И в этой непривычной для осеннего Таганрога тишине многие увидели двух странных людей, закутанных в плащи. Они вышли из дома, где находился император, беспрепятственно прошли посты царской охраны. Служивые не остановили их, не окликнули. Так и ушли таинственные люди к берегу моря. И никто потом так и не смог выяснить: кто были эти двое, закутанные в плащи?..
Федор Кузьмич
Спустя несколько недель тело императора было доставлено в Северную столицу. Еще не успели захоронить Александра Павловича, а в городе уже появились слухи и об отравлении государя, и о чудесном спасении, и о скором его приходе в Санкт-Петербург под видом бедного старца…
Вслед за слухами нередко рождаются и песни. И уже в начале 1826 года русский народ сложил песню на смерть царя Александра Павловича, которую пели и в армии, и в городах, и в селах до самого конца XIX века:
«Выезжает Александр наш свою армию смотреть,
Обещался Александр наш к Рождеству домой прибыть.
Все празднички на проходе — Александра дома нет.
„Пойду выйду на ту башню, которая выше всех,
Погляжу я в ту сторонку, в коей Александр наш был“».
По питерской по дорожке пыль столбом стоит,
Пыль столбом стоит, молодой курьер бежит.
«Я пойду спрошу: „Ты куда, курьер, бежишь?
Ты скажи-ка нам, курьер, про Александру-царя“.
„Вы скидайте алы шали, надевайте черной траур,
Всю правдушку вам скажу про Александру-царя:
Наш Александр-император в Таганроге жизнь скончал…“»
Примерно через десять лет после смерти Александра I дошли до столицы слухи о появлении в Пермской губернии таинственного старика.
Звали того человека Федором Кузьмичом и был он якобы очень похож на умершего императора.
Не только внешний вид, но и знание придворной жизни свидетельствовали в пользу версии, что Александр I и Федор Кузьмич — одно и то же лицо. Так это или нет — специалисты и любители исторических тайн и сегодня спорят.
Сохранилось петербургское предание, что со времени кончины Александра Павловича и до самой Крымской войны каждый год в ночь с Старец Федор Кузьмич 11 на 12 марта возле Михайловского замка появлялся неизвестный старец. Ходил он вокруг замка, и никто из случайных свидетелей не осмеливался его ни остановить, ни окликнуть.
Поговаривали жители Петербурга, что пока не покинет их город этот загадочный странник — в Северной столице будет покой и порядок…
«Большими смертями отмеченный»
В начале 1826 года журнал «Славянин» с восторгом сообщал читателям: «Свершилось, Николай на троне! Монарх, котораго Великая Екатерина, несомненно, по таинственному гласу Провидения, в радости сердца своего указала Российскому народу, ибо, по свидетельству очевидцев, столь была обрадована рождением Великого князя Николая Павловича, что сама на руках вынесла его на балкон и показала народу, разделявшему ея радость…»
Но не все, собравшиеся летом 1796 года поглазеть на царственного младенца, разделяли радость императрицы Екатерины II по поводу рождения еще одного ее внука. Чуть в стороне от ликующей толпы стояли три старухи-вещуньи.
— Гляньте-ка, чепцом все и предрешено, — сказала одна из них.
— Верно, тому так и быть, — поддержала вторая. — Чепец на голове малого князюшки красный да синий. Быть и помыслам его красными да синими. Кровь и холод от него пойдет по Руси и многим иным землям.
Третья старуха вдруг затряслась: то ли от страха, то ли от злобного смеха:
— Большими смертями отмечена жизнь князюшки Николая. А первая в недоброй смертной череде — та, что на руки взяла сего малютку…
Вещуньи пристально взглянули влицо императрицы, но государыня не увидела и не обратила на это внимания: слишком была увлечена своим внуком.
А через полгода Екатерина Алексеевна скончалась.
Император Николай I
Но «отмеченный большими смертями» «князюшка» Николай не осознавал ни страшных, злых пророчеств, ни почестей, ни восхвалений. Не мог он еще знать, что все его важные жизненные этапы будут связаны со смертью других людей.
Суровое воспитание
Через несколько дней после смерти Екатерины II ее шестимесячному внуку Николаю Павловичу было присвоено звание полковника.
Спустя более сорока лет какой-то недоброжелатель царя Николая I скажет о нем: «Полковником явился на свет, полковником и остался на всю жизнь…»
В 1796 году в журнале «Муза» была помешена одна из первых публикаций молодого поэта Василия Жуковского. Стихотворение посвящалось рождению Великого князя Николая Павловича:
«Грозам ли древо всколебать
Корнями в Норде укрепленно?
Для вечных отраслей рожденно,
Дерзнут ли громы устрашать?.»
Современники считали, что император Павел I любил сына Николая.
Существует рассказ очевидцев, что за несколько часов до своей гибели Павел Петрович посетил комнату пятилетнего Великого князя.
Тогда будущий царь Николай I якобы спросил у отца:
— Почему Вас называют Павлом первым?
— Потому что не было другого императора до меня, который носил бы это имя, — объяснил государь.
— Тогда и меня будут называть Николаем первым? — снова спросил Великий князь.
Император грустно улыбнулся.
— Да, если ты вступишь на престол…
Павел Петрович поцеловал наследника и поспешно вышел из комнаты. Это была их последняя встреча.
Екатерина II умерла, когда внуку Николаю было лишь полгодика, но все же она успела назначить ему первых воспитателей.
Впрочем, Павел I быстро заменил их. Он всегда стремился делать все наперекор матери.
Его младшие сыновья Николай и Михаил каждый день ощущали суровый педагогический дар воспитателя по фамилии Ламздорф. Он бил маленьких Великих князей розгами, линейками и даже ружейными шомполами.
Как и за что наказывались знатные ученики, с немецкой педантичностью заносилось в особый «коричневый дневник». Николай и Михаил были настолько затравлены и запуганы своим воспитателем, что до 10–12 лет боялись ружейных выстрелов, барабанного боя и человека в военной форме. Ламздорф почему-то вбил им в головы, что у всех военных есть одно лишь желание — взять в плен Великих князей.
Когда Николаю Павловичу исполнилось 12 лет, почти все «коричневые дневники» сгорели в камине царского дворца, а сам Ламздорф начал очень хворать, так что с трудом поднимал и линейку, и шомпол выше собственного носа.
Предсказано в Париже
Война…
Ее близость и неминуемость прошла сквозь отрочество Николая Павловича. Он сумел побороть в себе застенчивость, робость, страх перед человеком в военной форме. Он осознал, наконец, что сам является человеком военным.
Когда началось вторжение Наполеона в Россию, 16-летний Великий князь Николай умолял старшего брата императора Александра I отпустить его в действующую армию.
Государь отказал. Лишь спустя почти полтора года он разрешил Великим князьям Николаю и Михаилу присоединиться к русской армии в Европе.
Александр Павлович тогда был уже в Париже. Весной 1814 года к нему прибыли его младшие братья. Особой необходимости находиться им в войсках не имелось. Ни пользы армии, ни помощи государю. Скорее приезд великих князей являлся частью их военного образования.
В Париже известная своими предсказаниями мадам Крюденер напророчила восемнадцатилетнему Николаю Павловичу, что он станет императором, но все царствование его «пройдет через большую кровь».
Путь к престолу
Известный военный историк, генерал Александр Иванович Михайловский-Данилевский во время Отечественной войны был адъютантом фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова, а впоследствии участвовал во многих военных походах русской армии. Он хорошо знал жизнь царской семьи и часто встречался с Николаем Павловичем.
В своих трудах Михайловский-Данилевский вспоминал: «Необыкновенные знания Великого князя по фрунтовой части нас изумили. Иногда, стоя на поле, он брал в руки ружье и делал ружейные приемы так хорошо, что вряд ли лучший ефрейтор мог бы с ним сравниться, и показывал также барабанщикам, как им надлежало бить.
При всем том его высочество говорил, что он в сравнении с Великим князем Михаилом Павловичем ничего не знает…
Несмотря на свою склонность к военной формалистике, Николай не обладал действительной храбростью и мужеством, что он обнаружил как еще в детстве, так и 14 декабря на Казанской площади…»
Так оценил историк характер великого князя Николая Павловича и его поведение во время восстания декабристов в 1825 году.
О восстании декабристов в 1825 году сам император Николай I вспоминал: «Выехав на площадь, желал я осмотреть, не будет ли возможности, окружив толпу, принудить к сдаче без кровопролития. В это время сделали по мне залп; пуля просвистела мне через голову и, к счастью, никого из нас не ранили; рабочие Исакиевского собора из-за забора начали кидать в нас поленами, надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог бы сообщиться черни, и тогда бы окруженные ею войска стали бы в самом трудном положении.
…Я согласился испробовать атаковать кавалерией. Конная гвардия первая атаковала поэскадронно, но ничего не могли произвести и по темноте, и от гололедицы, но в особенности не имея отпущенных палашей; противники в сомкнутой колонне имели всю выгоду на своей стороне, и многих тяжело ранили…»
Генерал-адъютант Карл Толь, раздосадованный нерешительностью Николая Павловича, крикнул ему не по уставу: «Государь, прикажите очистить площадь картечью или откажитесь от престола!»
И тогда Николай Павлович, приободренный этими словами, приказал вводить в дело артиллерию. Впервые в Санкт-Петербурге русские пушки били по своим.
Предсмертные крики. Стоны раненых. Мятущиеся в панике люди. Проклятия. Кровь…
В те декабрьские дни 1825 года Николай Павлович много раз повторял:
— И в самом деле, мой путь смертями помеченный…
А вскоре после декабрьских событий в Северной столице пошла по рукам анонимная эпиграмма:
«Едва царем он стал,
То разом начудесил:
Сто двадцать человек тотчас в Сибирь послал,
Да пятерых повесил».
В дни коронации
Дворцовые слухи и дневниковые записи светских людей тех времен сообщали о различных высказываниях Николая Павловича по поводу декабристов: «Страх прошел, осталась горечь и обида. Меня предали друзья детских лет и юности.
Соверши подобное новый Пугачев, он бы не был так строго наказан… Эти хуже… Они предатели… Почему не высказывали мне свои претензии и недовольство, а украдкой копили злость?»
Своему брату цесаревичу Константину Павловичу новый государь писал: «Любезный, милый Константин! Твоя воля исполнена: я — Император; но какою ценою, Боже мой! Ценою крови моих подданных!»
В июле 1826 года, после окончания процесса над декабристами, царское семейство с многочисленной свитой направилось в Москву для коронации.
Недоброжелатели судачили:
— Расправа над людьми государю важнее даже престола, вначале — покарал, а потом уж отправился примерять корону…
— Значит, на шпицрутенах, штыках, пулях и виселицах держаться будет трон…
Три недели в Москве проходили праздничные мероприятия, посвященные коронации. Балы, маскарады, торжественные обеды, концерты, театральные представления…
Словом, делалось все, чтобы как-то отвлечь и светское общество, и рядовых обывателей от горестных мыслей о декабрьском восстании 1825 года и о расправе над его участниками.
И снова не было недостатка в громких восхвалениях и тихих проклятиях. Как всегда, усердствовали поэты. Старались превзойти в лести один другого.
«Ликуй, Россия! веселися,
В блаженстве новом процветай!
И всюду радость водворися:
Приял корону Николай!..»
Так восторгался по поводу коронования известный в первой половине XIX века поэт Алексей Васильев.
Но были рождены и другие строки. Их записывали тайком, заучивали наизусть, передавали с опаской родным и знакомым, отправляли каторжанам в Сибирь и… получали от них в ответ…
А сам Николай I в июле 1826 года подписал манифест, в котором говорилось, что новый император «…возвещает всем и каждому дому… всякое скромное желание к лучшему, всякая мысль к утверждению силы законов, к расширению истинного просвещения и промышленности, достигая к Нему путем законным, для всех открытым, всегда будут приняты Им с благоволением: ибо Он не имеет, не может иметь других желаний, как видеть отечество наше на самой высшей степени счастья и славы…»
Темно-красный флакон
«Кровь и холод» разливались в царствование Николая Павловича, и не только в России, но и во многих европейских и азиатских странах.
Карательные акции, отправка русских войск за рубеж следовали одна за другой. Но ни внутренние репрессии, ни военные действия не приносили России процветания, спокойствия и согласия в обществе.
В 40-х годах XIX века Николай I все чаще стал вспоминать пророчества, что «путь его будет большими смертями отмеченный». Доходили до царя и новые предсказания: «…и завершится твой земной путь, когда не сладишь и допустишь врага в свой дом, в свою державу…»
Не только узкому кругу приближенных было известно, что среди фавориток императора находились не одни лишь светские дамы, но и актрисы, балерины и даже простые цыганки.
Однако, скорее всего, сплетни преувеличивали амурные похождения Николая Павловича.
Если верить петербургской легенде, то примерно в начале пятидесятых годов уже немолодому государю привезли юную цыганочку. Славилась она не столько пением и танцами, сколько своей красотой и умением предсказывать судьбу.
Когда царь и гадалка остались наедине, Николай I попросил предсказать ему будущее.
Цыганка заупрямилась.
— Не могу. Мне страшно.
Изумился Николай Павлович:
— Как же так? Это же твое обычное занятие! Всем предсказываешь судьбу, а мне, государю, — не желаешь?.. Что за упрямство?.. Или ты цену себе набиваешь?..
Отвела девчонка глаза в сторону и вдруг попросила налить в хрустальную вазу белого сухого вина.
Николай Павлович снова удивленно взглянул на нее, но просьбу выполнил. Наполнил вазу вином и протянул своей гостье.
— Пей, но желание мое не забывай.
— Вначале ты пригуби, — твердо заявила гадалка и отвела руку государя.
Николай Павлович сделал несколько глотков и снова протянул вазу гостье. Прикоснулась губами к вину цыганочка и поморщилась:
— Соленое!..
Возмутился царь:
— Прекраснейшее вино! Ты хоть знаешь, откуда и кто мне его поставляет?.. Истинные знатоки наслаждаются вкусом этого вина, а ей, видите ли, — соленое!..
— А ты сам еще раз попробуй, — дерзко ответила цыганочка.
И на этот раз послушался ее государь. Глотнул да чуть вазу от изумления не выронил. Вино и в самом деле вдруг стало соленым. Еще и цвет его изменился: из нежного, прозрачного, соломенного превратилось в темно-красную, похожую на кровь, жидкость.