Со стороны Кремля доносилась глухая канонада. На улицах было пустынно и тихо, но тишина эта опять-таки была какая-то тревожная.
Иван Григорьевич продвигался медленно, стараясь ступать как можно легче и бесшумнее. Они благополучно дошли до Смоленского бульвара и собрались уже пересечь его, чтобы выйти на площадку, как вдруг и справа и слева загрохотали выстрелы. Несколько солдат, отстреливаясь от кого-то, бежали по бульвару. Затрещал пулемет, все это произошло в одно мгновенье. Вася видел только, как впереди быстрее замелькали темные фигуры Ивана Григорьевича, Анны Григорьевны и Дарьи Савельевны. Франц Маркович выпустил руку Васи и юркнул в какие-то ворота. Вася бросился было бежать, но в это мгновенье огромный грузовик с грохотом пронесся мимо него и загородил ему дорогу. Когда Вася выбежал на бульвар, впереди никого уже не было, и в тоже время со стороны Сенной грянул залп. Вася внезапно почувствовал, как его что-то сильно ударило в плечо, он дернулся вперед, и ему почудилось, что он летит в какую-то черную пропасть.
III. ЕЩЕ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
Отряд рабочих осторожно пробирался вдоль стен, держась правой стороны Смоленского бульвара.
Отряду этому было поручено пройти дозором бульвар. Во главе шел Иван Сачков, держа ружье на перевес и поминутно озираясь по сторонам.
Ивану Сачкову пришлось побывать на Японской войне, где он был даже ранен в знаменитом бою под Ляояном. Пришлось также года три провоевать с немцами в последнюю Мировую войну.
Но мысленно сравнивая те войны с этой, происходящей теперь в Москве войной, он находил, что эта война куда страшнее. Там неприятель почти всегда был виден; в атаку шли большими колоннами, подбадривали друг друга криками, здесь было совсем не то. Врага не было видно вовсе, но он мог таиться в каждой подворотне, в каждом слуховом окне, за каждым углом и поворотом. Уже почти совсем рассвело и на окнах безмолвных домов алели лучи зари.
Все эти дома и особняки казались опустевшими и мертвыми. Иван Сачков, монтер по профессии, часто бывал в них, чинил электричество, проводил звонки. Он знал, какая роскошь скрывается за этими стенами, какую беззаботную жизнь вели те, кто жили в этих домах.
Иван Сачков давно уже был революционером. Революционером он сделался на Японской войне; тогда революционерами сделались многие. Он видел, как эксплоатировали народ люди, имеющие деньги или облеченные властью, и эта несправедливость, в особенности там, на Дальнем Востоке, перед лицом смерти, глубоко его потрясла. Впоследствии ему пришлось посидеть и в тюрьме за распространение революционных прокламаций, но и тюрьма не охладила его пыла. Теперь, после Февральской революции, он оказался одним из старейших большевиков и стал усиленно работать, агитируя против Временного Правительства. Когда от слов перешли к делу, он не задумался выступить с оружием в руках.
«Да, — думал Иван Сачков, пробираясь по бульвару, — этакие три дня стоят трех месяцев сидения в окопах, вон там в окне, как будто что-то мелькнуло! Уж не юнкерская ли засада».
В это время сзади загремели выстрелы и послышался грохот бешено несущегося грузовика; наперерез Сачкову пробежал какой-то высокий мужчина и две старухи. Через мгновение эта странная тройка скрылась в переулке, а из грузовика между тем грянул ружейный залп.
Сачков понял, что это могли быть только белогвардейцы, так как автомобиль обстреливался со стороны Сенной площади, занятой красными. Поэтому он и его спутники послали вслед грузовику несколько пуль.
Грузовик скрылся за Зубовской площадью, а Сачков со своим отрядом медленно стал продвигаться дальше.
— Смотри-ка, — сказал вдруг один из рабочих, — мальчишку убили. Ишь, бедняга, валяется!
Сачков остановился и стал присматриваться. По середине бульвара в самом деле неподвижно лежал какой-то мальчик.
— Надо бы его осмотреть, — сказал Сачков, — может ранили только, жалко мальчонку.
И он, оглядевшись по сторонам, быстро подбежал к телу мальчика.
За годы войны он привык одним прикосновением руки отличать убитого от раненого.
— Конечно жив, — проговорил он, — надо бы его на пункт снести.
Перевязочный пункт был наскоро устроен в трактире на Смоленском рынке. Несколько врачей и сестер перевязывали раненых. Врачи молчали и недовольно хмурились. Они на свое несчастье жили в этом районе и вот теперь им пришлось поневоле помогать большевикам.
— Это что за мальчик? — спросил высокий солдат с красным бантом, который был повидимому начальником.
— На бульваре подняли, — отвечал Сачков, — ранен.
Врач осмотрел рану и нашел ее неопасной. Пуля пробила только мягкие ткани. Обморок был следствием большой потери крови.
— Только нам тут с этим мальчишкой возиться не приходится, — сказал начальник Сачкову, — видишь, люди как дрова сложены, глядишь, еще раненых понатащат.
Между тем Вася пришел в себя.
— Ты кто такой будешь? — спросил его начальник.
Вася долго не мог опомниться. Он молча осматривался кругом, не понимая, где он находится.
— Слышишь, — отвечай что ли, ты кто такой?
— Я Стахеев, Василий Стахеев, я живу там в Сивцевом-Вражке.
Начальник свистнул.
— Ишь ты, какая цаца, — сказал он, — знаю я этих Стахеевых, это у них такой домина с садом. Молодчина, Сачков, буржуев спасать начал.
Сачков нахмурился.
— Какой он буржуй, — пробормотал он, — не с детьми воюем.
— Ну, уж он и на дыбы! Только вот что я тебе скажу: здесь у нас места нет, волоки его, куда хочешь, только чтобы здесь его не было.
Вася между тем от слабости впал в какое-то полузабытье.
Он пробормотал только:
— У нас дома никого нет.
— Ладно, — объявил Сачков, — возьму его к себе, а там видно будет.
Сачков жил рядом, в Ростовском переулке.
Когда Вася через час снова открыл глаза, он увидел себя лежащим на широкой деревянной кровати под одеялом из пестрых лоскутов. Он находился в маленькой комнате, обстановка которой была ему совершенно чужда и непривычна. О таких комнатах ему приходилось читать в рассказах, где описывалась жизнь бедных людей; но в действительности ему еще ни разу не приходилось бывать в таких комнатах.
Вместо роскошных картин здесь на стенах висело несколько пожелтевших фотографий и лубочных картинок. Кроме кровати в комнате стоял простой деревянный стол и несколько стульев. В углу стоял еще небольшой шкаф для посуды со стеклянной дверцой.
Посуда эта очень отличалась от той, которая блистала в шкафчиках Анны Григорьевны.
Непосредственно рядом с комнатой была, повидимому, кухня, из которой доносилось шипенье. Очевидно, на сковородке жарили блины или оладьи.
В комнате никого не было. Осмотревшись, Вася захотел было встать, но почувствовал сильную боль в плече и невольно застонал
— Очухался, паренек, — послышался женский голос.
Дверь в кухню приотворилась, и в комнату заглянула худая бедно одетая женщина с добрым болезненным лицом. Из-за нее выглядывала маленькая девочка лет восьми, которая с любопытством уставилась на Васю.
— Где я? — спросил он.
— Ничего, лежи, лежи, — сказала женщина, — ты уж лучше молчи, да не ворочайся, смотри! А то как захлещет кровь, что я с тобой буду делать?
— А вы кто? — спросил Вася.
— Мы Сачковы, — тонким голоском ответила девочка.
— Ну вот, — сказала женщина, — эта тебе все расскажет; она у меня разговорчивая, а то боюсь, оладьи бы не пригорели.
Она отошла от двери и втолкнула девочку в комнату.
Девочка, продолжая смотреть на Васю, подошла близко к его постели и взобралась на стоявший рядом стул.
Сначала они молча смотрели друг на друга.
— А как тебя зовут? — спросил Вася.
Девочка широко улыбнулась и ответила с удовольствием.
— Зовут меня Настей, а тебя как зовут?
— А меня Васей. А кто твой папа?
— Папаня электричество чинит, звонки. Сколько у него всяких молоточков, да клещей! Страсть!
— А сейчас он где?
— А сейчас он из ружья стреляет.
— Он что же большевик?
— Большевик. А ты тоже большевик?
— Не знаю.
— А кто тебя застрелил? — спросила девочка.
— Какой-то солдат с автомобиля выстрелил.
— Папаня сказал, что ты очень богатый.
Вася вспомнил дом тетушки, в котором он жил, как в тюрьме, и ответил:
— Это тетушка богатая, а не я.
В это время в кухне послышались мужские голоса.
— Папаня, папаня, — закричала девочка и побежала в кухню.
«Должно быть это сам Сачков пришел», — подумал Вася.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел, как показалось Васе, необыкновенно высокий человек, повидимому едва державшийся на ногах от усталости.
— Ну, как живем? — спросил он, ставя в угол ружье и тяжело садясь на стул. — Фу, жаркие денечки! Ты, Марья, скорей оладьи-то давай, — крикнул он жене, нам засиживаться некогда. Федор, ступай сюда, посмотри какого я красавчика подобрал. Федор, слышишь что ли?
В это время Марья вошла в комнату, неся в руках миску румяных оладьев. Вслед за нею вошел...
Вася, забыв про свою рану, так и подскочил на постели, но тут же со стоном упал на подушку. Это был Федор, его приятель Федор!
IV. НОВАЯ ЖИЗНЬ
Как-то утром Иван Сачков вернулся домой и сказал жене:
— Ну, Марья, радуйся, назначили перемирие, победа за нами, пока что воевать кончили. И тебя можно домой отправить, — прибавил он, обращаясь к Васе.
При этих словах у Васи невольно сжалось сердце. За эти дни он уже успел привыкнуть к семье Сачкова. Он вспомнил, каким одиноким и заброшенным он лежал у тетушки в имении, когда вывихнул себе ногу. Эти дни, проведенные у Сачковых, положили какую-то грань между его прошлым и настоящим, и ему не хотелось снова вернуться к прежней жизни.
— А нельзя мне остаться у вас? — робко спросил он Сачкова.
— Как так? — удивился тот.
— Ну что же, — с жаром продолжал Вася, — я сирота, я живу у тетушки и она меня не любит; меня никуда не пускают, а я вовсе не маленький и могу отлично работать. Я могу вам помогать. Вот и Федор вам скажет, как мне плохо дома жилось.
Сачков слушал Васю и не мог удержаться от одобрительной улыбки. Старому революционеру понравились Васины слова.
«А ведь правда», — подумал он, — «теперь вот Советская власть победила, парнишка он молодой, нечего ему с буржуазией путаться».
— Ну ладно, — сказал он, — мы ведь тебя не гоним, только смотри — пройдет денька три, сам убежишь.
Над Москвой, как по волшебству, перестали греметь выстрелы. Московские обыватели, отвыкшие за эти дни от тишины, стали осторожно выползать на улицу. Они все еще не верили: неужели кончилось? Но когда прошел час, два, а выстрелов все не было слышно, они, наконец, поверили, и толпы людей запрудили московские улицы. Казалось в Москве происходило какое-то огромное гулянье. Люди шли и с изумлением осматривали разбитые витрины магазинов, пробитые купола церквей, мостовую, изрытую окопами и усыпанные битым стеклам тротуары. Стены домов были рябые от пуль, а кое-где в них виднелись огромные пробоины, сделанные снарядами.
— Батюшки, что домов-то перепортили, — охала старушка.
— Ничего, матушка, — говорил ей, проходя молодой солдат, — Москва при французе сгорела, и то ничего.
Вася, не смотря на увещевания Сачкова, встал в этот день. Он чувствовал себя еще очень слабым, но ему не терпелось пройтись по улицам. Марья подвязала ему руку платком, и он со своим приятелем Федором отправился на Остоженку.
— Эк мы их ловко разделали, — говорил Федор по дороге, — а уж и отчаянные же юнкера! К Дорогомиловскому мосту стали пробиваться, а мы их тут с двух сторон, ружья у них, конечно, самые превосходные, не чета нашим. А только глядим, что-то стреляют не бойко, тут-то мы и сообразили, патронов у них маловато стало, а у нас этих патронов сколько хочешь у Хамовнического арсенала. Ну мы их, конечно, и прижали, сдались, ничего не поделаешь. А из Никитских ворот что было! Такое, брат, было сражение, прямо первый сорт.
— А как же ты, Федор, все войны боялся, — спросил Вася, — а теперь вдруг сам воевать пошел?
— Уж очень меня разобрало, — отвечал Федор, — уж и не подумал, страшно или нет. Как взял ружье в руки, да как пальнул один раз, так на меня прямо какой-то восторг нашел. Уж очень победить хотелось.
— Что ж теперь большевики совсем победили?
— А то как же? Читал листовку? Власть повсеместно переходит к Советам. Ленин теперь в Петербурге первое лицо. Эс-эры пикнуть не смеют. Хорошо, ей богу хорошо!
День был ясный и холодный. При каждом порыве ветерка деревья стряхивали на землю целые дожди желтых листьев.
На Остоженке Федор остановился перед дверью, над которой была большая синяя вывеска с белою надписью «Чайная».
— Тут наш штаб, — сказал Федор, — пойдем, я тебе покажу наших ребят.
Они вошли, в чайной было душно и жарко от множества находившегося там народа. Войдя со свежего воздуха, Вася едва не задохся от махорочного дыма. Все находившиеся в чайной молчали и слушали оратора в кожаной куртке и в матросской шапке, стоявшего на столе.
— Итак, товарищи, — говорил оратор, очевидно заканчивая свою речь, — вы видите, что мы победили, теперь наша задача — сохранять революционный порядок. Буржуазия, товарищи, сломлена и более не воскреснет. Мировой пролетариат, товарищи, идет нам на помощь. Да здравствует Советская власть! Да здравствует Мировая революция!
Этот клик был подхвачен всеми присутствующими, из которых многие повскакали с мест и захлопали в ладоши.
Вася опять почувствовал, как его охватывает общий восторг, и он тоже закричал и захлопал в ладоши.
— Ты как сюда попал? — послышался голос. Позади Васи стоял Степан.
— А он из дому удрал, — ответил Федор, гордясь своим приятелем, — нашим хочет быть, видишь, даже рану получил.
— Вот ты какой гусь — сказал Степан, — ну смотри, задаст тебе твой француз бучу.
Вася презрительно пожал плечами.
— Боюсь я его, как же! — отвечал он и почувствовал вдруг необыкновенно приятное чувство свободы, — я не знаю, где он.
К Степану в это время подошли два солдата, и он ушел с ними в глубину чайной, оживленно разговаривая.
Вася присел на подоконник и с любопытством наблюдал этих незнакомых, именовавших себя большевиками.
Тут были матросы с обветренными, загорелыми лицами, были какие-то совсем молодые мастеровые, восторженно толковавшие о победе, были хмурые солдаты, должно быть недавно покинувшие окопы. Все они громко кричали, спорили, перебивали один другого, шутя давали друг друга тумака.
Васе почему-то вдруг вспомнились тетушкины именины, чинные гости, которые почтительно выслушивали друг друга и только тогда начинали говорить мягкими вкрадчивыми голосами.
Все это было так непохоже одно на другое, Васе казалось, что он попал на какую-то другую планету. Он вдруг ясно понял, что уже никогда попрежнему не соберутся гости в гостиной у Анны Григорьевны, что старому дому и его старым обитателям пришел конец. Вася не очень пожалел об этом. В старом доме он испытал мало радостей, от Анны Григорьевны он никогда не слыхал ни одного приветливого слова, и она казалась Васе теперь куда более чужой, чем, например, Марья, жена Сачкова. Та по крайней мере относилась к нему всегда ласково и заботилась о нем, словно о родном. «В конце концов, — думал Вася, — к чему мне вся эта роскошь, если меня там никто не любит».
И, выйдя на улицу, он, весело насвистывая, отправился на квартиру к Сачкову.
* * *
Когда Вася в ту достопамятную ночь покидал дом, у него было с собой двадцать пять рублей. Эти деньги ему подарил Иван Григорьевич в день его рождения. Вася отдал их Марье, так как он видел, как трудно им живется. Даром кормить его им было трудно.
Федор сообщал Васе домашние новости. Тетушка, видимо, мало была огорчена его исчезновением, но Иван Григорьевич очень волновался. Он был уверен, что Васю убили на улице, все ругал Франца Марковича и даже велел ему отправляться на все четыре стороны.