Прыгнул «солдатиком». Вода обожгла тело, но через несколько секунд он уже освоился и попытался достать дно. Озеро в этом месте было глубокое. У самых камышей Алеша ощутил под ногами скользкий камень. Вынырнул, вдохнул на полные легкие и снова нырнул — будто провалился в яму, в леденящую воду. Так и есть — родник! Значит, действует, живой! В несколько взмахов Алеша доплыл до лодки.
Что дальше? Возможно, он наткнулся не на тот родник, а на другой, тоже обозначенный на карте. Да и какой Серафимин, не просто определить. Значит, придется исследовать оба. Может, то и вовсе не родник, а вода еще на дне холодная. Но камень…
Он подгреб чуть дальше, стянул с себя майку и снова нырнул. Здесь, на глубине, вода была теплее. Значит, родник был все же там. Главное — он пульсирует, живет. Даже не убрали ограждения. Бабушка это знала.
Закрепив на берегу лодку, Алеша побежал домой. Мать, еще издали увидев его, накинулась:
— Кто же купается в такой холодной воде?
Чтобы как-то отвлечь ее внимание, Алеша предложил:
— Мама, давай перенесем бабушкину сирень к нашему дому. Старый дом все равно сносить будете. Хоть сирень сохраним.
— Можно, — согласилась мать. — Сирень красивая. Память о бабушке останется. Только не время сейчас — цветет.
— Пусть цветет. Там же есть молодые побеги.
— Хорошо, хорошо, только переоденься.
Алеша собрался было уйти, но, вспомнив о линии на карте от мельницы к хатам, спросил:
— Мама. А что раньше от мельницы к деревне тянулось через болото?
— Навесная дорога, — пожала плечами Антонина Тимофеевна. — Деревянная, метра полтора шириной. Крепилась тросами к столбам.
— Куда же она девалась?
— Растащили. Как и мельницу. Доски-то были крепкие…
Мать ушла в сторону магазина.
Алеша стал прикидывать, куда перенести сирень. Решил: лучше всего сажать под окнами со стороны озера. Здесь больше солнца, простора, а когда вырастет, украсит дом. Рассуждая так, зашел в комнату. И тут заметил старенькую сумочку, лежавшую на диване. Она всегда находилась в шкафу. В ней хранились семейные документы, награды, разные бумаги. Он никогда не рылся в сумочке, но сейчас, увидев, решил посмотреть. И почему она лежит здесь? Первое, что попало ему в руки, — старый, пожелтевший, сложенный вчетверо и протертый по краям лист. Алеша развернул его.
СПРАВКА
Дело по обвинению Мельника-Голоты Тимофея Игнатьевича 1914 года рождения — до ареста, 18 октября 1938 года, работал мельником в колхозе «Пограничник», дер. Заречное Рябининского района — пересмотрено военным трибуналом Белорусского военного округа 27 ноября 1957 года. Постановление от 14 декабря 1938 года в отношении Мельника-Голоты Тимофея Игнатьевича отменено и дело прекращено за недоказанностью обвинения. Мельник-Голота Т. И. реабилитирован посмертно…
Под документом стояла печать и фамилия выдавшего справку. Другой документ словно обжег Алешу с первых слов.
СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ
Гр. Мельник-Голота Тимофей Игнатьевич умер 8 сентября 1943 года.
Причина смерти — склероз сосудов сердца,
о чем в книге записей актов гражданского состояния
о смерти 1957 года ноября месяца 30 числа
произведена соответствующая запись за № 32.
Место смерти — нет.
Место регистрации — в Рябининске.
Заведующий…
Алеша всматривался то в один, то в другой документы. Почему он их не видел раньше? И почему мать о них ничего не говорила? Да, не говорила. И он обвинял ее в том, что она не предпринимала мер в поисках родных. А ведь не так! Предпринимала. Эти справки… Страшные, жуткие, непонятные… Умер дедушка 8 сентября 1943 года, а места смерти нет. Как же так? Причина смерти — склероз сердца. А говорили — дедушка мешки с мукой носил под мышками… Что-то все здесь не так. Неужели его расстреляли в сорок третьем, когда фронту позарез нужны были солдаты?
Алеша уже знал, что репрессированных расстреливали тысячами, без суда и следствия. В сорок третьем территория республики была оккупирована фашистами. Значит, дедушка был в других местах. Не в родных. Где?
Не долго думая Алеша взял документы и направился к Томковичу. Старый учитель должен помнить, знать, за что арестовали дедушку, где и как он погиб. В прошлый раз Томкович рассказал многое, но не все. Может, что еще вспомнит?
Приоткрыв дверь, Алеша оторопел. У Томковича сидела его мать. Учитель возбужденно что-то доказывал ей, она согласно кивала головой. Мелькнула мысль — уйти, но Томкович, заметив парня, поманил Алешу пальцем. Алеша зашел, присел на краешек стула.
— Мы с твоей матерью одно дело обсуждаем, — сказал Томкович, — думаю, не помешает и тебе.
— Продолжайте, Елизар Сильвестрович, — Антонина Тимофеевна исподлобья посмотрела на сына и снова повернулась лицом к Томковичу.
— Хорошо, — сказал старый учитель. — Ворошить старое раньше было не принято. Даже нам, историкам. Какой парадокс! Но сегодня можно вспомнить, поразмыслить. Что же получилось в том далеком тридцать восьмом? Журавский, будучи председателем колхоза, пытался скрыть падеж пяти коров и лошади на колхозном дворе. В то время падеж скота расценивался однозначно: вредительство. О случившемся кто-то написал донос. Арестовали сразу пять человек, в том числе и Тимофея. Пошли слухи, что он выдал на ферму по заданию польской разведки отравленную муку, от чего погиб скот. Выходило, что Тимофей был шпион, да не какой-нибудь, а скрытый под фамилией жены. Но никто не задался вопросом, почему из стада в сто коров погибло только пять? Журавского тоже забирали. Но месяца два спустя он приехал для передачи колхозных дел. Остался на свободе, да еще и работу ему в столице нашли…
— Сам Журавский вам ничего тогда не говорил? — поинтересовалась Антонина Тимофеевна.
— После того мы с ним виделись лишь один раз, — сказал Томкович. — Посидел он у меня, погоревал О случившемся, в грудь бил и клялся, что не виноват ни в чем, хотя его никто не упрекал. На том и расстались. Но, кажется мне, без него не обошлось.
— Мне тоже так кажется, — заметила и Антонина Тимофеевна.
Алеша чувствовал себя виноватым перед матерью. Ему прежде думалось, что только его беспокоила судьба предков, а оказалось, что и родителям она не безразлична. С одним только Алеша не хотел согласиться. Чтобы мать там ни думала, не Журавский донес на дедушку. Самсон Иванович выглядел при встрече искренним, ничего не скрывал. Да, жизнь тоже сложилась у него неудачно. Может быть, те пять коров и ему испортили ее. Но, будь виноват он перед семьей Алеши, не принял бы так радушно, не вникал бы в подробности их просьбы, наконец, не писал бы что-то об их родословной. Не может человек так искусно притворяться.
Глава 10
ЗА СТРОКОЙ В ГАЗЕТЕ
В воскресенье Алеша пас коров. Ближе к полудню решил пообедать. Достал из сумки хлеб, сало, зеленый лук, вареные яйца… Развернул районную газету, разостлал на траве и разложил на ней свою нехитрую снедь. Ел и читал. В глаза бросилась небольшая заметка, подписанная ветераном войны и труда, бывшим партизанским разведчиком отряда «Смерть фашизму» И. Бородиным. Он писал о необычной и дерзкой операции народных мстителей в 1943 году. Переодевшись в гитлеровскую форму, его группа на трофейной немецкой машине въехала в деревню Заречное. Созвали в комендатуру всех полицейских, обезоружили. Среди захваченных оказался и ярый палач Колода. Партизанский суд был короток: привязали предателя к двум молодым и упругим березам и отпустили.
Но где слышал Алеша это имя — Колода? Колода… Ах, да… Томкович говорил, что именно Колода в тот злополучный вечер вел бабушку Анастасию. Алеша аккуратно вырвал из газеты заметку и спрятал в карман.
На следующий день в редакции Алеше дали адрес Ивана Матвеевича Бородина. Город Алеша знал хорошо. И вскоре был у Бородина. Иван Матвеевич выглядел здоровым, подвижным. Через правую щеку пролегал заметный шрам.
Бородин с интересом смотрел на парня.
— Моя фамилия Сероокий, — сказал Алеша.
Иван Матвеевич указал ему на стул, сам сел на диван.
— Ну и что?
— Учитель Томкович рассказывал мне, что моя бабушка Анастасия Семеновна Мельник была связной партизанского отряда «Смерть фашизму». А в газете я прочитал вот эту заметку, — Алеша достал кусочек из районки и показал Бородину. — Может, вы ее знали?
— Мельник? — переспросил Бородин. — Нет, не помню. Из Заречного связная была. Молодая женщина. Стася. Красивая, с длинной косой. Мы так и говорили: пойдем на связь с Гомельчанкой. Много нам помогла. Она была в хороших отношениях с немцами и полицаями. Фашисты ей поручили следить даже за кое-кем, дали пропуск на выезд из деревни… Да Колода почему-то заподозрил Стасю. Может, он только предполагал… Нам точно неизвестно. Но именно он устроил проверку, которая стоила ей жизни.
Теперь Алеша не сомневался, что Томкович рассказывал правду. Но почему Гомельская? Гомельчанка…
— А другими фамилиями она не называлась?
— Нет, — сразу ответил Бородин. — Кстати, в то время в штабе могли записать и на выдуманную фамилию. Для страховки. Вдруг документы попадут к фашистам. Собственно, документов старались держать как можно меньше. Мы и без них хорошо знали друг друга. Кроме связных, конечно. Они в отряд приходили лишь в крайнем случае. Вот и Стася Гомельская. Ее знали, пожалуй, лишь командир да разведчики. Я с ней встречался всего два раза. И то в сумерках.
— Может, вы от товарищей что-нибудь слышали о Стасе?
— Кто-то, не помню сейчас, называл однажды ее Графиней. Я еще удивился тогда, но спрашивать не стал, подумав, а может, в других отрядах ее знали под этой кличкой? Мы в тонкости не вдавались. Та операция, описанная здесь, — Бородин указательным пальцем ткнул в клок газеты, — кстати, была проведена, чтобы отомстить за Стасю.
Когда Колоду привезли в лес, он знал, что пощады ему не будет. Вел себя нагло, ругался, надеялся, что его сразу расстреляют. А его судили. Но о связной он ничего не сказал.
— Иван Матвеевич, — спросил Алеша, — партизанские разведчики не пытались выяснить, куда девалось тело Стаси?
— Пытались. Безуспешно. Знаю, что на месте ее предполагаемой гибели полицейские на следующий день не нашли никого и ничего. Это и дало повод тому же Колоде утверждать, что связную они не расстреливали. Что она, мол, сбежала и скрылась. Это действительно странно…
Возвращался Алеша домой на автобусе. Сидел у окна и размышлял. Что за загадку оставила бабушка Анастасия? Будто растворилась в воздухе. Конечно, после этого можно говорить что угодно: и что сбежала, и что предательница… А что думала о ней ее мать, Серафима? Ведь что-то думала, догадывалась. Или знала и молчала. И почему такая странная фамилия — Гомельская? Или Гомельчанка?.. Может, это был пароль?
Еще до поездки к Бородину Томкович посоветовал Алеше написать запрос в Центральный архив партизанского движения. И вот пришел ответ. Коротенький, на полстранички.
«Тов. Сероокому А. В.
На Ваш запрос ЦАПД сообщает, что связная по фамилии Мельник А. С. в архивных документах не числится. Связной партизанского отряда «Смерть фашизму» из дер. Заречное Рябининского (ныне Высогорского) района была Гомельская Анастасия. Пропала без вести в октябре 1943 года. Награждена медалью «За боевые заслуги». Награда не вручена».
Мать, взволнованная и побледневшая, стояла рядом и молча смотрела на извещение. Алеша тоже волновался и все думал: Бородин говорил Гомельская, в документе — Гомельская. Еще — Графиня… В чем тут секрет? Анастасий в деревне больше не было. А Графиней односельчане называли и бабушку Серафиму… Почему же Гомельская?.. Гомельчанка… Гомель… Го-мель… И вдруг Алеша вскочил.
— Мама! Это же фамилия бабушки Анастасии.
— Как — настоящая? — мать взяла у него ответ из архива.
— Она совместила первые слоги из двух слов: Голота и Мельник. Вот и получилось Гомель…
Мать выронила бумагу и разрыдалась.
— А мы думали, сынок, — причитала она, — думали… Кто и что думал, она так и не сказала.
Глава 11
УЖАСНАЯ НОЧЬ
Сирень отцветала. Но, несмотря на это, Алеша решил пересадить молодые отростки под окно. Не приживутся сейчас, осенью другие посадит.
Молодые и прямые побеги, как стрелы, росшие внутри куста, стремительно тянулись вверх. Алеша пробрался через старые толстые ветви и выбрал самый красивый и крепкий отросток. Лопата легко вгрызалась в землю, с хрустом перерезала корни. Первый отросток сирени он выкопал быстро, с хорошим корневищем. Взялся за другой. И вдруг лопата наткнулась на что-то твердое, соскользнула. Алеше показалось, что там в земле камень. Он стал окапывать отросток пошире, и снова лопата уперлась в камень. Раздосадованный, Алеша решил сначала достать этот камень, а потом уже выкапывать корень. Осторожно выбирал землю, чтобы не повредить сирень, углублялся и вдруг увидел… череп.
Дрожь побежала по телу. Алеша в оцепенении рассматривал находку. Наконец, опомнившись, начал торопливо отгребать песок, и вскоре на Алешу скалились ровные и крепкие зубы. Один из них, в верхнем ряду, был золотой…
Страшная догадка, словно огнем, обожгла парня. Он бросил лопату, выбрался из куста и побежал домой.
— Папа! Папа!
— Что случилось? — увидев растерянного сына, испугался Виктор Степанович.
— Там… — больше Алеша не мог сказать ни слова. — Там…
Отец, недоумевая, побежал вслед за сыном. У куста, пораженный, остановился, завороженно глядя на череп.
— Ты думаешь? — тихо проговорил он.
— Золотой зуб, — сказал Алеша. — У бабушки Анастасии в верхнем ряду был золотой зуб. Мать говорила.
Отец с сыном в скорбном молчании смотрели на останки. Затем Виктор Степанович поднял с земли лопату и аккуратно начал разгребать могилу.
— Алеша, сбегай за матерью.
Виктор Степанович продолжал работу. Анастасия это или нет, но человека все равно надо перезахоронить в настоящей могиле. Что-то темное и круглое скатилось по песчаной горке. Виктор Степанович поднял, рассмотрел: польская монета, злотый. Почерневшая, покрывшаяся ржавым налетом.
Вскоре пришли Алеша с матерью. Антонина Тимофеевна откинула ветви, прикрывавшие находку, посмотрела на череп и зашаталась. Алеша, подхватив ее под руки, отвел в сторону, усадил на траву.
Антонина Тимофеевна успокоилась не сразу. Она сидела, напряженно следя за лопатой, которой Виктор Степанович осторожно разгребал останки. Алеша стоял возле нее.
Отец снова нашел злотый. Алешка повертел его в руках. Может, все же это не бабушка, а какой-то поляк здесь похоронен? Сомнения одолевали и Виктора Степановича. Но вскоре он извлек нечто похожее на сверток. Внутри оказался медальон. Серебряное сердечко сохранилось хорошо, хотя от времени потемнело. Виктор Степанович очистил медальон, ножом осторожно вскрыл крышку. И Алеша сразу узнал на вложенной маленькой фотографии бабушку. Она была вырезана из групповой, такой, которую Алеша видел у Томковича.
Теперь сомнений никаких не могло быть. Алешка случайно обнаружил могилу бабушки Анастасии, бесследно исчезнувшей в том военном году…
И он представил себе, что случилось в ту ужасную ночь. Серафима знала, что ее дочь повели на казнь. Наверное, она побежала следом, скрываясь в кустах от глаз фашистов. Видела, как споткнулась дочь на берегу реки… Сколько надо было иметь сил и мужества, чтобы ночью найти тело погибшей дочери, перенести к дому. Ночью же похоронить. А на следующее утро, чтобы замаскировать могилу, посадить сирень. Без стона, без крика, без слез…
Почему же бабушка Серафима так оберегала тайну могилы дочери? Этот вопрос теперь мучил и Алешкиных родителей. Ну, во время войны, это еще понятно. За дочь могли наказать и мать. А после? Поверила слухам, что Анастасия предательница? Или еще почему-то? Точного ответа сейчас, наверное, никто уже не даст.
Алеша очень горевал о бабушке и в то же время гордился ею.