем-то неудовлетворенный. Однажды я видел его, когда он выходил из лаборатории. Люди в комбинезонах вытянулись перед ним, как солдаты перед генералом. Видно, он только что кончил говорить и теперь умащивался на диване возле фрейлейн Труды, протягивая руку к бутылке. Тот, что в сапогах, четвертый мужчина, — белобровый комендант. Он сидел в стороне других, держался сковано, как гость в малознакомом доме. На столе в пепельнице горка окурков, сизый табачный дым тянулся вниз, поглощался вентиляцией. У меня уже слезились глаза.
Повернувшись к худощавому, Кносе говорил:
— Не крутите, Шумер! Вы боитесь? Так и скажите. Мы можем обойтись и без вас. В конце концов, операторы сумеют сделать все, что надо, не ожидая ваших консультаций.
— Не бросайтесь словами, Кносе. Я за осторожность. Вам бы только рубить из плеча, — сердито повысил голос старик. — Я должен взвесить все, прежде чем начать…
Его перебила фрейлейн Труда:
— Господи, столько болтовни! Укоры, краснобайство — настоящий тебе торг. Неужели вам недостаточно того, что мы услышали от Ларсена? Повторите им еще раз, уважаемый господин миссионер! — презрительно искривившись, она пустила кольцо дыма, перевела взгляд на толстяка в парусиновой тужурке. — Разжуйте им, Ларсен!
Кносе решительно махнул рукой.
— Фрейлейн, мы признаем ваши заслуги, но сейчас, извините, не до женских эмоций. Прошу ближе к делу.
Фрейлейн Труда нервно смяла сигарету, быстро повернулась к Кносе. Она была похожа на раздраженную кошку.
— Между нами только Ларсен размышляет трезво, а вы растяпы, храбрые лишь на словах, — с вызовом сказала она. — Положение усложняется. За последнюю неделю самолеты трижды пролетали над нами. По-вашему, Кносе, это случайность? Если бы это! Президент Сени-Моро, этот слюнявый отец краснокожих, находится под влиянием всяких коммунистических советников. Он поднял военную авиацию, так как уже проинформирован теми, кто имеет подозрение о нашем пристанище в сельве. Спокойно жить, как раньше, нам не дадут. Слышите, не дадут! И это даже лучше. Мы засиделись, закопались, как кроты, и не дышим. Все ожидаем чего-то, тянем. И совершаем глупость за глупостью. Эта история с вертолетом… Все равно там не поверили, что мальчик и девчонка погибли без следа. Их разыскивают, Ларсен вам рассказал. Штандартенфюрера мы уважаем за энергию, раньше он умел широко мыслить. Сегодня некоторые его поступки просто приводят в удивление. Он начинает хвататься за мелочи. Возиться с мальчишкой, носится с мыслью о переговорах с советским биологом Вовченко… Тем временем агенты Службы расследования рыщут вокруг, принюхиваются. Полигон мы не построим, не успеем, из всего видно. Что же мы колеблемся?
— Это уже вы слишком, милая Труда! — проскрипел старик. — Ставить в укор штандартенфюреру за то, что агенты Службы расследования повсюду суют свой нос…
— Вы забываете об одном, Шумер, — не утихала одноглазая фрейлейн. — Неприятности начались из-за того, что штандартенфюрер пошел у вас на поводу. Что нам принесла акция в океане? Скажете: мы уничтожили глубоководную станцию, сооруженную по инициативе коммунистов из России. А я скажу другое. Вы, Шумер, и только вы дали пищу Службе расследования. Вы уговорили штандартенфюрера подвергнуть испытанию силу плазменного конденсатора на подводной колонии, так как вам хотелось похвастать своим изобретением. Кто вас не знает, Шумер! Вам не давала спокойно спать успешная работа коллег, которые занимались “С-17”. Но же согласитесь: плазменная взрывчатка — детская забава в сравнении с “С-17”.
— Ваши бактерии завоюют нам пространство, территорию, и ее придется чем-то удерживать. Тогда вы все ухватитесь за мой конденсатор, — бросил худощавый Шумер. Труда не слушала его.
— Штандартенфюреру не хватает решительности, это опасно, особенно теперь, когда они встревожились. Должны действовать, действовать немедленно! Так как будет поздно.
— Я согласен, — встал Кносе. Ларсен кивнул молча, утвердительно. Тот, кого они называли Шумером, заговорил примирительно:
— В принципе я также не против, я только хотел бы не заострять отношений с штандартенфюрером, ведь же он…
— Итак, договорились, — удовлетворенно сказал Кносе. Видно было, что он чувствует себя заводилой среди этих людей, которые, без сомнения, втайне от Брендорфа собрались в комнате. — Контейнер вынесен из камеры. Мы вручим его Ларсену. Через полчаса Ларсена здесь не будет. В ближайшее время он переправит контейнер на одну из военных баз — конечно, эта база не в Сени-Моро. У господина миссионера кое-где кое с кем уже есть договоренность… Операция состоится в ночь из десятого на одиннадцатое августа. Контейнер будет сброшено над… Думаю, каждый из вас хорошо понимает, о каком точно объекте нашей первой атаки идет речь?
Труда поправила повязку на глазу и нарушила тишину, которая вдруг повисла в комнате:
— Двух мыслей здесь не может быть.
Кносе обвел взглядом собеседников. Шумер засовался, хотел сказать что-то. Глаза Кносе нетерпеливо сверлили его сухую фигуру.
— Нет, нет, я не о том, с выбором объекта атаки покончено, — замахал руками Шумер. — Все же я думаю, не довести ли к сведению штандартенфюрера о нашей… договоренности. Скажем, за день до операции? Или за несколько часов?
— Снова вы, Шумер… Это лишнее! — решительно возразил Кносе. — До операции — никому ни слова, а после операции штандартенфюрер сам обо всем узнает. И будет удовлетворен, вот увидите. Победителей не судят! Цаар, вы должны проследить, чтобы Ларсену никто не воспрепятствовал выйти отсюда и оставить город побыстрей. Ваша машина наготове?
Комендант, который к тому все время молчал, подхватился из кресла:
— Все будет как следует. Машина ждет. Мои люди предупреждены. Не сомневайтесь!
— Если вы вздумаете вести двойную игру, Цаар… Глядите мне!
— Я с вами, и вы это знаете.
— Вам, Шумер, придется также засучить рукава. Сегодня же проверьте аппаратура. Запрограммируйте радиус действия “С-17” на двести километров. Точные координаты объекта я вам скажу. Двести километров — этого хватит. В определенном нами районе атаки населения немного, каких-то сто двадцать тысяч человек, учитывая три небольших приморских города. Проследите, Шумер, чтобы бактерии не вышли за радиус. Лишние жертвы нам не нужны. Через две—три часа после атаки мы пошлем ультиматум миру. Текст обсудим сейчас же, не откладывая…
В эту именно миг дым доконал меня. Я громко чихнул. Белобровый комендант оглянулся.
— Что это? — насторожился Шумер.
Фрейлейн Труда засмеялась и что-то проговорила, кажется, что у Шумера не все обстоит благополучно с нервами. Но я уже не слушал ее. Извиваясь ужом, полз во тьму, напрягал мышцы, чтобы скорее оставить позади освещенные глазки-иллюминаторы.
Щека ощущала прохладу бетона. Я крайне обессилел, еще минуту тому назад готов был прекратить странствования в лабиринте стен и спешить к Загби. Но теперь об этом не думал. И забыл об усталости. Только сердце стучало тревожно. Я лежал в стене кабинета Брендорфа.
В слабом зеленоватом свете, который лился в зала из аквариума, обрисовывались очертания пальмы. Рыба мелькала в воде, бросала на стены блуждающие тени. Под пальмой белел стол. До нему — каких-то десять шагов. А в столе, в ящике…
Казалось, сквозь столешницу я не только вижу тот серебристо-металлический кусок трубки, а даже ощущаю его вес на своей ладони. Стол обольстительно маячил перед глазами, не давал думать ни о чем другом. У меня под носом проступил пот, а внутри все вибрировало, как струна, которая вот-вот оборвется.
Я выдавил пластиковый щиток и высунулся из стены в жуткую тишину. Ковер поглощал шаги. Приблизившись к столу, я изо всех сил потянул на себя ручку ящика. Ящик не выдвигался. Дернул еще несколько раз и понял, что под белой поверхностью стола, которая создавала иллюзию легкости, скрыто недоступную мне твердость металлического сейфа.
Я медленно шел назад к стене.
Вмиг в зале засветились тысячи солнц, поглотили зеленоватую полумглу. С потолка на меня упал ясный день. В ослепительном свете я увидел Брендорфа. Он стоял на пороге раскрытой двери.
— Как ты сюда попал? — фигура Брендорфа угрожающе наступала на меня. На смуглом лице шевелились седые усы, колючие глаза сверлили насквозь.
Теперь я хорошо знаю, что человек в безысходности временами способен на такое, до чему ни за что не додумается при обычных обстоятельствах. Наверное, здесь вступают в действие некоторые до сих пор неизвестные механизмы мозга. Чем же иначе объяснить мое поведение в те секунды? Дальше все происходило так, будто я только и ждал появления штандартенфюрера.
Он приближался, застегивая на груди цветной, шелковый халат.
— Кто тебя сюда впустил?
— Сам пришел, — сказал я. — Пришел в полном рассудке и буду разговаривать с вами как нормальный человек. Не верите? Пожалуйста, могу назвать имена вон тех, на портретах: Борман, доктор Менгеле, а посредине — ваш отец.
Брендорф ухватился за ствол пальмы, губы беззвучно шевелились. Услышанное так его поразило, что он, кажется, даже забыл о загадочности моего появления в кабинете. Вместо зловещей и тайной фигуры в черном мундире с удивительными в наше время регалиями, передо мною стоял такой себе стареющий, ничем не примечательный мужчина в цветистом халате, с “мешками” под глазами. Я не дал ему опомнится.
— Кносе обманул вас. Я не включал пульсатора. Просто Кносе научил меня притворяться из себя “категорию минус два”. Вот я и притворялся, как мог.
— Кносе? Ты сказал — Кносе? — Брендорф аж наклонился вперед. — Ну, мальчик…
— Сеньор, пока мы будем болтать, Ларсен успеет убежать отсюда с контейнером.
Сказав это, я точно попал в цель. Лицо Брендорфа приобрело синеватый оттенок, загорелые пальцы ухватили меня за плечи.
— Что? Кто тебе сказал о контейнере? Где ты видел Ларсена?
Я назвал всех, кого видел в комнате, полной табачного дыма. Сказал, что они совещаются там и уже договорились переправить с Ларсеном один контейнер на какую-то военную базу. Изложив Брендорфу то, что слышал, я смолчал лишь об операции, намеченной заговорщиками в ночь с 10 на 11 августа, и дополнил полуправду собственной концовкой:
— Ларсену приказано оставить контейнер на базе и в замен получить там чек на несколько десятков миллионов долларов. Затем он переберется в Австралию, туда же прилетят Кносе, фрейлейн Труда и Шумер.
Оттолкнув меня, Брендорф подбежал к столу. И что-то его остановило. Он оглянулся.
— Ты слишком много знаешь, мальчик… Но пока что к тебе лишь три вопроса. Какого черта Кносе наплел о пульсаторе?
— Спросите о не у него. Я не знаю.
— Хорошо. Почему же ты признался мне о его затее?
— Чтобы насолить Кносе. Он негодяй.
— Так… А зачем рассказал мне о разговоре в комнате Кносе?
— Чтобы принести неприятности и вам. Для меня что вы, что Кносе — одинаково.
— Хвалю за откровенность, — кисло улыбнулся Брендорф. — Я уже говорил: ты мне нравишься. Что же, сейчас все проверим!
Он защелкал переключателями.
— Гертруда Вурм! Гертруда Вурм! Фрейлейн Труда!..
Молчание.
— Шумер! Алло, инженер Шумер! Вольфганг Шумер, сто чертей!..
Снова молчание.
Штандартенфюрер опустился в кресло. Сухо щелкнул еще один переключатель.
— Кносе! Говорит Брендорф. Отвечайте!
Несколько секунд тишины — и вдруг из динамика деланно-бодрый голос:
— Слушаю вас, штандартенфюрер! Извините, у меня всегда крепкий сон…
— Теодор Кносе! Как вы посмели отключить микрофон, вопреки инструкции? Что это означает? Не считаете ли вы временами, что на вас инструкции не распространяются и разговоры в вашей комнате не подлежат контроля? Объясните!
— Не понимаю, штандартенфюрер. Мой микрофон все время включен, я никогда бы не разрешил себе…
— Бросьте играть в жмурки, Кносе! Кто у вас в комнате, что за поздние гости? Почему молчите? Та-а-а-к… Продолжайте вашу тайную ассамблею, продолжайте! Только никто из вас не выйдет из комнаты. Забыли от радости, что магниты всей двери замыкаются из моего кабинета? Я уже запер их! Вы в ловушке. Авантюра с контейнером дорого обойдется вам, подлые предатели!
— Штандартенфюрер, прошу вас, успокойтесь…
— Замолкните, Кносе! Я все проверил. Гертруды Вурм и Шумера у себя нет, они у вас. И Ларсен также у вас. Мне все известно! Ларсен, кто вам разрешил появится здесь, без моего вызова?
Динамик отзвался — говорила фрейлейн Труда:
— Штандартенфюрер, вы поздно спохватились. Ларсен уже поднялся наверх. Нам с вами надо серьезно поговорить.
— Ха! Ваша милость изволит со мной поговорить? О чем же? О том, с кем снюхались, кому продали контейнер! Проклятые канальи, трусы, предатели! — завопил Брендорф. — Через год к вашим ногам легли бы все сокровища мира, а вас купили за бумажки, за никчемные доллары… Подлые души! Вы хотели вонзить мне в спину в то время, когда я стою на пороге цели. И я из вас из живых вымотаю жилы! Ларсен не убежит, нет. Этого толсторожего дурака за ноги притянут ко мне!