Алешка шумно выдохнул мне в ухо и сказал вполголоса:
– Жаль...
– Что жаль? – не понял я. – Что рукопись оборвалась?
– Нет. Что Митёк имя внучки не написал.
Вот это да! Мне как-то и в голову это не пришло. История-то совсем та, которую неизвестная Астя в письме Холмсу рассказала.
– Так! – Алешка стал посреди комнаты и сложил руки на груди. – Завтра идем с тобой в Шнурки. На лыжах. Фиг с ними, с ключами. Пошли лыжи доставать.
Лыжи мы нашли у Митька в сарае. Их было много – штук десять. Все разного цвета и разной длины. Штук пять из них было поломано. Из остальных мы себе отобрали по паре. Но неудачно: у меня левая – длинная, правая – короткая. У Лешки наоборот. Долго думали – как быть, может, длинные отрезать по длине коротких. Но вовремя сообразили обменяться. У Алешки стали две одинаковые короткие, у меня – две длинные. Порядок.
– Хорошо, что мы с тобой такие умные, – гордо сказал Алешка.
Мы еще полазили по сараю, нашли лыжные палки. Тоже все разные – одни металлические, другие пластмассовые, третьи – вообще бамбуковые.
– Все, Дим, – скомандовал Алешка. – Иди, готовь обед, а я тут пока засаду устрою. – И стал греметь какой-то железякой.
Я послушно ушел в дом, растопил печь и поставил вариться кашу.
Вскоре вернулся Алешка.
– Я, Дим, засаду устроил у входа в омшаник.
– Почему?
– Потому. Потому что в сарай он лазил, в будку лазил, в бочку заглядывал, а в омшаник нет. Значит, туда полезет. – Он хихикнул. – А обратно не вылезет. Да еще заорет.
Этого только не хватало.
– Что ты там придумал?
– Узнаешь.
Мы пообедали, я поставил на печь кастрюлю с водой – вымыть посуду, а Лешка поставил какой-то фильм по видику и увлекся.
День прошел незаметно. Мы пересмотрели почти все кассеты Митька, даже надоело. Потом, когда совсем стемнело, заперли дверь и улеглись в постели.
И долго не могли уснуть. Не знаю, как Лешка, а я все время прислушивался: не скрипит ли крыльцо, не раздаются ли над головой чужие таинственные шаги. Что-то меня эта неоконченная Митькова повесть растревожила. А тут еще вдруг и на Алешку «чох напал», я даже испугался – не простудился ли он? Оказалось, что Алешка поверх одеяла набросил еще и Митьков тулуп с нафталином. Я встал, сдвинул тулуп ему в ноги и снова улегся.
Окна слабо светились, затянутые морозными узорами, тишина стояла такая, что даже звенело в ушах. Алешка мирно посапывал, а я все вертелся с боку на бок и прислушивался к тишине. Поскребется мышка за печкой, звонко уронит умывальник каплю в таз, залает в деревне собака – все эти звуки не спугивали тишину, а делали ее еще глубже и плотнее. Я довертелся до того, что мне даже слышалось поскрипывание снега за окном под осторожными чужими шагами.
Наконец от всего этого я устал и крепко уснул. И проснулся утром, когда за окном уже сияло солнце. Проснулся от дикого вопля во дворе.
Алешка сбросил одеяло, вскочил и злорадно воскликнул:
– Попался! – и стал лихорадочно одеваться.
Я еще ничего не понял, но последовал его примеру.
На этот раз мы выскочили во двор без всяких трудностей – входную дверь на этот раз никто клюкой не блокировал. Замерли на крыльце, ослепленные ярким солнцем и блеском чисто-белого свежего снега.
Ну и... картиной...
Возле калитки задумчиво стояла однорогая черно-пестрая корова и смотрела на нас большими печальными глазами. За свой единственный рог она была привязана к штакетнику лохматой веревкой.
– Ты чего орешь? – спросил ее Алешка.
Корова коротко мыкнула в ответ.
– Не понял, – признался Алешка.
И тут же позади дома послышалось внятное ругательство, правда, какое-то немного растерянное.
– Теперь понял, – сказал Алешка. – Это не корова орала. Это жулик мычал. Он в мою засаду попал.
Ничего себе – объяснил!
– А корова при чем? – спросил я. – На шухере стоит?
– Корова заодно, – деловито пояснил Алешка. – Он ее где-то скрал, а по пути и у нас решил что-нибудь спереть. Пойдем, посмотрим. Я, Дим, думаю, он хотел улья с пчелами забрать. Узнал, что Митёк уехал, и приперся.
Тут уж я не выдержал, не согласился.
– Интересно! Он эти тяжеленные улья на себе тащить собирался? По снежному полю, по пояс в снегу? Ему машина нужна!
– А корова на что? Он ее нарочно скрал, я только что догадался. Чтобы на ней улья увезти. Как на грузовом верблюде. Понял?
Понял! Как не понять! Сколько есть на свете писателей-фантастов и детективщиков и чего они только не напридумывали, но до Лешки им далеко! Кому бы из них в голову пришло, чтобы жулик за ульями с коровой ходил? Да еще с украденной! У меня даже картина перед глазами нарисовалась: белоснежное поле, бредет по нему однорогая грузовая корова с навьюченными на спину деревянными ульями, а за коровой, с хворостиной в руке тащится небритый злоумышленник: «Цоб-цобе!» А над ними вместо снежных хлопьев вьются бурым облаком проснувшиеся пчелы... Красота.
Мою невольную задумчивость прервал слабый крик за домом. Будто уставший человек безнадежно звал на помощь.
– Пошли! – решительно сказал Алешка и подобрал вчерашнюю клюку – вооружился.
Корова посмотрела нам вслед и одобрительно мыкнула.
Мы сначала выглянули из-за угла, а потом осторожно подошли поближе. Вот и еще одна картина. При ясном свете зимнего утра.
У входа в омшаник, на ступеньке сидит наш дед Василий. Сидит в грустной задумчивости. В недоумении. Одна нога у него босая, даже без носка, а валенок с нее зажат зубцами какой-то полукруглой железяки.
Дед Василий то взглянет с обидой на покрасневшие от холода голые пальцы, то посмотрит с укором на валенок, застрявший в железке, от которой, кстати, тянется к перилам длинная ржавая цепь.
Кое-что мне стало ясно. Наш маленький изобретательный злодей-фантаст устроил-таки обещанную «засаду». И, как обещал, без своего непосредственного в ней участия. Насторожил за дверью омшаника старый капкан, который разыскал в сарае, богатом всяким железным хламом. Капкан сработал. Поймал «жулика» – безобидного деда Васю. За одну ногу.
Дед не пострадал. Он вытащил ногу из валенка, и теперь теребил пим, крепко зажатый в стальных челюстях капкана.
И очень нам обрадовался. И стал объяснять свое нелепое положение.
– Я, всего делов-то, пчелок попроведовать пришел. Как мне Митрич наказывал. А оно вон как обернулось. – Дед Василий дернул валенок. – И кто ж его здесь насторожил? За какой надобностью? На какого зверя?
– Это Митёк, наверное, – поспешил Алешка. – Наверное, лисичка к нему повадилась. За пчелками.
– Оно вряд ли. – Дед подумал, покачал головой. – Лисичка, она в курятник норовит прошмыгнуть. Что ей в омшанике делать? Она пчелок не ест.
Я сбегал в сарай за отверткой, разжал капкан – дед выдернул валенок, пошарил в нем, вытащил скомканный носок, обулся, взялся за капкан.
– Энтот капкан не иначе Лешак настроил. Супротив меня.
– Какой Лешак? – спросил Алешка с понятным интересом. – Сосед ваш?
– Не, какой сосед? Сосед у меня Мишаня. А этот – лесной. Лохматый. – Дед потопал ногой – все ли в порядке. – Он на меня в обиде. Ведь я тоже однова капкан ставил. На лисичку. А Лешак, он не любит, когда его лесных жителей забижают. Вот и припомнил.
Наш маленький «Лешак» между тем внимательно слушал.
– А зачем же вы, сэр, лисичку забижали?
– Да баба попросила...
– Снежная? – Алешка распахнул глаза.
– Зачем – снежная? Моя собственная, жена то есть, Клавдия.
– Баба... – Алешка поиграл бровями. – А вот в Англии, сэр, баб нет. Там одни женщины. Им все место уступают.
– В Англии... Ты там бывал, что ли?
– Приходилось, – Алешка глазом не моргнул. – Учился там. В школедже.
– Ишь ты! Вона как! – Дед еще потопал ногой, все проверял – ладно ли валенок наделся. – Теперь – все, никаких капканов. Зверушек жалко. Как он меня цапнул...
Алешку все-таки немного терзала совесть. Хотя он, конечно, никогда бы на человека капкан не поставил. Разве что уж на самого плохого.
– Пойдемте, сэр, чай пить, – предложил он. – И вы нам про Лешака расскажете.
– И то! Оно куда лучше, чем в капкане сидеть.
За чаем Алешка вдруг вспомнил:
– А это ваша корова?
– Которая? Милка-то? Моя. По паспорту – Людмила Ильинична. Как наша продавщица.
– А зачем вы ее привели?
Дед отхлебнул с блюдца чай, причмокнул.
– А она у меня нежная. Боится одна дома оставаться.
Выяснилось: Клавдия забрала у него Буяна и укатила на нем в соседнее село, к подружке, к такой же вредной бабке («как есть – ведьма!»), а корова одна дома не может – домового боится.
Ну мы и попали! Лешаки, ведьмы, домовые... Эх, знать бы, что в самом ближайшем времени мы сами с ними столкнемся.
– ... Ее, Милку-то, вредный Домовой напугал. Они ведь, домовые, как люди, тоже бывают добрые и злые. Нам из-за Клавдии вредный достался. Она ведь, Клавдия...
– Сэр, – не очень вежливо перебил деда Алешка, – давайте по порядку. Начнем все-таки с Лешака. А тетя Клавдия – на второе.
– Оно можно, всего делов-то. Лешак, он, значит, в лесу порядок наблюдает. И очень сердится, когда не по его делают. Особенно, если его гнездо разрушат. И тому разрушителю он самую свою вредность окажет. Сперва его по лесу закружит, а потом в его дом жить перейдет. И ну беспокоить! Кажную ночь по потолку шастает, спать не дает. А то как в трубу завоет! Или почнет вещами бросаться. Да ты, Леха, у деда Яшки спроси, ежели тебе интересно. У них в дому Лешак, почитай, с лета живет. Никак его Яшка не выведет. Даже жидкостью от клопов чердак забрызгал. Все без толку. Чихает Лешак, а не уходит. Сходи к Яшке, тут недалеко, версты полторы всего. Правда, через лес идтить надо. Ну да волки у нас не водятся. Хичников нет. Одни ведьмы да лешаки остались. Но лешак зимой неопасный, он всю зиму спит.
– Как медведь?
– Куда крепше! Мишку-то можно разбудить и из берлоги выманить, а Лешак до весны спит беспробудно...
Какая-то ерунда. Спит беспробудно... А чего ж он тогда по чердакам чихает?
– Главное дело, – увлекся дед своей лекцией, – гнездо его не нарушить...
– Он, что? – удивился Алешка. – С крыльями? На дереве гнездо вьет?
Дед меленько рассмеялся, будто от ветра стекло задребезжало.
– Гнездо, это я так называю. В дупле он зимует. Выберет дерево потолще и дупло побольше, натаскает в него листвы сухой, сенца для тепла и духа, зароется в них – и до весны, только похрапывает. Ты вот, Лех, как в лесу услышишь возле какого дерева храп, ну... такой, вроде как мышка попискивает или собака ворчит, бежи оттедова поскорее...
Во дает дед! Мышка попискивает или собака ворчит! Две большие разницы.
– Я этих лешаков, – сказал Алешка, – не боюсь. Разберусь я с ними. Где этот сэр Яков живет, в какой деревне?
– А в Шнурках, – спокойно ответил сэр Вася и отправил в рот еще одну ложку меда и прихлюпнул чайком с блюдечка.
– Что?! – Алешка даже вскочил. – А у него внучка есть? Астя!
Дед еще швыркнул чайку и помотал бородой:
– Не. Нет у него такой внучки. Настя есть. Асти нет. Медку-то подлей. Асти нет. Была Астя, но... – Дед опять головой покрутил. – Больше нету.
– Домовой съел?
Дед подребезжал своим хитрым смешком. И объяснил:
– Она, когда малая была, бывало спросят ее: «Как тебя звать?» – она и скажет: «Астя!» Так выговаривала. Но сейчас ее уже так не зовут. Настей зовут, по полному имени – Анастасией. Настя, стало быть, есть, а Асти, стало быть, больше нету.
Не слабо получается! Письмо «Ширлахомсу», рукопись Митька, рассказ сэра Васи – как все сошлось. Хоть сейчас запирай дом на все замки, становись на лыжи и беги... домой.
Это я так думал. А Лешка думал по-другому.
Когда мы вышли проводить деда Васю, на дворе уже сильно припекало солнышко. Снег под ногами стал мягким, не хрустел, как капуста. И воробьи весело чирикали. А ворон на березах не было, здорово их напугал Митёк своим «чохом».
– Ну, благодарствуйте, – сказал дед Вася. – Из капкана освободили, чайком побаловали – в самый раз пришлось, можно и не обедать. Пошли, Милка. – Он отвязал веревку от забора и не спеша пошел в деревню, корова за ним. – Подоить тебя пора, – бормотал дед. – Всего делов-то. А хозяйке твоей все некогда, вишь, укатила. Сродственник у ей объявился. Хотел было у нас пожить, да у нас ему тесно. Клавдия его к подружке пристроила. Чудной мужик ей в сродственники достался. Нелюдимый такой. Чуть что – в машине прячется. Ну Чурбак – он и есть чурбак. Не, – дед даже приостановился. – Не Чурбаков его фамилия. А как же? Черпаков, вот.
Что-то мне эта фамилия напомнила, но никак не давалась.
Дед шел не спеша, что-то говорил сам себе, а корова Людмила Ильинична – за ним следом, послушно, как собака. С одним рогом.
Какая-то грустная картина под ярким солнцем. Корова понурая, а у деда один карман телогрейки висит клочком, другого вовсе нет, и локоть рукава драный – клок ваты из него торчит. Но ничего, идет дед, напевает, а корова время от времени взмыкивает – припев подхватывает.
Я долго смотрел им вслед. И Лешка тоже. И все думал, какие они – дед Вася и тетка Клавдия – разные.
Дед Вася – добрый, Клавдия – жадная. Дед ходит в драной телогрейке, Клавдия – в шубе, да еще и лисий воротник потребовала. Василий носит старые валенки, Клавдия – меховые сапоги. Василий – худой, Клавдия – толстая. Он – веселый и дружелюбный, она – злая и завистливая. Дед Василий все время что-то напевает, а Клавдия все время ворчит и в голос ругается. И Буяна у него забрала.
Как они уживаются?..
Мы повернулись и в задумчивости пошли в дом. А проходя мимо снежной бабы, я вдруг понял, на кого она похожа. На Клавдию. Волосы как солома, нос длинный и красный, глазки черные и злые, и рот в ниточку. Да и толстая вся из себя.
Алешка вдруг хихикнул, и я понял, что и ему такая же мысль в голову пришла.
– Завтра в поход идем, – объявил Алешка. – Готовь лыжи.
– В какой еще поход?
– Шнурки искать. – Я даже немного растерялся – какие шнурки, если мы в зимних сапогах на молнии? – Астю выручать. Берем капкан и ловим домового.
Я чуть на пол не сел.
Но Алешка знал, чем меня взять.
– Ты ж не трус, Дим? – спросил он. – Сознайся, не скромничай.
Ох, и хитрюга! Найдите такого старшего брата, который признался бы младшему в трусости. Нет таких. И я не такой. Хотя при мысли о всякой нечисти, вроде домовых и ведьм, у меня мурашки по спине забегали.
Тут зазвонил мобильник. Мама про нас не забывала.
– Без вас скучно, – призналась она. – Сначала вроде ничего, даже приятно, а теперь не очень приятно. Как у вас дела?
– Клево, – сказал Алешка. – Милка приходила...
– Людмила Ильинична? – строго уточнила мама. – Продавщица?
– Нет, – объяснил Алешка, – корова.
Мама молча удивилась.
– Василий в капкан попался.
– Это кто? – осторожно уточнила мама. – Кот?
– Дед.
– Как же это он? В темном лесу?
– Не знаю. По-моему, он с Буяна упал.
Тут уж мама ничего уточнять не стала. Только спросила на всякий случай:
– А больше никто не падал?
– Писатели попадали.
– Какие?
– Классики. В кабинете. Вдруг. Наверное, от страха. Такая метель была. Нас всех занесло.
Тут я ему подмигнул: не пугай маму. Алешка понял и поправился:
– Не всех, мам, не переживай. Только меня и Димку. Так что не бойся – мы в лес не пойдем, мы из дома выйти не можем, на крыльце сугроб вырос, до крыши. Но ты, мам, не бойся, мы через печную трубу вылезем. Сначала Димка, а потом я...
Я выхватил трубку. И услышал папин голос.
– А где мама? – спросил я.
– Валерьянку пьет. Что вы ей наговорили? Какая корова в капкан попала? Где вы корову взяли?
– Лешка все напутал. Это писатели в капкан попали. То есть упали.
– Прямо на корову? – усмехнулся папа. И я услышал, как он сказал: – Митёк, они корову завели. Ты рад?