Когда Захар приблизился к стоявшим у калитки, Рощин сказал:
— А вот и он сам.
Маслянистое лицо капитана, казалось, дымилось под солнечными лучами. Кусков был в легкой рубахе, худощавый, чуть выше среднего роста. Держался он уверенно и властно. Его загорелое, обветренное лицо было тщательно выбрито. Стальные серо-голубые глаза, четко очерченный выразительный рот, волнистые русые волосы.
Рощин направился к лестнице— он торопился на корабль. Кусков крикнул ему вдогонку:
— Я велю послать на корабль говяжью тушу и овощей для команды! — Потом повернулся к Захару — Значит, ты и есть Захар Петров. Здравствуй, — и протянул руку.
Его рукопожатие было крепким. Захар опустил свой тючок на землю и протянул Кускову письмо от Баранова.
Кусков бегло проглядел письмо. Поднял голову и окинул Захара спокойным оценивающим взглядом.
— Господин главный правитель тебя хвалит.
Захар смущенно молчал.
— «Образованный. Способный. Не боится любой работы… — вслух читал Кусков. — В отличие от каторжников и никчемных работников, которых к нам присылают в нонешние времена, Захар мне показался человеком дельным и совестным. Если вышколишь его как следует, из парня будет толк. Со временем может стать добрым помощником…» — Кусков широко улыбнулся. — Ну что ж, раз такое дело, рад видеть тебя здесь. Весьма рад.
— Батюшки светы! — растерянно пробормотал Захар и добавил более уверенно: —Спасибо на добром слове, господин правитель!
— Говорят, ты приехал, чтобы разыскать отца.
— Да, верно.
— Зачем?
Захар коротко рассказал свою историю, описал свое путешествие из Охотска. Кусков слушал внимательно, не перебивая. Потом сказал:
— Вообще-то у меня для тебя неважные новости, Захар.
Захар похолодел. Он безмолвно глядел в синевато-стальные глаза правителя.
— Нет здесь твоего отца, — продолжал Кусков. — Ушел он на Сандвичевы, то бишь на Гавайские острова…
У Захара было такое чувство, словно его ударили кулаком под ложечку. Видно, это отразилось на его лице, потому что Кусков поспешил добавить, дружески положив руку ему на плечо:
— Но он скоро вернется, Захар. Я ручаюсь.
Захар отвернулся. Он боялся, что не выдержит и разревется от разочарования. Все его надежды рушились, как карточный домик. Внезапная волна гнева захлестнула его:
— Да что ж это он вечно шляется, словно цыган какой! Сколько верст я за ним отмахал, а он снова сбежал!
Кусков махнул рукой.
— Такой уж он у тебя уродился. Вечно тянет его куда-то. Вообще-то я надеялся, что после этого плавания он угомонится, потому и отпустил его.
— Как же это так вышло?
— Компанейский наш корабль, «Кама», шел с Ситхи на Гавайи, в пути попал в шторм и заглянул к нам на ремонт. Отец твой помогал его чинить. А тут как раз корабельный плотник расхворался. Петров вызвался заменить его, я согласился. «Кама» вернется месяцев через пять-шесть.
Захар вздохнул. Ничего не оставалось, кроме как ждать отца здесь.
— Твой отец непременно вернется на «Каме», — продолжал Кусков. — Я и сам жду его не дождусь. Тут вот какое дело. Жена его — дочь здешнего индейского вождя, мы зовем его тойоном. Так вот, тойон решил, что отец твой ее бросил…
— Жена? Моего отца? — опешил Захар.
— Да. Тойон очень недоволен, а мне с ним ссориться не с руки. Люди его племени у нас работают, без них нам не справиться. Вообще положение не из приятных, щекотливое. Ты об этом, Захар, крепко помни, когда увидишься с тойоном; а ты с ним, конечно, увидишься.
Но эти слова влетели Захару в одно ухо и тут же вылетели в другое — так он был озадачен известием о женитьбе отца.
— Отец женился? А разве здесь есть священник? И церковь? — Захар вспомнил наставления, которые вдалбливал ему отец Сергий.
— Нет у нас ни священника, ни церкви.
— Стало быть, отец не мог венчаться.
— Да нет же, они женаты по всем правилам, — возразил Кусков, — и по русскому обряду, и по индейскому. Я сам их и венчал.
— Это как же: вокруг ракитового куста? Без церкви, без священника венчание силы не имеет. Уж вы извините меня, господин правитель, — Захар покосился на улыбающегося Кускова, которого явно забавлял этот разговор.
— Женился он, дружок, все было честь честью, можешь мне поверить. Я ведь уполномочен заключать браки, совершать крещения и погребальные обряды — вообще все, что надлежит делать священнику.
Выходит, изменил отец памяти матери. Захар вздохнул.
— И многие здесь… гм… женятся на индианках?
— Да порядочно. Русских женщин здесь нет. Я эти браки одобряю. И жить веселее, и с местными дружнее. Пусть они видят, что мы здесь не на день-два, а надолго. А вот отъезд твоего отца испортил мне всю музыку. Я хочу, Захар, чтобы ты относился к этим людям уважительно. Один бог знает, как встретит тебя тойон после отъезда твоего отца.
— Да, господин правитель.
Захар задумчиво глядел на часового у ворот. Солдат был в обычной форме: мундир с поясом, фуражка, шаровары заправлены в сапоги.
— Может, лучше не говорить, кто я такой?
Кусков повернулся к нему всем телом и посмотрел в глаза.
— Нет, — резко сказал он. — Каждый, должно быть, уже знает о тебе. Здесь все сразу становится известно, иногда даже раньше, чем я сам об этом узнаю. И вообще обман — плохая политика. Индейцы держатся открыто, честно и от нас ждут того же. Нет уж, чем скрываться, я тебе советую первым делом навестить Надежду и отца ее, тойона. Она живет выше по склону, в доме, который построил твой отец.
— Хорошо, господин правитель.
Они вошли в калитку. Кусков ответил на приветствие часового. Невзирая на свою деревяшку, Кусков шагал энергично, хоть и враскачку; казалось, он не замечал своего недостатка.
Центр крепости составляла просторная площадь. Даже невеселые новости об отце не помешали Захару оценить всю привлекательность этого обжитого места. Словно на этом дальнем берегу каким-то чудом оказался клочок его родной земли.
У домов были высокие крутые крыши. Дожди и ветры отполировали бревенчатые стены до сочного шелковистого блеска. Над колодцем, так же как и над большим бронзовым колоколом, подвешенным к перекладине на столбах, были сооружены остроконечные крыши — голубцы. Дома, мастерские, амбары, пекарня — все образовывало одно уютное, обжитое целое.
— Какое-нибудь ремесло знаешь, кроме счетоводства? — спросил на ходу Кусков.
— Ремесло-то у меня отцовское, плотничье, — ответил Захар, всецело поглощенный изучением окрестностей. — Яблочко, как говорится, от яблоньки недалеко падает.
Кусков то и дело здоровался со встречными. Держался он со всеми дружелюбно, непринужденно, но без панибратства. И чувствовалось, что с правителем Кусковым шутки плохи. Захар сразу понял; если нужно, Кусков будет тверд и беспощаден. Взвод солдат, вяло экзерцировавший на площади, при их приближении сразу подтянулся[6].
Повсюду в крепости ощущались порядок и довольство. На флагштоке в центре площади трепетал на ветру трехцветный компанейский флаг с двуглавым золотым орлом на белом поле. Северный угол палисада, расположенный на небольшой возвышенности, был защищен семистенным блокгаузом. Сложенный из могучих бревен, блокгауз четко вырисовывался на фоне лесистого горного кряжа. Захар оглянулся на нижний блокгауз, господствовавший над побережьем, и насчитал восемь стенок.
Кусков объяснил, что один блокгауз прикрывает подступы к крепости с суши, другой — с моря. Он сам спланировал крепость и руководил ее строительством.
— Ни один из блокгаузов в деле еще не побывал, — заметил он. — Вообще здешние племена мирные. Иногда мы палим из пушек берегового блокгауза в честь наших испанских гостей. Пусть знают, что мы всегда начеку и пороху у нас достаточно. Но, кроме этих церемониальных салютов, мы к пушкам еще ни разу не прибегали.
Он заковылял к дому, по всему фасаду которого шли окна. Перед домом пламенели на клумбах яркие цветы. Обойдя дом, он распахнул дверь.
— Входи, Захар.
Деревянная нога Кускова постукивала по дощатому полу. Миновав несколько небольших, но уютных комнат, они подошли к деревянной лестнице.
— Там у нас комнатка наверху, — сказал Кусков. — Вообще мы держим на чердаке всякие припасы, но жить там вполне можно. Поднимайся-ка, брат, и располагайся как дома.
Удивленный и обрадованный, Захар пробормотал слова благодарности и стал подниматься по лестнице. Комнатка была маленькая, но славная. У коньковой балки крыша высоко поднималась над головой. Пахло сухим деревом, как на всех чердаках. Захар скинул полушубок, бросил тючок с пожитками на узкую койку с соломенным тюфяком. Из оконца падал столб света. Захар задумчиво глядел на пылинки, танцующие в солнечном луче.
Значит, так: отец опять уехал на край света. Да к тому же еще и женился, и на ком — на индианке! Ну что ж!
Захар спустился по лестнице и решительными шагами направился к северному блокгаузу.
Когда он подошел к воротам, из блокгауза вышел молодой светловолосый солдат. Захар спросил его, как найти дом Петрова.
— Дом Ивана Ивановича Петрова? — переспросил солдат с насмешливой церемонностью, забавно сморщив нос. — Пойдем, я покажу.
Он вывел Захара за ворота и показал на бревенчатую избу выше по склону:
— Вон там, наверху, за алеутскими хижинами.
За избой виднелись коричневые спины индейцев, работавших в поле. По всему склону были разбросаны как попало дощатые хижины; вокруг них стайками носились веселые ребятишки.
Захар перевел взгляд на круглолицего молодого солдата. Был он аккуратный, подтянутый, плотно сбитый, в хорошо отглаженном мундире, застегнутом на все пуговицы. Роста среднего, волосы соломенного цвета, глаза — самые синие, какие Захар когда-либо видел.
— Сержант Петр Борисович Гальван к вашим услугам, — представился он.
— Петров Захар Иванович, — улыбнулся в ответ Захар. — А вы отца моего знали?
— Конечно. Мы здесь все друг друга знаем.
— Каков-то он теперь? Мне его и вспомнить трудно, давно не видались.
— Н-ну… — Гальван замялся. — Он, как бы это сказать, очень, да, очень приятный, что ли.
Захар заметил заминку, вспомнил, как махнул рукой Кусков, говоря об отце. «Неужто отец как-то осрамился здесь?»
— Он веселый, — продолжал Гальван, — общительный. И жена у него славная.
— Славная! — Захар фыркнул. — Туземка!
Улыбка Гальвана померкла.
— Она славная, — повторил он. — Помо — славные люди.
— Да нет, я не то… я не думал… — смутился Захар.
— Конечно, всегда лучше подумать, а потом сказать.
Захар покраснел. Солдат продолжал более мягко:
— Мы ведь не испанцы, чтобы чваниться своей белой кожей. Мы здешних не обижаем, живем с ними мирно. И правитель наш платит индейцам за их труд вместо того, чтобы делать из них рабов, как испанцы.
— А как насчет шашней с туземцами? — Захар не собирался мириться с женитьбой отца.
— Если тебе приглянулась девушка и если ее семья не против, то и господин Кусков не возражает. Но тогда нужно жениться, без этого нельзя.
— Понятно…
— И мне недолго осталось ждать, — продолжал Гальван с мечтательной улыбкой. — Скоро выходит срок моей службы, и я женюсь. Вот погодите, сами увидите, какую я себе невесту присмотрел!
— Поздравляю, — пробормотал Захар.
Он начал уже подниматься по склону, когда Гальван окликнул его:
— А знаете, ведь моя невеста — Надина племянница!
Захар недоуменно оглянулся на него.
— Надя — это мачеха ваша, — объяснил солдат. — Когда я женюсь, мы вроде как бы породнимся, так ведь?
И он залился веселым смехом.
— Будешь нашему забору двоюродный плетень? — пошутил Захар.
Он шел и думал, какой славный малый этот Гальван. Хорошо бы сойтись с ним поближе.
6. ИНДЕЙСКИЙ ВОЖДЬ
А мне милей гроза небес,
чем грозный взгляд отцовский.
Кэмпбелл, «Дочь лорда Уллина»
енщина развешивала перед бревенчатой избой рыбу для сушки. Когда Захар подошел ближе, она выпрямилась, окинула его внимательным взглядом, торопливо вытерла руки о старенькое ситцевое платье с высоким воротником, полосатое, как чехол от тюфяка.
— Сын Ивана, здравствуй! — воскликнула она, тщательно выговаривая русские слова. — О, здравствуй, сын Ивана!
Это была крепко сложенная молодая женщина, ростом чуть ниже Захара. Широкое мясистое лицо казалось вылепленным из коричневой глины. Полные губы, глубокая ямочка в подбородке. Она приветственно протянула навстречу ему руки.
Захар глядел на нее отчужденно. Перед его глазами промелькнул образ матери. Мать была тоненькая, стройная, с белой веснушчатой кожей, а волосы у нее были словно золотая пена. И эта толстуха, этот кусок сырой глины в полосатом чехле, норовит занять ее место!
Он осторожно сжал кончики ее коричневых пальцев в коротком рукопожатии.
— Здравствуйте! — чопорно сказал он и добавил: — Как вы меня узнали?
— Уже все люди знают, что ты приехал, сын Ивана. — Она жадно вглядывалась в его лицо. — Потом, ты очень похожий на моего мужа. Только волосы у тебя коричневые, не черные. И ты такой большой! — Ее теплая улыбка постепенно угасала под его холодным пристальным взглядом. — Идем в дом.
Он вошел за ней следом в просторную комнату, где черты русского и индейского быта причудливо смешивались. Стены были увешаны оленьими шкурами, корзины всех форм и размеров стояли на полу или свисали со стропил. В очаге из дикого камня над тлеющими угольями висел железный котел. Скамья и несколько стульев окружали чистый стол из красновато-коричневого дерева. Медный самовар на столе отражал солнечные блики. Захар неохотно признал про себя, что в доме опрятно и уютно.
Внутренняя дверь вела в маленькую спальню, на стенах которой висела мужская одежда.
— Отцовские вещи? — спросил Захар.
— Да. Пойди посмотри.
В спаленке только и было места, что для кровати и сундука. На колышках висели несколько старых рубах, куртка, штаны. Он погладил потертую куртку, взял в руки рубашку и понюхал ее, но учуял только запах чистой хлопчатой ткани. В самом деле, смешно: неужели он надеялся вспомнить отцовский запах?
— Чай будешь пить? — спросила его женщина, когда он вернулся в большую комнату.
— Выпью. — Захар уселся за стол. — Меня зовут Захар. А тебя как звать?
— Надя. Это мое русское имя, твой отец зовет меня так. Мое настоящее имя внутреннее — тайное.
Шлепая смуглыми ногами по полу, она принесла две жестяные кружки, поставила на стол колотый сахар.
Захар пил горячий, крепкий чай вприкуску, покряхтывая от удовольствия, и скупо отвечал на вопросы Нади о себе, о путешествии, о поисках отца.
Когда Надя рассказывала о его отце, у Захара все сжималось внутри. Беззаветная, почти собачья преданность и в то же время какое-то чувство собственничества звучали в ее голосе, во всем, что она говорила. То и дело она повторяла: «мой муж сказал», «мой муж сделал». Она ни капли не сомневалась, что ее муж вернется.
— Через шесть месяцев, — твердо сказала она. — Не больше.
Челюсть ее выступала вперед, как упрямый коричневый кулак, на смуглой коже в уголках угольно-черных глаз вырисовывались косые морщинки.
— Как ваш народ-то зовут? — лениво спросил Захар, потягивая чай.
— Помо, — ответила она, — по-вашему это и будет «народ, люди». Весь этот берег — земля помо. Наша земля начинается далеко на север отсюда, а на юг идет до залива, который испанцы зовут Бодега. То, что вы зовете Росс, — это часть нашей деревни Метени. Нас, индейцев помо из этих мест, зовут кашайя. Это значит «горячие игроки», мы очень любим азартные игры.
— А отец у тебя кто — тойон?
— Да. Так русские его зовут. Наше слово «хоину» — «вождь, вожак, большой человек».