Смеясь над какой-то шуткой Кирилла, Захар неосторожно повернулся и наступил на ногу кому-то, стоявшему сзади. Он оглянулся и оказался нос к носу с насупленным Ильей.
— Ох, извини, пожалуйста!
— Поосторожней, деревенщина! — проворчал Илья.
Захар извинился снова, но это только подлило масла в огонь. Казалось, даже черный фрак Ильи распирало от ярости.
— Ну как, кому ты сегодня испортил охоту? — спросил он с издевкой и залился громким смехом.
— Я же извинился, Илья!
— Ну да, ясное дело. Извинился! — Илья повернулся к Кириллу и громко продолжал — Из-за этого олуха я вчера лишился бобра, отличного бобра! Он схватил меня за руку как раз, когда я собирался метнуть гарпун.
Теперь Илья изливал свою досаду, обращаясь ко всему залу. К ним подходили, улыбаясь. Кирилл заговорил о чем-то другом, но Илья не дал себя отвлечь.
— Ты ведь это нарочно сделал, верно? — Илья вплотную придвинулся к Захару, обдавая его запахом рома. — Только я собрался бросать гарпун, — обратился он к окружающим, — как этот олух схватил меня за руку!
— Нет, не нарочно, — возразил Захар. — Я же тебе говорил: меня самого словно что-то толкнуло. — Пьяная настырность Ильи раздражала его. — Но я тебе вот что скажу, — добавил он, — теперь я об этом не жалею. И зверю жить надо.
Вокруг него раздался удивленный ропот. Большинство явно разделяло возмущение Ильи. Кое-кто поглядывал на Захара со снисходительной усмешкой. Кирилл настороженно молчал.
Какой-то коренастый человек с красным галстуком бросил Илье: «Опять за старое? Вылакал пару рюмок и лезешь в драку!» — и отошел прочь с негодующим видом.
Захару не хотелось затевать ссору с партовщиком, тем более здесь. Он сказал рассудительно:
— Что-то такое было в этом бобре — я этого не могу объяснить. Просто я никак не мог допустить, чтобы ты убил его. Он тоже имеет право на жизнь.
Илья яростно запыхтел, на багровом лице выступили капельки пота.
— А если ты будешь подыхать с голоду? Тоже будешь твердить, что он имеет право на жизнь? А сам издохнешь? Или все-таки убьешь, чтобы спасти собственную шкуру?
— Конечно, тогда и я убил бы. Но я не о том говорил, ты моих слов не перевирай. Одно дело — убить, когда помираешь с голоду. И совсем другое — загубить безвинного зверя, чтобы кто-то там шубу себе сшил из его шкуры.
Илья собирался запальчиво возразить, но тут Кирилл с видимым удовольствием провозгласил:
— Господа, главный правитель!
Зал затих. Баранов вошел, опираясь на руку своего секретаря.
Черный мундир коллежского советника свободно висел на его исхудавшем теле. На шее — орден святой Анны, на ногах — черные туфли с серебряными пряжками. Черный парик съехал набок. Баранов улыбался и кланялся, довольный своими гостями, своим праздником и самим собой.
Внесли большую пуншевую чашу и водрузили ее посредине стола, раздали бокалы. Баранов провозгласил первый тост — это был знак, что банкет официально открыт.
Прислуга разносила подносы с пирожками. Кирилл взял два пирожка, Захар последовал его примеру. Илья снова отчалил к столу со спиртными напитками.
— Ты ешь побольше, — советовал Захару Кирилл, — а пунш пей маленькими глотками. Смотри не опьяней с непривычки.
Но Захар не в силах был устоять перед сладким, горячим пуншем.
— В жизни ничего такого не пробовал, — то и дело приговаривал он, — боже, до чего же вкусно!
Баранов провозглашал один тост за другим. Гости не скупились на ответные здравицы, и главный правитель охотно чокался со всеми. Пуншевую чашу наполняли снова и снова, и румянец на щеках Баранова становился все ярче.
Захар слонялся по залу с рюмкой в одной руке, с пирожками в другой и с улыбкой до ушей. Он повстречал старого пономаря Веньку и чокнулся с ним. Однорукий сторож оказался очень славным человеком, Захар выпил с ним тоже. А первый помощник капитана «Екатерины» Вронский — ведь это он спас ему жизнь! Было бы просто невежливо не выпить за его здоровье. Весь зал светился мягким розовым светом; Захар был счастлив, он заливался блаженным смехом в ответ на любое слово. Каждый был ему другом, ему было так хорошо здесь, среди лучших своих друзей!
Вдруг перед ним оказался Кирилл, вернее, два Кирилла. Бухгалтер то раздваивался, то снова сливался. Захар таращил на него глаза, покачивался на непослушных ногах и хихикал.
Оба Кирилла хмурились:
— Захар! Ты пьян. Пойдем, поешь чего-нибудь.
Во время ужина хор на помосте пел русские песни. Баранов сидел во главе стола с сияющей улыбкой, его парик лихо съехал набекрень. Когда певцы грянули «Ум российский промыслы затеял…» — песню, сложенную самим Барановым, на глазах у него выступили слезы.
После ужина гости столпились вокруг фортепьяно. Захар был в их числе. Плотный ужин ослабил действие пунша, Захар снова твердо стоял на ногах, но ощущение блаженной сытости не покидало его.
Внесли новую чашу с пуншем, снова пошли по рукам бокалы.
— Пей до дна, пей до дна! — восклицал рыжий моряк, барабаня по клавишам одной рукой.
И все дружно пили до дна. После каждой песни кто-нибудь провозглашал очередной тост.
Захар подтягивал про матушку-Россию, и в груди у него словно таяло что-то. Глубокая печаль боролась в нем с чувством безбрежного счастья. Он чувствовал странную дрожь в неверных ногах. Ему вдруг стало нестерпимо жарко и душно, он с трудом дышал в этой шумной толпе, сгрудившейся вокруг фортепьяно.
Подчеркнуто аккуратно он поставил свой бокал на фортепьяно и заспешил к двери. И тут, круто повернувшись, он нечаянно задел Илью, который как раз подносил рюмку ко рту. По белой рубашке Ильи потекла струйка пунша. Захар растерянно глядел на растущее желтое пятно и бормотал:
— Виноват, виноват, виноват…
Комната накренилась, в голове жужжал пчелиный рой.
— Скотина! — взревел Илья, неуверенно шаря рукой по манишке.
Захару показалось, что Илья раздувается у него на глазах и вот-вот лопнет, как лягушка из басни. Это было так забавно, что он невольно прыснул.
Илья угрожающе понизил голос:
— Давай выйдем.
— Конечно, давай. Здесь слишком жарко, — согласился Захар, ухмыляясь, и поплелся к дверям следом за Ильей.
Неожиданно для себя он обнаружил, что стоит на заснеженном склоне под стенами барановского дома. В ясном ночном небе мерцали сине-белые языки северного сияния.
Илья скинул фрак прямо в снег и пошел на Захара, который лишь теперь понял, что происходит.
Захар попытался принять позу опытного кулачного бойца: грудь колесом, челюсть решительно выдвинута вперед, кулаки подняты. Морозный воздух немного освежил его голову, но ноги стояли нетвердо.
Илья набросился на него, работая кулаками, ногами, коленями. Он пнул Захара в живот; тот сложился пополам, но Илья тут же выпрямил его сокрушительным ударом в челюсть. Захар мотнул головой и растянулся на снегу. В затылке что-то хрустнуло, челюсть превратилась в сгусток жгучей боли.
Он стал на четвереньки, кое-как выпрямился. Горизонт полыхал дрожащим светом. Фигура Ильи плыла в сине-белых сполохах, медведем надвигалась на него. Захар успел увидеть, как столбы света взорвались в ослепительной вспышке. Потом свет померк, и Захар погрузился в темноту.
5. КРЕПОСТЬ РОСС
О моя Америка! моя новонайденная земля.
Донн, «Элегии»
ахару казалось, что весна приходит на Ситху нерешительно, как взволнованная невеста, — робкими шагами, с сияющими глазами. Лед и снег таяли в нестойком дневном тепле и снова замерзали ночью. В теплые дни город был полон бульканья, журчания, всплесков воды, рвущейся на волю из долгих ледяных объятий зимы. Со скатов крыш повисли сосульки, и капель запела свое неугомонное «плонк-тинь-плонк!».
Порт зашевелился, как человек после долгого сна. Вокруг кораблей, готовящихся к отплытию, водяными жучками сновали лодки. Илья отправился на дальние острова, чтобы набрать алеутов-охотников. После того кулачного боя Захар сторонился его. Обида постепенно улеглась, но он окончательно невзлюбил задиристого партовщика. Илья тоже делал вид, что Захар для него не существует. Стычек между ними больше не было.
В апреле Илья вернулся, и в порт одна за другой начали приходить байдарки. В каждой кожаной лодке сидели по два низкорослых, коренастых алеута. Для Захара все они были на одно лицо. У всех были плоские, широкие лица с высокими скулами, кожа цвета слабого чая, глаза с косым разрезом и прямые угольно-черные волосы. Все они были в кожаных штанах, камлейках — длинных рубахах, сшитых из тюленьих кишок, и в меховых или кожаных парках. Ярко раскрашенные деревянные шляпы привязаны ремешком под подбородком.
В конце апреля Захар поднялся на борт «Златоуста», отплывавшего в крепость Росс. Тяжелый и медлительный бриг с низкой осадкой поднял флаг Российско-Американской компании и русский вымпел. «Златоуст» вез алеутов-охотников с их байдарками и большую партию товаров.
Захар покидал Ново-Архангельск с пустыми карманами, на последние монеты — «марки» он купил подарки друзьям. Но жизнью он был доволен. Должность учетчика продвинула его на несколько ступенек вверх по сравнению с прежним положением рядового матроса. Теперь он спал не в кубрике, а в одной каюте со вторым помощником и столовался в кают-компании вместе с капитаном Рощиным, обоими его помощниками и Ильей.
Захар ежедневно имел дело с алеутами. Их добычу или отсутствие таковой — так как охота была плохая — он записывал в учетную книгу. Однако узнать кого-нибудь из них поближе Захару никак не удавалось. У алеутов была своя линия поведения, выработанная почти вековым опытом общения с русскими: они безропотно подчинялись любым приказам с безразличным видом. Уступчивость алеутов, которую Захар принимал за бесхарактерность, возмущала его. Но на все попытки Захара сблизиться они отвечали холодным равнодушием.
Эта молчаливая неприязнь огорчала дружелюбного, бесхитростного Захара. Однажды вечером он заговорил об этом с Петей, вторым помощником капитана: они сидели вдвоем за поздним ужином.
Петя поджал маленькие пухлые губы. (Захара всегда удивляло, что у дородного и широкогрудого второго помощника такие мелкие черты лица.)
— Чего ты, чудак человек, огорчаешься? — сказал Петя. — Не стоят они этого. К тому же это такой народ: ты им только палец протяни, а они уже норовят всю руку отхватить. Вроде этой вот…
Он кивнул в сторону буфетной, где, как он полагал, подслушивала горничная. Молодая, но толстая и всегда мрачная алеутка пользовалась особой благосклонностью капитана и прекрасно отдавала себе в этом отчет. Обслуживая любого, кроме самого капитана, она с угрюмым вызовом швыряла тарелки на стол. «Уж в ней-то рабской покорности нет и в помине», — подумал Захар.
Второй помощник продолжал:
— И не набивайся ты им в друзья, мой тебе совет. Ты, Захар, простая душа, они тебя живо вокруг пальца обведут.
Эти слова заставили Захара задуматься. Может быть, Петя и прав? Ведь не он один так думает.
Алеуты по-прежнему сторонились Захара. Ну и черт с ними! Значит, они в самом деле не такие, как все. И Захар тоже стал говорить «эти алеуты» презрительно, как Илья.
Чем дальше уходил «Златоуст» на юг, тем неудачливее становилась охота. Иногда охотники уплывали на своих байдарках на несколько дней и возвращались с пустыми руками. Захар ни разу не слышал, чтобы хоть один из них пожаловался. «Златоуст» шел под парусами вдоль берегов Калифорнии и бросал якорь чуть ли не в каждой бухте. Алеуты уходили на заре и поднимали свои байдарки на борт судна только в сумерки. По их мрачным лицам Захар видел, что и сегодня ему ничего записывать не придется.
Когда Захар проснулся утром первого мая, «Златоуст» стоял на якоре у входа в небольшую бухту. День был погожий, и легкий бриз доносил с берега свежий запах сырой земли.
— Вон он, Росс! — сказал чей-то голос на палубе.
Прежде чем сойти на берег, Захару пришлось изрядно попотеть над своими учетными книгами. Илья и его охотники давно уже отплыли на своих байдарках. Капитан Рощин тоже отбыл на встречу с Кусковым, правителем крепости Росс. Корабельная шлюпка уже не один раз прогулялась к берегу и обратно, когда Захар наконец забросил в нее свой тючок и сам спустился следом. На веслах сидели два матроса.
Захар уселся на корме, распахнул полушубок, снял шапку. Ласковый ветерок обвевал его лицо.
Берег был усеян каменными столбами, изрезан фьордами и бухточками. Рядом с бухтой, в которую входила шлюпка, была еще одна, точно такая же. На высоком плато над бухтой Захар увидел палисад крепости из тяжелых бревен, теплый коричневый цвет которых был особенно приятен для глаз на фоне ясного высокого неба невероятной голубизны. Над одним из углов палисада выступала крыша массивного блокгауза. Холмы, покрытые рыжеватой травой, волнами поднимались навстречу лесистому горному хребту, который издали казался фиолетовым. После холодного, пугающего великолепия Аляски Захару показалось, что этот край приветственно протягивает навстречу ему свои загорелые руки. Он полюбил Росс с первого взгляда, почувствовал себя так, словно возвратился домой из долгих странствий по негостеприимным краям.
Вокруг палисада разбежались во все стороны хижины, склоны ближайших холмов были покрыты садами. Впадавшая в бухту речка прорезала глубокую лощину справа от крепости. На берегу стояли всевозможные строения: сарай для байдарок, кузница, верфь с остовом небольшого корабля. И всюду были люди.
Как только шлюпка ткнулась в песок, Захар выпрыгнул и побежал к людям, работавшим на берегу, надеясь увидеть отца. Но отца не было среди них. Тогда он направился к высокой крутой лестнице, вырубленной в красной почве отвесного берега, и начал торопливо подниматься вверх по ступеням.
На полпути он остановился, чтобы перевести дыхание, оглянулся. За ним осталось не меньше восьмидесяти ступенек, впереди было еще больше. Захару казалось, что земля колеблется под ним в такт колыханию моря. «Златоуст» со спущенными парусами был похож на неуклюжего сонного человека.
«Интересно, как выглядит теперь отец? Узнаю ли я его?» Подгоняемый этими мыслями, Захар снова заспешил вверх.
Наконец он одолел бесконечную лестницу и, отдуваясь, зашагал по лужайке к палисаду. У крепостной калитки показался капитан Рощин — елейного вида человек с жирной кожей и густо напомаженными волосами. В любое время дня, в любую погоду он ходил в теплой шерстяной одежде. Человека, который шел рядом с Рощиным, Захар ни разу в жизни не видел, но тут же догадался, кто он.
Человек с деревянной ногой[5], шагавший рядом с Рощиным, был правитель крепости Росс — Кусков. Пока Захар шел им навстречу, он вспоминал все, что ему было известно о Кускове.
Лет двадцати с небольшим тотемский мещанин Иван Кусков отправился на Аляску вместе с Александром Барановым в качестве его приказчика. Сноровистый и смелый, он вскоре стал правой рукой правителя русских владений в Америке. Кусков основывал фактории в глухих и далеких местах, выполнял другие ответственные и опасные поручения Баранова.
Наступило время, когда Российско-Американская компания решила шире развернуть свои операции на Тихоокеанском побережье. Компании нужно было основать хотя бы одно поселение в более теплых краях, где можно было бы выращивать хлеб для северных поселений. До сих пор припасы доставляли на Аляску морским путем из России, но не всем кораблям удавалось одолеть этот долгий и опасный путь. Новую колонию решили основать на Калифорнийском побережье. Это земледельческое поселение, защищенное крепостью, должно было стать опорным пунктом компании также в торговле с испанскими поселениями, лежащими к югу.
И снова Баранов послал на это дело своего безотказного помощника Кускова. Преодолев бесчисленные препятствия, Кусков в 1812 году заложил крепость на прибрежном плато и стал первым ее правителем. Испания сыздавна предъявляла претензии на всю Калифорнию и поэтому потребовала, чтобы русские убрались оттуда. Но испанцы были слишком слабы в Калифорнии, чтобы настоять на своем. Проявив недюжинные дипломатические способности, Кусков сумел избежать открытого столкновения, и теперь, шесть лет спустя, поселение Росс процветало.