Вдоль сибирских дорог в качестве верстовых столбов стояли облитые водой и замороженные мужики из местных деревень.
В конце концов, шокированные всем увиденным, 13 ноября 1919 года в меморандуме «союзным державам» генералы Чехословацкого корпуса сочли необходимым отмежеваться от колчаковцев: «Под защитой чехословацких штыков местные военные русские органы позволяют себе такие дела, от которых весь цивилизованный мир придёт в ужас. Выжигание деревень, убийства русских мирных граждан целыми сотнями, расстрел без суда людей исключительно только по подозрению в политической нелояльности составляют обычное явление, а ответственность за всё это перед судом народов целого света падает на нас за то, что мы, располагая военною силой, не препятствовали этому бесправию».
Так что не спешите причитать по поводу трагической судьбы «невинных героев-мучеников, не щадивших своей жизни ради спасения России»: А.В. Колчака, Н.Н. Юденича, А.И. Деникина, П.Н. Врангеля, С.О. Маркова, А.П. Кутепова, Л.Г. Корнилова и иже с ними. Они не щадили не только свои жизни, но и жизни других.
Я верю, что они преследовали самые чистые и светлые цели.
Так же как и большевики.
В этом и заключается кошмар войны.
Россия варилась в собственном кровавом котле. Закон lex talionis — «око за око, зуб за зуб», больше не действовал. За око рубили голову, за срубленную голову сжигали деревню. Маятник Гражданской войны раскачивался всё больше и больше.
В изданном 1 ноября 1918 года в Казани журнале «Красный террор» М.Я. Лацетис давал такие указания местным органам ЧК: «Не ищите в деле обвинительных улик; восстал ли он против Совета с оружием или на словах. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы и должны разрешить судьбу обвиняемого… В момент самой отчаянной классовой борьбы нельзя доискиваться вещественных доказательств. Когда класс целиком восстал против класса, тогда самыми ценными сведениями для следствия являются как раз данные о принадлежности (теперешней), о происхождении (ибо теперь бывший помещик может работать и в чёрном теле), об образовании и профессии».
Ленин протестовал: «…вовсе не обязательно договариваться до таких нелепостей», но на местах чекисты гнули свою линию. В № 3 «Вестника чрезвычайных комиссий» вновь появляется статья за подписью Нолинского исполнительного комитета и партийного комитета, восхваляющая пытки.
Им, на местах, было виднее.
Когда Красная Армия подходила к Ижевску, белогвардейский капитан Г.Н. Юрьев отдал приказ: «Пусть арестованные молят Бога, чтобы мы отогнали красных. Если красные приблизятся к городу ближе, чем на 3 версты, то все арестантские помещения будут закиданы бомбами. В камерах должно быть полное спокойствие; при малейшей попытке к бегству часовым приказано без всякого предупреждения стрелять. Нарушивших чем-либо порядок выводить во двор и прикалывать». И действительно, после занятия Ижевска во дворе военного отдела была найдена гора изрубленных и исколотых трупов.
Казачий генерал-лейтенант А.Г. Шкуро признавал после ареста: «Я не могу припомнить всех фактов истязаний и зверств, проводимых подчинёнными мне казаками, но продвижение моих частей сопровождалось массовыми грабежами, убийствами коммунистов и советских работников. Такие действия поощрялись генералами и офицерами Добровольческой армии».
Генерал Султан-Гирей Клыч, командир «дикой дивизии», состоявшей из горцев Северного Кавказа, также показывал на суде: «Возглавляемая мной „Дикая дивизия“, действуя на протяжении всего периода гражданской войны на Кавказе, чинила грабежи, насилия и издевательства в отношении мирного населения… Всадники моей дивизии принимали участие в убийствах советских людей».
Может быть, большевистские мастера заплечных дел вынудили пленённых генералов расписаться в несовершенных преступлениях?
Тогда приведу другой пример.
Меджлис горных народов Кавказа (который никак нельзя заподозрить в симпатиях к большевикам), находившийся в Тифлисе, 10 сентября 1919 года был вынужден подать протест «союзным» представителям на действия деникинцев.
«Железом и кровью прошла Добровольческая армия по территории горских народов, оставляя после себя пепел аулов, убийства, грабежи, виселицы, изнасилованных женщин, осквернённые мечети… На днях были стёрты с лица земли два наиболее цветущих ингушских селения Экажевское и Сурхохи, не говоря уже о тридцати аулах Кабарды, Осетии, Ингушетии, Чечни и Дагестана, подвергшихся разгрому при вторжении Добровольческой армии…
Меджлис полагает, что эти меры Добровольческой армии среди горских народов есть не что иное, как проведение под благовидным предлогом заранее обдуманного плана физического истребления горских народов. Инстинктивно чувствуя эти коварные замыслы вождей Добровольческой армии, горские народы стихийно восстают, как это имело место в Ингушетии, Чечне, Дагестане, предпочитая погибнуть лучше под родным небом Кавказа, защищая свои очаги, свободу и независимость…»
Меджлис требовал от представителя «союзников» в Тифлисе полковника У. Хаскеля принять немедленные меры к очищению территории Горской республики от Добровольческой армии.
Полковник Роландсон, глава английской военной миссии при генерале Деникине, опубликовал ответ: «Англия помогает Деникину снаряжением, танками, аэропланами, пушками, пулемётами и будет помогать до исполнения Деникиным его цели. Англия дала для этого своих инструкторов. Будет очень жалко, если придётся обратить это оружие против горцев и их аулы будут разрушены… Нет сомнения, что Россия, очищенная огнём и кровью, станет Великой и Неделимой. Она тогда справедливо воздаст тем, кто помогал её возрождению, а те, кто мешал этому, будут наказаны».
Каждая из сторон стремилась «очистить Россию огнём и кровью». И цель оправдывала средства. А средством были террор, устрашение, выжженная земля, физическое уничтожение.
Своя, русская выжженная земля. Уничтожение своих соотечественников только за то, что думают иначе, мечтают о другом. Они — хуже иноземных захватчиков, потому что в Гражданской войне они становятся… предателями!
Ленин в письме «Все на борьбу с Деникиным!» писал: «Наше дело — ставить вопрос прямо. Что лучше? Выловить ли и посадить в тюрьму, иногда даже расстрелять сотни изменников из кадетов, беспартийных, меньшевиков, эсеров, „выступающих“ (кто с оружием, кто с заговором, кто с агитацией против мобилизации, как печатники и железнодорожники из меньшевиков и т. п.) против Советской власти, то есть за Деникина? Или довести дело до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки тысяч рабочих и крестьян? Выбор не труден».
Выбор, действительно, был не труден, но счёт шёл уже не на сотни и тысячи, а на сотни тысяч.
«На Украине огромные массы повстанцев рекрутировались из сёл и деревень, сожжённых германскими карательными отрядами. Они шли разбойничать и искренне считали себя большевиками», — как писал народный комиссар по военным делам Украины Н.И. Подвойский.
Даже левоэсеровская партия «Сени», призывавшая к революционной борьбе, отмечала: «Зрелище более отвратительное трудно себе представить… Черносотенцы, самостийники, белогвардейцы, махновцы, петлюровцы… Расстрелы, погромы — кровавые и бесчисленные, жестокие и непрекращающиеся, взрывы, крушения, налёты, грабежи — вот неприглядный фон, вот та действительность, которая является неотъемлемой частью восстания».
В городе Фастове во время погрома было убито около тысячи человек, в июне 1919 года в районе м. Триполье бандиты закопали заживо в землю или утопили в Днепре несколько сотен комсомольцев.
15–17 мая в Елисаветграде было убито 1526 человек, а сам атаман Григорьев скакал пьяным на коне и рубил беззащитных людей.
4 июня Ленин писал М.Я. Лацису: «…На Украине Чека принесли тьму зла, будучи созданы слишком рано и впустив в себя массу примазавшихся… При удобной оказии сообщите мне подробности о чистке состава Чека на Украине, об итогах работы».
«Тьму зла» несла не только ЧК, не стоит обольщаться этим ленинским признанием.
После изгнания из Киева петлюровцев в Анатомическом музее нашли 200 трупов зарубленных людей.
На станции Гомель-Полесский был обнаружен «вагон смерти» с изуродованными трупами четырнадцати ответственных работников города…
Список преступлений можно продолжать бесконечно.
Как это бывало во всех гражданских войнах, не осталось в стороне духовенство.
Церковное управление южных губерний заявило: «Гидра большевизма и после всех ударов, нанесённых ей нашими доблестными армиями с их беспримерными вождями-патриотами христианами, стоит ещё с поднятой головой… Церковь должна поднять и крест и палицу свою против этой гидры, как подняла бы она всё оружие своё против Антихриста…»
Как сильно сказано! Словно в предвидении грядущих большевистских гонений, разграбленных церквей, взорванных храмов, расстрелянных священнослужителей.
Вот только как церковники, проповедующие христианское терпение, милосердие и всепрощение, представляли борьбу с «Антихристом», к которой призывали верующих? Ведь не при помощи одной молитвы. Не подставлением «щеки другой». А скорее — разбиванием прикладами черепов, вешаньем на столбах, сжиганием в паровозных топках.
Разумеется, на призыв откликнулись «народные массы», выступили на защиту веры.
И принялись «защищать».
Например, в предместье Киева — Куренёвке — такие «защитники» загнали в помещение районной милиции около 150 человек и открыли по ним стрельбу. (Показательно, что с кличем «За веру православную!» люди шли с мешками, надеясь заодно поживиться при грабеже города.)
«В Звенигородском уезде толпа, созванная колокольным звоном „на защиту церкви“, убила двух советских работников и милиционера, в Павловском посаде подожгла здание Совета и убила семь человек, в Яковлевском монастыре Пензенской губернии 5 сентября 1918 года монахини (!) убили чекистку Прасковью Путилову. При проведении в жизнь декрета об отделении церкви от государства в стране произошло 1414 кровавых столкновений».
21 мая 1921 года генерал-лейтенант барон Р.Ф. Унгерн фон Штернберг отдал приказ о наступлении против Красной Армии в Сибири.
Ненавистники большевиков и красных палачей, «утопивших Россию-матушку в крови», утрите слёзы умиления, читая строки этого приказа, отданного благородным царским офицером: «Русский народ в недрах души своей преданный вере, царям и отечеству… Народу нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно — законный хозяин земли русской — император всероссийский…»
Далее в приказе говорилось: «Единоличным начальникам, карающим преступников, помнить об искоренении зла до конца и навсегда и о том, что неуклонность в суровости суда ведёт к миру, к которому мы все стремимся, как к высшему дару неба… Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Всё имущество их конфисковать… Продовольствие и другое снабжение конфисковать у тех жителей, у которых оно не было взято красными. Мера наказания может быть лишь одна — смертная казнь разных степеней…»
Путь барона Унгерна шёл по рекам крови не только советских работников и их семей, но и ни в чём не повинных жителей. Нет, их не всех убивали. Предпочитали терзать и предавать «самым бесчеловечным, известным нам только по глубокой истории, пыткам». Сжигались громадные сёла с женщинами и детьми (например, село Укыр), сотнями расстреливались крестьяне (станица Мензинская). Применялись такие пытки, как сажание на лёд, на раскалённую крышу, битьё кнутами и т. п. Причём в приказах уточнялось, что битьё кнутами должно было быть «такое, чтобы летели куски мяса».
Ещё один «беспримерный вождь-патриот христианин», Б.В. Анненков, вёл свою родословную от известного декабриста — Ивана Анненкова. Он был его внуком. Но при этом являлся убеждённым монархистом и мечтал об идеальном государе, наделённом неограниченной властью и «твёрдой волей». Его отряд состоял из богатых сибирских и семиреченских казаков, бывших жандармов, разорившихся торговцев, искателей лёгкой добычи.
Сам адмирал Колчак произвёл тридцатилетнего Анненкова в генералы и назначил «командующим отдельной Семиреченской армией». «С нами Бог и атаман Анненков!» — этот девиз красовался на знамёнах, на стенах железнодорожных вагонов. На артиллерийских орудиях. И даже на телах солдат в виде татуировок. «Нам нет никаких запрещений, с нами Бог и атаман Анненков, руби направо и налево!»
За Анненковым следовал специальный «вагон смерти», в котором содержались арестованные. Из этого вагона редко кто выходил живым.
11 сентября 1918 года анненковцы заняли Славгород. В первый же день ими было убито 500 человек. Восемьдесят семь захваченных делегатов крестьянского уездного съезда Анненков приказал изрубить на куски на площади против Народного дома и здесь же закопать.
Деревня Чёрный Дол была сожжена дотла. Крестьян, их жён и детей расстреливали, били, вешали на столбах.
В деревнях Павловке, Толкунове, Подсосновке и других казаки производили массовые порки крестьян обоего пола и всех возрастов. Затем их казнили: выкалывали глаза, вырывали языки, снимали полосы кожи на спине и живыми закапывали в землю. Свидетели говорят, что других привязывали к конским хвостам верёвкой за шею, пускали лошадь во весь опор и таким образом умерщвляли.
Степи, где проходила белая Семиреченская армия, «были буквально усеяны обезглавленными трупами крестьян».
В городе Сергиополе анненковцы расстреляли, изрубили и повесили 80 человек, часть города сожгли, имущество граждан разграбили.
В селе Троицком они убили 100 мужчин, 13 женщин, 7 грудных детей, а село сожгли.
В селе Никольском анненковцы выпороли 300 человек, расстреляли 30 и 5 повесили, часть села сожгли, скот угнали.
В селе Знаменка вырезали почти всё население.
В Семипалатинске 30 арестованных советских работников вывели на берег уже скованного льдом Иртыша, сделали прорубь и приказали им прыгать в воду. В тех, кто отказывался это сделать, стреляли.
Сохранились многочисленные свидетельства тех кошмарных событий. Вот одно из них, крестьянина Довбни: «…Пьяная разнузданная банда… стала безнаказанно пороть крестьян, насиловать женщин и девушек, грабить имущество и рубить крестьян, невзирая на пол и возраст, да не просто рубить, а рубить в несколько приёмов: отрубят руку, ногу, затем разрежут живот и т. д.» «…Ворвавшись в крестьянскую хату, анненковцы, — говорит свидетель Турчинов, — насаживали на штык покоящегося в колыбели грудного ребёнка и со штыка бросали в горящую печь…»
Только вот в последнее время предпочитают эти и подобные им свидетельства не вспоминать. Нынче «в моде» другие палачи, красные — Свердлов, Якир, Бела Кун, Юровский.
Эх, если бы Николай I казнил не пятерых декабристов, а всех! Распорядился бы повесить их на площади вниз головой. Повесить с жёнами и детьми, братьями-сёстрами и племянниками, со всей роднёй, чтобы истребить всё семя, чтобы не подрастали мстители. Повесить голыми на потеху толпе. С рваными ноздрями.
Передовая интеллигенция повозмущалась бы, повозмущалась и успокоилась. И тогда ореол мучеников вокруг декабристов быстро бы погас. Поэты не превозносили бы их мужества и самоотверженности их жён, уехавших за мужьями на каторгу. «Во глубине сибирских руд» некому было бы хранить «гордое терпенье». И каторжанин А. Одоевский не написал бы дерзких строк: «Наш скорбный труд не пропадёт: Из искры возгорится пламя…» Весь романтизм «высоких стремлений» улетучился бы за несколько лет. Левая пресса не стала бы вспоминать их к месту и не к месту, культивировать их идеи. Их пример не вдохновлял бы на борьбу следующие поколения бунтарей.
Возможно, тогда и не созрела бы в России революция, не началась бы Гражданская война, не было бы потомка декабриста — изувера Анненкова.
Но царь проявил мягкость.
А как показывает История, при гражданском противостоянии мягкость недопустима и даже преступна. Гарантировать победу и относительный порядок может только безжалостность, с которой соперник истребляется всеми имеющимися средствами.