«Вчера она несла ведро супа через улицу. Там шатались несколько пьяных солдат, увидели её: „Гоп-ля! Немка, сучка“ — и из автомата очередь поперёк спины. Она умерла в тот же час. Ещё плакала: почему, за что?»
Она спрашивала «за что?», потому что была… русской! Работала в офицерской столовой. В штатском платье. Но разве когда-нибудь опьянённые не только алкоголем, но и всеобщим кровопролитием солдаты интересовались биографией своих жертв?
Участники Чеченской войны мрачно признают: «Со снайперами, какого бы пола они ни были, у наших солдат разговор короткий. В лучшем случае — застрелят на месте. О худшем и говорить не хочу. Снайперша — „сука“. А суке — сучья смерть».
Каждому понятно, что армия вторгается во вражескую страну не в гости, где нужно себя хорошо вести. Ещё как-то можно объяснить зверства солдат на чужой земле. Там — враги. С ними не принято расшаркиваться.
Но если разгорелась гражданская война на своей территории? Вокруг — соотечественники, с которыми объединяет общий язык, вера, история, культура. Солдат окружают родные лица, знакомые с детства песни, привычные названия. Может быть, здесь война смягчает свои нравы?
Наоборот! Со своими и подавно не церемонятся. Сбрасываются остатки «приличий», которые худо-бедно приходится соблюдать перед лицом других народов.
Как известно, русские князья во время своих междоусобиц предавали огню и мечу города соперников, вытаптывали поля, истребляли население. Убивали пленных. Объединялись с внешними врагами. Порой отказывались от выкупа, только чтобы пролить кровь, как, например, суздальская дружина, осадившая Торжок. «Город готов был сдаться и просил князя Всеволода „взять мир“, „снизойти в милость“. Горожане обещали подчиниться, принять все условия, уплатить дань. Великий князь Всеволод Большое Гнездо хотел уже принять предложение, но воины категорически отказались, сказав: „Мы не целовать их пришли“. Торжок был взят и разграблен вопреки воле князя».
Во время русско-польских войн XVII века «насилия, чинимые населению Украины русскими войсками с самого их появления там, стали одной из главных причин перехода (…) казацкого старшины вместе со значительной частью рядовых казаков в польский лагерь. Польское господство после знакомства с безобразиями, творимыми московскими воеводами, казалось уже не таким страшным».
Может быть, это были далёкие, «варварские» времена?
Нет, так было всегда.
О диких расправах Ивана Грозного над новгородцами, о казнях бунтовщиков, об ужасах французской революции и Парижской коммуны я уже упоминал.
Гражданские войны ещё тем «хороши», что обе противоборствующие стороны старательно фиксируют все преступления своих противников с целью обелить себя. И сколько бы при этом стыдливо ни замалчивали собственные кровавые деяния — рано или поздно они всплывают на поверхность. «Железного занавеса» цензуры не существует. Всё население — свидетели.
А История лишь бесстрастно выносит факты на суд потомков. И рисуется полная картина, характеризующая людей на войне. А ещё вернее — саму ВОЙНУ.
Примеры Гражданской войны в России 1917–1922 годов обескураживающе действуют на тех, кто упрямо продолжает твердить о том, что «русские люди на такое не способны».
Был использован весь арсенал мучительных казней, накопленных человечеством за тысячелетия.
От античных распятий до «банальных» массовых расстрелов.
Так, в 1918 году, после оставления красными Киева, в городе был найден крест, на котором большевики распяли поручика Сорокина, считая его шпионом.
Там же, в Киевском ЧК, применялась «китайская» пытка. Смысл её сводился к тому, что зафиксированному горизонтально человеку на живот ставилась клетка с голодной крысой, которая начинала выедать внутренности человека. Но очевидцы говорили о её усовершенствовании: «Пытаемого привязывали к стене или столбу, потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины… Через другое отверстие в неё сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведённое жаром в отчаяние, животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва не умирала».
Центральное бюро партии эсеров выпустило заявление, где говорилось, что «в Воронежской губернии, в селе Алексеевском и других сёлах, сотрудники ЧК выводят людей голыми на мороз и обливают холодной водой до превращения их в ледяные столбы. 29 декабря 1918 года так был казнён Феофан Ильменский, епископ Соликамский. Его раздели, заплели волосы в косы, связали их, продели в них жердь и на этой жерди опускали в прорубь на реке до тех пор, пока епископ не покрылся льдом толщиной в два пальца».
В 1918 году в Крыму большевики топили приговорённых в Чёрном море: «…Жертве отводили назад руки и связывали их верёвками у локтей и кистей, помимо этого связывали и ноги в нескольких местах, а иногда оттягивали и голову за шею верёвками назад и привязывали к уже перевязанным рукам и ногам. К ногам привязывались колосники…»
О расправах в Крыму в январе 1918 года писал генерал А.И. Деникин: «Ужаснее всех погиб штаб-ротмистр Новацкий, которого матросы считали душой восстания в Евпатории. Его, уже сильно раненного, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в корабельную топку».
О чём мог думать в те страшные минуты штаб-ротмистр? О «беспощадном русском бунте»? О том, что пришёл Антихрист на православную Русь? «Чернь, душегубы, звери, креста на вас нет!»
(Но и белые не отставали. В 1920 году были сожжены в паровозных топках большевики Дальнего Востока С. Лазо, А. Луцкий, В. Сибирцев. Что могли думать в последний момент они? «Недобитая контра, кровопийцы, палачи трудового народа, холёные изверги в золотых погонах!»)
Впрочем, о зверствах красных так много писалось и говорилось, что о них знают все. Это теперь на большевиков вешают всех собак и обвиняют в том, что именно они залили Россию кровью, истребили истинных патриотов, красу и цвет русской армии — царских офицеров. И как-то сразу забылись примеры белогвардейских злодеяний, которые приводились десятилетиями.
Ради восстановления исторической справедливости я хочу напомнить о них.
Можно проследить, как раскручивался маховик братоубийства, вовлекая в него миллионы людей.
Для начала следует сказать, что большевики вовсе не желали кровопролития. В.И. Ленин прямо заявлял: «Мы не хотим гражданской войны!» Да и вряд ли какая-либо политическая партия, придя к власти, стремится создать наихудшие условия для своего правления.
Заражённые революционным порывом последних лет, советскую власть поддерживали треть бывших генералов и офицеров, немалая часть интеллигенции, в том числе творческой. Против выступали лишь 40 % генералов и офицеров, полиция и жандармерия. Соблюдался некий паритет, казалось бы, можно было договориться.
Поначалу, после революции, смертная казнь не практиковалась.
4 ноября 1917 года Ленин, выступая на заседании Совета Петроградских рабочих и солдатских депутатов, говорил: «Нас упрекают в том, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем… Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять…»
В «Инструкции для производящих обыск и дознание» для ЧК Ф.Э. Дзержинский писал:
«1) Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность.
2) Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы.
3) Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда.
4) Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы.
Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до трёх месяцев, удалению из комиссии и высылке из Москвы».
Генерал П.А. Краснов, давший подписку не воевать против советской власти (и нарушивший потом своё офицерское слово чести), был сразу отпущен из Петрограда.
Революция, овеянная романтикой!
Но не надо думать, что революционеры были такими уж добренькими. Просто действовали аккуратно, дипломатично, подчёркнуто корректно, дабы не давать поводов к озлоблению недовольных. Не осложнять себе жизнь.
Но это продолжалось недолго.
Начавшись, война стала диктовать свои условия. Дикие, жестокие, безумные.
Один из руководителей Учредительного собрания, В.К. Вольский, признавал позднее: «Мы подняли кровавое знамя гражданской войны. Комитет действовал диктаторски. И на нас много крови». С ним был согласен Р. Локкарт, английский дипломат: «В гражданской войне немало повинны и союзники… Мы содействовали усилению террора и увеличению кровопролития».
В январе 1918 года есаул Г.М. Семёнов, провозгласивший себя атаманом Забайкальского казачьего войска и сформировавший из казаков и китайцев-хунхузов «особый маньчжурский отряд», совершил нападение на станцию Маньчжурия. «Здесь Семёнов со своей бандой перепорол нагайками десятки жителей, захватил и замучил ряд советских активистов. Трупы убитых членов Совета семёновцы в запломбированном вагоне отправили в Читу, в адрес Совета рабочих и солдатских депутатов».
Есаул И.П. Калмыков был избран атаманом Уссурийского казачьего войска. Участник американской интервенции на Дальнем Востоке и в Сибири генерал-майор Уильям Грэвс писал впоследствии: «Калмыков был самым отъявленным негодяем, которого я когда-либо встречал, и я серьёзно думаю, что если внимательно перелистать энциклопедический словарь и посмотреть все слова, определяющие различного рода преступления, то вряд ли можно будет найти такое преступление, которое бы Калмыков не совершил… Там, где Семёнов приказывал другим убивать, Калмыков убивал собственной рукой, и в этом заключается разница между Калмыковым и Семёновым».
И тогда в «Очередных задачах Советской власти» Лениным было указано: «Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов. А наша власть — непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо… Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом».
И начались расстрелы, расстрелы, расстрелы… От шпионов и контрреволюционеров до скупщиков оружия, саботажников и «прочих паразитов».
В тот период анархисты, тоже считая себя революционерами, вели свои «экспроприации, реквизиции и конфискации». По-своему. Так, руководитель анархистской группы «Граком» Лапшин-Липкович лично скальпировал несчастных буржуа и поливал рану одеколоном, вырывая признание, где спрятаны деньги. А в условиях смутного времени, когда рухнули все понятия о добре и зле, обычному обывателю трудно отличить идейного революционера от бандита.
Поэтому обвинения в жестоком обращении автоматически предъявлялись новым властям.
Заместитель председателя ВЧК Я. Петерс так объяснил причины применения расстрелов: «Вопрос о смертной казни с самого начала нашей деятельности поднимался в нашей среде, и в течение нескольких месяцев после долгого обсуждения этого вопроса смертную казнь мы отклоняли как средство борьбы с врагами. Но бандитизм развивался с ужасающей быстротой и принимал слишком угрожающие размеры. К тому же, как мы убедились, около 70 % наиболее серьёзных нападений и грабежей совершались интеллигентными лицами, в большинстве бывшими офицерами. Эти обстоятельства заставили нас в конце концов решить, что применение смертной казни неизбежно…»
После того как ВЧК начала применять меру внесудебной репрессии — расстрел на месте, она стала органом непосредственной расправы.
А на V съезде Советов Ленин признал: «Нет, революционер, который не хочет лицемерить, не может отказаться от смертной казни. Не было ни одной революции и эпохи гражданской войны, в которых не было бы расстрелов».
Но даже после убийства В. Володарского, когда толпы рабочих готовы были ответить врагам революции их же оружием — террором, петроградские партийные и советские органы сумели их сдержать.
Узнав об этом, Ленин написал 26 июня Зиновьеву:
«Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.
Протестую решительно!
Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.
Это не-воз-мож-но!
Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров…»
Л. Троцкий в своём выступлении извлёк на свет древний принцип: «Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтобы этого не понимать!»
Этот принцип был одинаково использован обеими сторонами.
Во время мятежа в Ярославле свыше двухсот советских активистов были доставлены на «баржу смерти», стоявшую посреди Волги, и обречены на голод. К моменту освобождения половина из них были мертвы.
Участник революции на Дону А.А. Френкель рассказывал: «В хуторе Пономарево, куда привели наших товарищей, их выводили в одном нижнем белье по 20 человек к яме. Расстреливали их по 8 человек. 12, стоя в одном и том же ряду, ждали очереди. Некоторые не выдерживали и падали живыми в яму, их пристреливали…»
Генерал Краснов (тот самый, которого под честное слово отпустили из Петрограда) при наступлении на Царицын, в Юзовке, отдал приказ: «1. Рабочих арестовывать запрещаю, а приказываю расстреливать или вешать… 2. Приказываю всех арестованных рабочих повесить на главной улице и не снимать три дня…»
Поощряемая вождями ярость нашла благоприятную почву в дезориентированных и распалённых зрелищами жестоких расправ массах, хотя в первое время злодеяний ещё стеснялись, следы преступлений пытались скрыть.
После расстрела 26 бакинских комиссаров, начальник штаба английских оккупационных войск в Ашхабаде капитан Р. Тиг-Джонс обещал эсерам, чтобы снять с них ответственность за расстрел, выдать удостоверение об отправке всех расстрелянных в Индию и об их смерти там. Капитан был готов представить какое угодно медицинское свидетельство. Разумеется, фальшивое.
Во все времена тела казнённых старались спрятать или уничтожить. Они сжигались поистине «в промышленных объёмах» в крематориях и просто во рвах, обложенные дровами и облитые бензином, закапывались в траншеях бульдозерами, сбрасывались с вертолётов в океан, взрывались гранатами и даже растворялись в кислоте.
Процитирую очевидца этого, последнего, способа.
«Помещение с бассейном 5 x 5 метров, окружённое оградой из кованого железа. Цемент в бассейне был тёмным. Над заполнявшей его прозрачной жидкостью стоял пар. Это была кислота. Я увидел останки, плавающие на поверхности, и офицер сказал: „Вот этого растворили два часа назад“. Он объяснил мне, что сначала в кислоту погружали руки и ноги приговорённого, а потом уже его бросали туда целиком». (Я специально не упоминаю, где это происходило и при каких обстоятельствах, чтобы возмущение читателя не был направлено выборочно в адрес отдельной охранки, армии, нации. Все «хороши».)
Но скрыть следы зверств, творимых в огромных масштабах в годы Гражданской войны, было невозможно. Участились расправы не только с лояльным населением, но и «со своими».
Так, в Сибири белогвардейцы подвергли репрессиям самих эсеров, борющихся с большевиками, выгнали их из колчаковского правительства и многих расстреляли.
«Специальные карательные экспедиции посылались против крестьян, не желавших служить в колчаковской армии. Особенно отличились атаманы Семёнов и Анненков, генералы Розанов, Красильников, Волков. Были расстреляны, повешены, замучены, живыми зарыты в землю многие тысячи трудящихся. По официальным данным, только в Екатеринбургской губернии колчаковцы расстреляли не менее 25 тысяч человек. В Кизеловских копях было расстреляно и заживо погребено около 8 тысяч, в Тагильском и Надеждинском районах замучено около 10 тысяч, в Екатеринбургском и других уездах — не менее 8 тысяч. 10 % населения губерний — мужчин, женщин и детей — было подвергнуто порке. Из Тюмени официально сообщалось: „Количество убитых разными способами и поротых красноармейцев и рядовых обывателей граждан не поддаётся никакому учёту“».