— Только ты смотри, ни гу-гу. Вот как я тебе скажу, ты все сразу и забудь, как будто я тебе ничего не говорил.
— Ну, ну!
Федор принял торжественный вид и сказал шопотом:
— Ты про большевиков слыхал?
— Как же не слыхать, ведь ты сам большевик, да и Степан тоже.
— Да, — важно ответил Федор, — я большевик, ну так вот, мы, большевики, постановили, что, значит Керенского надо вышибить, а власть всю передать Советам Рабочих Депутатов. Смекаешь? Керенский тоже так власть сдать не захочет, за него юнкерье, буржуазия, стало-быть нужно нам тоже не голыми руками с ним сражаться. Смотри-ка.
Он открыл один из ящиков, и Вася с удивлением увидал маленькую пушечку на зеленых колесах.
— Что это? — спросил он.
— Пулемет, — гордо отвечал Федор, — у нас по всей Москве много оружия припасено.
— Что же, разве в Москве будет сражение?
— А как же, обязательно. Да, мы своего добьемся. Только ты смотри, ежели проболтаешься...
— Ведь сказал, что не проболтаюсь.
— Ну, ладно, ладно.
* * *
Пожелтели деревья и заморосили мелкие осенние дожди. По вечерам на улицах было темно и безлюдно. Обыватели сидели по домам и шопотом передавали друг другу страшные слухи. Говорили, что большевики решили перерезать всех буржуев; что скоро в городе начнутся страшные грабежи, а потому необходимо куда-нибудь запрятать все ценные вещи. Ходили слухи, что Ленин, загримированный, живет в Петрограде и что все рабочие и солдаты на его стороне.
Однажды в темный октябрьский вечер Анна Григорьевна сидела у себя в комнате и раздумывала, куда лучше припрятать деньги и бриллианты. Вдруг в комнату, задыхаясь вбежала Дарья Савельевна.
— Матушка, Анна Григорьевна, — бормотала она, задыхаясь, вне себя от ужаса, — Феня сейчас от кумы пришла, мимо Кремля шла, а там, как пойдут из ружей палить, все матросы какие-то, да солдаты, уж она не знала, как ноги унести! Что народу перестреляли, так и лежат, словно тараканы. Матушка барыня, что же нам делать, ведь они проклятые и до нас доберутся. И, как бы в подтверждение ее слов, на парадном крыльце раздался неистовый звонок.
Дарья Савельевна, вне себя от ужаса, скривила рот и бессмысленно выпучила глаза на Анну Григорьевну.
Та, в свою очередь, изменившись в лице, дрожащими руками стала прятать на груди какой-то мешочек.
По дому раздались громкие шаги. Кто-то решительно шел прямо в комнату к Анне Григорьевне.
Дарья Савельевна перекрестилась и вся съежилась, словно хотела стать совсем незаметной.
Анна Григорьевна судорожно схватилась за ручки кресла. Дверь с треском распахнулась, но, вместо ожидаемого страшного матроса с ружьем в руках, в дверях появился Иван Григорьевич.
— Поздравляю вас, — заорал он, — Керенский удрал, говорят, чуть не переодевшись кормилицей, ах, сволочь какая! Большевики подняли восстание, во главе, разумеется, Ленин. Я очень рад, ей-богу рад! Надо нашу интеллигенцию проучить! Доболтались! А ведь я с вокзала едва добрался, стрельба какая-то, чорт ее знает, у одного извозчика лошадь подстрелили.
Он подошел к окну и открыл форточку. В сырой темноте откуда-то издалека доносились глухие звуки.
— Ну, конечно, — воскликнул Иван Григорьевич, захлопывая форточку, — форменная баталия! Помяните мое слово, победят большевики, и будем мы все на фонарях болтаться. И отлично, и очень рад! Мы размазня, простокваша, тюфяки, — говоря это, Иван Григорьевич так страшно размахивал руками, что, казалось, он перебьет и переломает все, что ему попадется на пути.
— Понастроили себе особняков, набили шкафы всякой дребеденью и успокоились, не жизнь, а масленица, а до исторических законов нам дела нет! Так вот, извольте теперь радоваться!
С этими словами Иван Григорьевич выбежал из комнаты и направился к Васе. В зале он остановился и стал рассматривать столь знакомые ему портреты предков.
— Да, голубчики, — сказал он со вздохом, обращаясь к портретам, словно это были живые люди, — кончилось ваше времячко, хотели Россию в турий рог согнуть, а она изогнулась, да этим самым рогом нас всех по башке.
В зале была открыта форточка и с улицы явственно доносились выстрелы. Иван Григорьевич еще раз взглянул на предков, вздохнул и пошел наверх к Васе.
Вася стоял на столе и, высунув голову в форточку, со страхом и любопытством прислушивался к зловещим звукам выстрелов.
— Слушай, предводитель команчей, — закричал Иван Григорьевич, садясь на Васину кровать, которая жалобно затрещала под его грузным телом, — ты парень молодой, мой тебе совет: становись большевиком! Старый мир, братец мой, разъехался по всем швам, и его уже не склеишь. Ну, вот посмотри на меня, ну, что я за человек? Я всю жизнь на волков охотился, а разве я о России думал? Разве я думал о людях? Ни о чем я не думал, вот теперь пришла пора расхлебывать. Нет, иди в большевики, обязательно иди! И если когда-нибудь Керенского встретишь, ты его по щекам, вот этак, вот этак!
И Иван Григорьевич выразительным жестом показал, как надо было поступить с Керенским.
— Ну, однако, надо пойти закусить. Я ведь прямо с вокзала, а теперь на поезде ехать, все равно, что в чортовой колымаге, на станциях буттерброда не добьешься, все солдатье поело!
Он пошел в кухню, а Вася бросился на чердак в надежде увидать там Федора.
Но Федора на чердаке не оказалось, не было и мешков с револьверами.
Вдруг в углу чердака за грудой хлама что-то зашевелилось, и Васе, показалось, что на фоне слухового окна обрисовалась человеческая голова.
Васе стало страшно, и он, перепрыгивая через ступеньки, бросился вниз по лестнице.
II. БЕГСТВО
На следующее утро все было как будто тихо. Иван Григорьевич с Васей вышли за ворота и долго прислушивались, но стрельбы не было слышно. Над Москвой нависла какая-то страшная тишина, не предвещавшая, впрочем, ничего доброго.
Иван Григорьевич и Вася прошли по безлюдным переулкам и вышли к Смоленскому бульвару. Редкие прохожие, попадавшиеся им навстречу, тревожно оглядывались по сторонам. В руках они тащили какие-то свертки и мешки, очевидно запасались провизией, ибо по городу разнесся слух, что лавки не будут торговать несколько дней. Один из этих прохожих, худой мужчина с испуганным лицом, остановил Ивана Григорьевича и спросил его:
— Не слыхали, говорят, большевики уж несколько домов в Москве захватили и перебили всех жильцов буржуазного происхождения?
Иван Григорьевич только открыл рот, чтобы ответить, как вдруг мимо них пронесся открытый автомобиль, за которым на некотором расстоянии мчался другой. Во втором автомобиле внезапно сверкнул огонь и прогремел выстрел. Из первого автомобиля ответили тем же.
— Видите, видите, — испуганно зашептал худой мужчина, — что-то ужасное начинается.
Автомобили, продолжая перестрелку, с грохотом пронеслись по пустынным улицам.
Внезапно, где-то совсем близко загрохотали ружейные выстрелы. Какая-то женщина с криком:
— Батюшки, убьют! — бросилась бежать по переулку.
Где-то затрещал пулемет. Люди теперь уже не шли, а бежали по улице с испуганными лицами.
— Ну, брат, — сказал Васе Иван Григорьевич, — кажется, довольно погуляли, айда домой!
И они бегом бросились по направлению в дому.
А пока они бежали, выстрелы становились все чаще и чаще, грохотали со всех сторон, и внезапно среди дробной ружейной пальбы где-то глухо прогрохотала пушка.
Вернувшись домой, Вася побежал наверх в свою комнату; там, высунувшись из форточки, он мог видеть почти весь переулок. Пробегая мимо комнаты Франца Марковича, он заглянул в полуоткрытую дверь. Франц Маркович, пыхтя и отдуваясь, задвигал окно большим платяным шкафом.
Вбежав к себе в комнату, Вася вскочил на подоконник, распахнул форточку и, высунувшись насколько мог, стал смотреть в переулок. Какие-то военные в длинных шинелях осторожно пробирались вдоль стен, держа ружья на перевес.
«Юнкера», — подумал Вася.
Вдруг над самой Васиной головой прогремел выстрел, и один из юнкеров, выронив винтовку, упал ничком на тротуар. Другие юнкера сразу взяли ружья на прицел, и Васе показалось, что дула всех ружей устремились на него. Он едва успел отскочить от форточки, как раздался залп. В соседней комнате зазвенели стекла и послышался отчаянный вопль Франца Марковича.
Вася бросился на крик. Франц Маркович сидел на полу, лицо его было бледно, волосы взъерошены, он бессмысленно показывал пальцем на осколки стекла, усыпавшие пол.
Над их головой снова прогремел выстрел, опять с улицы ответили залпом; и Васе показалось, что град посыпался и запрыгал по крыше.
В доме поднялась суматоха. В передней послышались испуганные голоса. Вася бросился туда.
— Батюшки, — визжала Феня, — солдаты к нам ломятся.
Со двора слышались громкие звонки и стук в ворота. Юнкера толпились перед домом и требовали, чтобы их впустили.
— Ничего, — крикнул Иван Григорьевич, — это юнкера! — И он сам побежал отпирать ворота.
Через минуту вся передняя была полна серыми шинелями.
— У вас здесь в доме большевики скрываются, — сказал старший юнкер, — где у вас здесь проход на чердак?
Вася вспомнил тень, которую он видел возле слухового окна.
«Ну, — подумал он, — сейчас начнется сражение».
Два юнкера стали у выхода, остальные бросились на чердак. Но в этот самый миг в переулке загрохотал пулемет и послышались громкие крики.
— Эй, эй! — крикнули юнкера, занявшие вход, — назад, красные в переулке.
Вдоль стен теперь пробирались уже не серые шинели, а черные ободранные куртки. Но у людей, одетых в эти куртки, в руках тоже были винтовки.
Юнкера, отстреливаясь, бросились к воротам и скрылись за углом.
— Неужели у нас там на чердаке и правда большевики сидят? — воскликнул Иван Григорьевич, — что за ерунда такая!
Он взял свой браунинг и подошел к лестнице, ведущей на чердак. Простояв несколько секунд в раздумьи, он сунул револьвер в карман и сказал, махнув рукой:
— А, ну их к дьяволу!
* * *
Гром пальбы все разрастался, поминутно ухали пушки, и шрапнели с треском разрывались над высокими московскими домами.
Когда стемнело, заполыхало зарево пожара. Стрельба продолжалась и в темноте.
Весь день Вася испытывал странное волнение. Ему не сиделось на месте, он то бегал вниз, в кухню, то поднимался снова к себе в комнату. В кухне шли беспрерывные толки обо всем происходящем. Говорили, что Кремль разрушен весь, осталась от него одна груда кирпичей; рассказывали, что к Москве подходят казаки, что они прогонят большевиков.
Никто не знал ничего наверное. И некого было, спросить, ибо и Степан, и Федор, к великому огорчению Васи, оба исчезли.
Часов в двенадцать ночи опять отчаянно зазвонил звонок у ворот, и послышался грохот железных прикладов.
— Ну, — сказал Иван Григорьевич, — кажется, пришла нам крышка.
Анна Григорьевна побледнела, как смерть, и заметалась по комнате.
— Не пускайте их, не пускайте, — говорила она, — ведь они нас убьют.
— Да, попробуйте, не пустите, — злорадствовал Иван Григорьевич.
Между тем стук прекратился, и внезапно в передней послышались громкие голоса. Иван Григорьевич пробурчал что-то, одернул пиджак и пошел встречать страшных гостей; Вася проскользнул за ним.
Вся передняя была полна молодыми безусыми парнями, одни были в шинелях, другие в ободранных куртках, у некоторых в руках были винтовки. Начальник отряда, украшенный громадным красным бантом, подошел к Ивану Григорьевичу и уставил на него свой наган; вид у него при этом был очень суровый, но Иван Григорьевич почувствовал, что зря стрелять он не станет.
— Товарищ, — сказал юноша, — оружие у вас имеется? Имейте в виду, что за неверные сведения — расстрел.
Иван Григорьевич вытащил из кармана свой браунинг и отдал ему.
Глаза у парня заблестели от удовольствия.
— Гляди, ребята, — сказал он, обращаясь к остальным, — вот это штука!
Он сунул револьвер себе в карман и спросил строго:
— Ну, а офицеры у вас не скрываются?
— Нет, — отвечал Иван Григорьевич.
Начальник отряда оглядел огромный зал, в дверях которого происходил разговор, и нерешительно вошел.
— Товарищи, — сказал он, — пройдитесь-ка по комнатам, нет ли чего подозрительного, а я вам сейчас расписку выдам, что мол принял от вас оружие.
Большевики ходили по огромным комнатам, останавливаясь перед зеркалами и перед диковинными картинами. Они, повидимому, были изумлены этой невиданной роскошью.
Между тем начальник, усевшись за письменный стол, стал писать расписку.
— Ну, как, — спросил Иван Григорьевич, — думаете победить?
— Обязательно победим, — отвечал тот.
— И скоро?
— А небось, деньков через пять, как, значит, власть советы возьмут, так все и пойдет по-хорошему и войны не будет. Уж не будет так, как теперь: у одного все, у других ничего.
— Ну, а вдруг, разобьют вас юнкера?
Тот рассмеялся.
— Никак этого быть не может.
Между тем остальные большевики, производившие обыск, дошли наконец до комнаты Анны Григорьевны. Заглянув туда, они увидали Анну Григорьевну, сидевшую в своем огромном кресле, и рядом с нею Дарью Савельевну, в съехавшем на бок платочке.
Постояв с минуту у порога, большевики затворили за собой дверь и пошли обратно.
— Старуха-то какая важная, — сказал один из них, — словно княгиня.
— Княгиня и есть.
— А ведь им, братцы, конец пришел.
— Смотри-ка, смотри-ка, чайников-то сколько в шкапу, и куда им столько!
— Ну ладно, ладно, ступай, не задерживайся.
Доложили начальнику, что при обыске ничего подозрительного не обнаружено.
— Ну ладно, — сказал он, — идем, а то, может быть, нашим подкрепление нужно.
После их ухода все несколько успокоились. Иван Григорьевич сказал торжественно, что он большевиков уважает.
Ночь прошла сравнительно спокойно. Но утром Вася проснулся от какого-то ужасного треска и грохота. Весь дом содрогнулся и кое-где с потолка посыпалась штукатурка. Вася наскоро оделся и побежал узнавать, в чем дело. Оказалось, что снаряд попал в угол крыши и оторвал часть карниза.
Почти тотчас же вслед за ним другой снаряд разорвался над домом и обсыпал крышу осколками, словно горохом.
Откуда-то пронесся слух, что юнкера решили разгромить до-чиста все кварталы, занятые большевиками.
Стрельба все усиливалась, к вечеру в соседнем переулке загорелся дом и яркое зарево осветило все комнаты. В эту ночь в доме Анны Григорьевны никто спать не ложился. Иван Григорьевич категорически заявил, что в этом особняке оставаться дольше невозможно.
— Помилуйте, — говорил он, — ведь мы очутились в самой боевой зоне, вон на Девичьем поле совершенно спокойно! Мой совет, как только стрельба немного стихнет, перебраться к Полозовым на Погодинскую улицу. Места у них для нас хватит, а за домом пока Петр присмотрит.
Сначала Анна Григорьевна решительно отказывалась выйти из дома, утверждая, что их непременно убьют по дороге, но когда у горевшего дома обрушилась крыша и миллионы искр взметнулись к небу, она согласилась, скрепя сердце.
На рассвете стрельба несколько затихла.
— Ну, — сказал Иван Григорьевич, — теперь самое время. Только одевайтесь попроще: не на бал едем. Предводитель команчей, собирайся. Франц Маркович, торопись, батюшка!
Франц Маркович за последние дни имел совершенно ошалелый вид, и теперь он с перепугу побежал укладывать свой чемодан.
— Я не могу оставить свое имущество на поругание разбойникам, — повторял он.
Но Иван Григорьевич решительно запретил ему брать с собой чемодан.
Были тусклые предрассветные сумерки, когда они вышли из ворот и пошли по пустынному переулку по направлению к Смоленскому бульвару. Впереди шел Иван Григорьевич, за ним шла Анна Григорьевна под руку с Дарьей Савельевной. Обе они были одеты в старые салопы, повязаны темными платочками, и несли в руках по узелку. Франц Маркович и Вася замыкали шествие.