Маринка прибежала домой, бросила на стул сумку с хлебом и не разделась:
— Мне надо к Лёве. Будем вместе делать уроки.
— Новости какие! Самой надо делать. Начала с этим Лёвкой водиться, — скоро до двоек докатишься.
— Не докачусь! — крикнула Маринка и, схватив портфель, поднялась на пятый этаж.
— Его не отпустили из милиции! И соседа тоже, и дворника! — начала она с порога, не подумав о том, что тётя Наташа в комнате и всё слышит.
После этого уже никак невозможно было отвертеться. Пришлось рассказать ей всё, начиная с того, как они в первый раз увидели Ивана Григорьевича Журавленко, и кончая тем, как его повели в милицию.
Но, прежде чем рассказать, они взяли с неё слово, что она никому об этом даже не заикнётся.
— Да, здесь что-то неладно, — выслушав, проговорила тётя Наташа. — Но что же всё-таки, по-вашему, делает этот Журавленко?
— Сперва я думал, — какую-то особенную башню. Только, если башню, — при чём тут на стенах баяны? А если баяны, — при чём тут весы с маленькими чашечками?
— Что же ты не спросил?
— Я спросил. А он говорит, что сначала хочет в тысячный раз что-то там проверить. Я бы ещё спросил, да всё время то одно, то другое. И на него кричат. Человек что-то такое хорошее делает, а ему вот как!
Тётя Наташа прислонилась головой к Лёвиному плечу, задумалась и немного погодя спросила:
— Если человек делает хорошее дело, почему же ему приходится строить башню в комнате?
Маринка и Лёва не знали, что на это ответить.
Вопрос, сами видите, не пустяковый. Только тогда, когда мы хорошенько разберёмся в судьбе Ивана Журавленко и ещё во многих таких судьбах, мы все вместе этот вопрос решим.
Вместе — значит, и с тобой. Непременно с тобой.
Если у тебя под самым носом с кем-нибудь неладно, а ты будешь думать: без меня дело обойдётся, и твои товарищи так будут думать, и я так, и мои товарищи, — что тогда получится?
Маринка и Лёва ломали голову: что ж им предпринять? С чего начать? Они решили встать завтра пораньше и выйти на разведку. Им хотелось, чтобы скорее наступило утро.
Глава одиннадцатая. Михаил Шевелёв
До утра ещё оставались длинный осенний вечер и ночь.
Маринка была уже дома, когда дядя Серёжа с папой вернулись от доктора. И хотя дядя Серёжа не любил сидеть у Шевелёвых, на этот раз он с шумом отодвинул стул от стола и сел. Папа сел напротив.
Маринка смотрела на того и на другого. По лицу папы ничего нельзя было понять, а по лицу дяди Серёжи видно было, что дело плохо.
Маринка села между ними и попросила:
— Ну говорите! Что сказали про руки? Они и внутри заболели? Да?
Мама села на четвёртый стул и сказала:
— Сразу вижу: дали бюллетень. Давно надо было взять. Люди по пустякам берут.
Дядя Серёжа почему-то заёрзал на стуле, зашарил по карманам и закурил.
— На сколько дали бюллетень? — спросила мама.
Папа негромко ответил:
— Навсегда. Оттого я и не взял.
— Да что ты, Миша, на самом деле! Где это навсегда бюллетени дают? А что велели делать: светом лечить или чем?
— Во-первых, велели немедленно прекратить работу, — сказал дядя Серёжа. — Во-вторых, о стенах забыть навсегда. В-третьих, подыскать работу в тёплом и сухом помещении. Это Михаилу Шевелёву — под крышей, в комнате с печечкой! Вот чёрт возьми, а!?
— Им что? Они наболтают! — возмутилась мама. — Надо было дать бюллетень, полечить сколько полагается. А как это на другую работу? Человек в своём деле первый… Что ж ему, куда-нибудь в ученики идти? На двадцать рублей в месяц!
— Да, — сказал папа. — В ученики. Чаю дашь нам, Клава?
Мама вскочила расстроенная, с укором посмотрела на дядю Серёжу, как будто он был во всём виноват, и пошла в кухню ставить чай.
— Вот чёрт возьми, а?! — опять повторил дядя Серёжа. — На кого ж ты меня покидаешь?
— Не спеши, — сказал папа. — Пятый этаж вместе дотянем…
Дядя Серёжа перебил:
— Раз нельзя, — не надо, Миша.
И Маринка стала просить:
— Не надо! Они ещё хуже заболят!
Папа медленно пошевелил пальцами:
— Ничего. Я их не хуже докторов слышу.
— Ну тебя! — рассердился дядя Серёжа. — С тобой, как с горой, — с места не сдвинешь!
Папа засмеялся:
— К доктору кто поволок? А он умный старик. Всё понял.
Дядя Серёжа не остался пить чай. Без него Маринке стало ещё грустнее, потому что папа стал ещё тише и молчаливее, чем всегда, а мама всё больше на него обижалась.
Когда Маринка ложилась спать, она думала о том, почему это: человек всё может: и самолёт построить, и такую замечательную башню, даже ракету на луну запустить и получить сигнал, что она прилунилась; а вот сделать так, чтобы у него не болели руки, — этого он не может…
С этим «почему», на которое нелегко ответить, она и заснула. А сон ей приснился про Ивана Журавленко. Будто заперли его в тесный, чёрный подвал. Он сидит в этом подвале, смотрит на Маринку снизу вверх и говорит:
— Хороший сегодня день!
И вдруг подвал задвигался вверх, как лифт. Маринка хочет в него вскочить, но не вскакивает, а поднимается в воздух… Она летит и боится. Хочет за что-нибудь ухватиться руками — не шевелятся руки. Хочет закричать — не раскрывается рот. Она летит вверх, потом вниз — и ничего, ну совсем ничего не в силах сделать. И, замирая от ужаса, она ждёт: вот-вот, ещё секунда — и случится самое страшное…
Но в эту самую секунду Маринка просыпается.
Она вытягивает ноги во всю длину и чувствует, что упирается в кого-то. Это папа сидит у неё на диване. Свет погашен. Фонарь с улицы чуть освещает кровать, спящую маму, её обиженное и во сне лицо.
Маринка говорит:
— Папа!
И радуется, что слышит свой голос, что у неё раскрывается рот. Она хочет сказать ещё какое-то слово, но слипаются глаза, и она снова засыпает.
А папа сидит в темноте.
Он вспоминает стены домов, которые складывал, и видит их одну за другой от фундамента до крыши — так чётко, словно они вот здесь, перед ним. Потом он вспоминает, как началась война и он пошёл на фронт, как он стрелял, разрушал, а его руки никак не могли к этому привыкнуть.
Зато после войны как они снова заработали! Каждый понимающий строитель узнавал их по стенам, как по фотографии: «Шевелёва руки, сразу видно!» И вот — больше нельзя.
Некоторым сменить одно дело на другое ничего не стоит. Они, не моргнув, бросят любую работу на середине, — найдут что-нибудь полегче или повыгоднее.
Но есть люди, которые врастают в своё дело, как корни в землю. Как же тогда с ним расстаться?
Об этом и думал Михаил Шевелёв, сидя на диване в ногах у Маринки, и ничего не мог придумать.
Маринка опять летала во сне, вытягивалась, упиралась в папу ногами и не знала, как ему тяжело.
А он не знал, не мог ещё знать, какая ждёт его удивительная работа, и не знал, какое будет иметь отношение к этой работе незнакомый ему человек — Иван Григорьевич Журавленко.
Но я уже забегаю вперёд. А иногда забегать вперёд — это то же самое, что сначала надевать пиджак, потом рубашку.
Глава двенадцатая. Разведка
Рано утром Маринка с Лёвой подбежали к окну Журавленко. За окном было темно, и ничего они не могли разглядеть, даже взобравшись на выступ цоколя. Зато у ворот дома они увидели дворника. Он усаживался за руль красного, игрушечного на вид грузовичка, какие во множестве появились недавно в Ленинграде для домовых нужд. Их ласково называли — кто автоработничком, кто драндулетиком. Ребята обрадовались хоть дворнику, а он на них тоскливым голосом закричал:
— Зачем это в чужие окна подглядывать? Что за привычка такая?
Маринка соскочила с цоколя и дёрнула Лёву. Он тоже спрыгнул на тротуар, но упрямо ответил:
— Надо нам.
— Ну какое вам до Ивана Григорьича дело? Вы кто, родственники ему? Племянники?
Маринка сразу начала поддакивать:
— Да-да, мы родственники! Мы племянники! — и ещё что-то собиралась наплести для пользы дела.
Лёва сердито шепнул:
— Здо́рово врёшь! Сама тогда ходи!
Дворник тоже её поймал:
— Откуда это у Иван Григорьича родственники, если все в войну погибли? Откуда могут быть племянники, если нет ни сестры, ни брата? Отойдите от окна! И чтоб я больше такой картины не видел!
— Не кричите, — сказал Лёва. — Всё равно мы узнаем, отпустили его из милиции или нет.
Дворник даже обиделся:
— Вы что же думали? Из-за всякой там склочной безмозглости делу конец? Просто-напросто дома нет сейчас Иван Григорьича, — понятно?
Маринка и Лёва отошли от окна, а дворник покатил на своём грузовичке и казался на нём великаном.
Ребята не увидели Журавленко ни на другой день, ни на третий. Утром и вечером его окно было тёмным.
Наконец они набрались храбрости и позвонили в парадную. Они хотели расспросить соседа. Но сосед был на работе. Открыла его жена, приветливая, разговорчивая. Сказала, что видела, как Иван Григорьевич провожал из своей комнаты Лёву и Маринку, и говорила с ними, как со своими.
От жены соседа они узнали, что и повёл-то милиционер Ивана Григорьевича в милицию для того, чтобы поговорить без этой кляузницы в халате. Что выслушали там Журавленко и честь честью отпустили. Узнали, что, вернувшись из милиции, Журавленко открыл дверь в свою комнату, остановился на пороге и расхохотался.
— Уютное гнёздышко! Прелесть! — сказал он. — Ну что ж, так как завтра надо выйти в свет, сегодня устроим вечер отдыха.
Отдых Журавленко заключался в том, что он до поздней ночи наводил идеальный порядок в своей комнате, чистил и отглаживал костюм и, как всегда, не позволил соседке помочь ему.
Когда утром он собрался уходить, — вид у него был праздничный. Костюм — хоть на выставку. Галстук — загляденье. Ну франт франтом!
С тех пор Иван Григорьевич уходит, как на службу, с самого утра, и нет его дома до позднего вечера.
Маринке и Лёве очень хотелось узнать, — куда он уходит и что делает?
На это жена соседа не могла им ответить. Она не знала этого сама.
Глава тринадцатая. Две фигуры
Целую неделю Маринка и Лёва не видели Ивана Журавленко.
Вот бывает же так! Ничего толком о человеке не знаешь. Ни брат ему, ни сестра, ни родня. А тянет к нему — и всё. Уже видишь: трудно ему придётся, — тебе будет обидно. Видишь, что жизнь станет из-за него беспокойнее, а всё равно, — не откажешься.
Может быть, Маринка и Лёва не смогли бы это объяснить, но относились они к Ивану Журавленко именно так.
Кроме того, Маринке не терпелось увидеть, как выглядит Журавленко, когда он не в спецовке, а франт франтом.
А Лёва думал:
«Ну куда это он каждый день исчезает с самого утра? И в какой это свет ему надо выйти?»
Всё выяснилось самым неожиданным образом.
В конце недели Сергей Кудрявцев не пришёл со стройки в обычное время. Не пришёл он и час спустя.
— Лёвушка, поди к папе на работу, — попросила мама. — Посмотри, почему он так задержался.
Лёва пошёл к набережной. Дней десять он там не был.
Над Невой беспокойно взлетали чайки и бросались вниз. Волны закрывали их, будто втягивали тёмными губами.
По набережной, как всегда, шли люди. И, как всегда, шли медленнее, чем по любой улице Ленинграда.
Не в первый раз Лёва видел, как люди останавливались у гранитной ограды Невы и говорили:
— Нет, какой это всё-таки удивительный город!
Лёве нравилось, что так говорят, и нравилось, что у людей, это говоривших, так хорошо менялись лица. Ему самому хотелось смотреть на длинные и широкие, как улицы, мосты над Невой и на золочёный шпиль серой, словно туманом обтянутой Петропавловской крепости.
К ней надо оборачиваться, она далеко сзади. А перед Лёвой, вот они, недостроенные кирпичные стены с пустыми квадратами будущих окон. В квадратах видны тучи и меж туч — узкие щели в чистое вечернее небо.
На стройке тихо. Закрыты ворота, в которые въезжают грузовики с кирпичом. На всех делянках пусто… Нет, не на всех…
На делянке Сергея Кудрявцева маячат две фигуры.
Одну Лёва узнаёт сразу. Это папа.
Он и другой человек, в чёрной шляпе, работают вовсю. Только странная это работа. Они рубят кирпич за кирпичом, то подложив под него доску, то без доски. Они пробуют рубить молотком, ребром лопатки, топором и ещё чем-то… ножом, что ли?
Лёва кричит наверх:
— Папа! Для чего вы так?
Сергей Кудрявцев рубит кирпич и не слышит.
Лёва кричит громче:
— Па-апа!
— Беги, скажи маме, что скоро приду, — отвечает, наконец, Сергей Кудрявцев. — Хватит! Хорошего понемножку!
Он уже злится на человека в чёрной шляпе. Злится громко, и Лёва слышит:
— Сотый раз говорю, кирпич вам не масло. Нельзя его ровно разрезать. Год бейтесь — не выйдет! Пошли лучше ко мне обедать. Есть хочу, как дьявол!
Человек в чёрной шляпе что-то негромко говорит. Наверное, он о чём-то просит. Потому что Сергей Кудрявцев отвечает:
— Ну ладно. Попробуем в последний раз. Это вы, кажется, здорово придумали, товарищ Журавленко!
Лёва от радости бежит к воротам.
«Это я его из-за чёрной шляпы в сумерках не узнал», — думает он. Ему очень хочется взобраться туда, на леса.
Он просит:
— Можно, я к вам поднимусь?
Из будки у ворот выглядывает сторожиха в тулупе:
— Ещё чего? Сейчас и их турну. Этот новатор или изобретатель, кто он там, а до ночи не даст никакого покою.
— Эх, вы! — только и может ответить Лёва.
Он не знает, что делать. Остаться, подождать? Или скорее рассказать Маринке, где он нашёл Журавленко? С его папой Иван Григорьевич работает! Лёва побежал домой.
Он бежал счастливый и ещё больше сбитый с толку. Для чего Журавленко понадобилось рубить кирпичи? Лёва вспомнил башню, баяны на стенах, весы с маленькими чашечками… А теперь ещё зачем-то разрубленные кирпичи…
Что ж из всего этого будет?
Ну, посмотрим. Теперь уже, кажется, недолго ждать.
Глава четырнадцатая. Сергей Кудрявцев рассказывает
Лёва, Маринка и тётя Наташа надеялись, что Сергей Кудрявцев приведёт Журавленко. А Сергей Кудрявцев пришёл один.
На него все трое жадно накинулись с расспросами, а он жадно накинулся на еду.
Сергей Кудрявцев всё делал быстро и весело. Ел — тоже. Вначале он только мычал что-то с набитым ртом и подмигивал чёрным, как у цыгана, глазом. Мол, сейчас я вам всё доложу в два счёта. Дайте только сперва горячего поесть. Но сам не утерпел и пошёл, и поехал. Слова никому не дал вставить.
— В общем, считайте так, — начал рассказывать он, — день у меня сегодня выдающийся. Набился в помощники к одному человеку. Буду управлять его машиной. А знаете, что это будет за машина? Поставят её на поляну, на площадку, — одним словом, на пустое место. К одному боку этой машины будут подъезжать грузовики с материалом. И машина вам построит дом. И фундамент сама! И стены сама из кирпича построит! Дом, над которым столько корпим, она раз-раз и отщёлкает!
Сергей Кудрявцев покрутил над столом пальцем:
— Представляете, бегает такая машина вокруг — и на глазах подымаются стены! Варит котелок у человека, а?