На Ушакова теперь уже смотрели без восхищения.
Многие его просто презирали.
Ушаков покинул зал вместе с фон Дезином, который ни на шаг не отходил от него, словно боялся, как бы тот не соизволил сделать что-либо лишнее, не предусмотренное программой собрания. Прощаясь, фон Дезин протянул ему руку:
- Прощайте, ваше высокопревосходительство, желаю вам спокойной старости.
Он и в эту минуту оставался человеком с казенной душой, не нашедшим сказать бывшему сослуживцу простое задушевное слово.
Ушаков не стал задерживаться, откланялся и поспешил домой.
10
Федор встретил своего хозяина с такой обрадованностью, словно тот вернулся из победного похода. Помог ему быстренько переодеться, принес из погреба холодного квасу.
- Чинно проводили? - любопытствовал он, суетясь возле него.
- Ничего... - рассеянно отвечал Ушаков.
- А я стряпал. Думал, батюшка, гостей приведешь.
- Готовился бы лучше в дорогу, - нахмурился Ушаков.
- Куда в дорогу-то?
- Сто раз говорить? - повысил голос Ушаков, но тут же, одумавшись, изменил тон: - В деревню поедем. Не забыл Алексеевку? Мокшу не забыл?
- Нешто забудешь?.. Родная сторонушка не забывается. Постой, батюшка, - вдруг стал прислушиваться Федор, - кажись, подъехал кто-то. - Заглянул в окно. - Так и есть, экипаж. А говорил, батюшка, гостей не будет - гости-то вона! Зря мы только мундир упрятали.
Он побежал во двор, но вскоре вернулся, разочарованный:
- Тот самый приехал, который в прошлый раз был, министр твой. Встречать сам выйдешь?
Чичагов вошел раньше, чем Ушаков успел подойти к двери. Как всегда, он был один, без адъютанта.
- Я на минуту, - предупредил он, - заехал извиниться, что не смог быть на ваших проводах, а заодно и новость приятную сообщить.
К столу приглашать его не стали, но Федор поднес ему кружку холодного квасу, только что принесенного из погреба. Чичагов выпил почти всю кружку. Квас ему понравился.
- Какую же собирались сообщить новость, - напомнил Ушаков, - уж не о мире ли с Наполеоном?
- Уже знаете?
- Фон Дезин сообщил всему собранию.
- Старик вечно торопится, - осуждающе покачал головой Чичагов. Однако есть и другая новость, - продолжал он с загадочной улыбкой. Сенявин выиграл у турок крупное морское сражение.
- Сражение? - оживился Ушаков. - Когда?
- Почти месяц назад. У Афонской горы, что недалеко от Дарданелл. Турки потеряли несколько кораблей и вынуждены были бежать в пролив.
Ушаков в возбуждении заходил по комнате. Он радовался успеху Сенявина, радовался тому, что не ошибся, рекомендовав его командующим экспедиционной эскадрой. Не подвел. Молодец!
- Рассказывают, - продолжал между тем Чичагов, - будто командующий турецким флотом Сеид-Али был настолько озлоблен поражением, что приказал казнить без суда своего помощника и четырех командиров кораблей. Султан одобрил его действия.
- Это в турецком стиле, - промолвил Ушаков и, желая подчеркнуть значимость победы Сенявина, добавил: - Я думаю, государь воздаст должное победителям. Они этого заслужили.
При последних его словах Чичагов как-то сразу стушевался, заговорил сбивчиво:
- Сенявин, конечно, заслуживает наград, но, видите ли... Хотя государь наш очень милостив и справедлив, в данном случае его решение может оказаться иным. Победа Сенявина государя не очень обрадовала...
- Почему?
- Видите ли, государь надеется с помощью Наполеона восстановить добрые отношения с Портой, а нанесенное туркам поражение может их надолго озлобить. Они могут не пойти на мир.
- Изволите шутить, Павел Васильевич, - усмехнулся Ушаков. - Турция пожинает плоды своей политики. Ведь не мы, а она первая объявила войну. Как же можно при таких обстоятельствах искать мира ценой жалкого угодничества? Раньше мы добивались ее согласия на мир силой оружия. А разве с тех пор оружие наше притупилось? После победы Сенявина соотношение сил на море сделалось явно в нашу пользу, а не в пользу Порты. Имея за собой надежные базы, Сенявин теперь на Средиземном море полный хозяин. Теперь он может надолго запереть Дарданеллы и даже угрожать Константинополю.
Чичагов не спускал с него глаз.
- Если бы все было так, как вы говорите! Но у Сенявина баз больше нет.
- Как нет, а Ионические острова?
- Вы не все знаете, Федор Федорович, - насупился Чичагов. - Хотя это еще секрет, вам-то могу сказать... По договору, подписанному в Тильзите, Ионические острова передаются Франции.
Ушаков почувствовал слабость в ногах и опустился в кресло.
- Как... передаются?
- Вот так и передаются... Сенявину уже послан высочайший рескрипт: ему приказано вернуться в Балтийское море.
Ушаков вначале почувствовал слабость в ногах, а теперь и в голове зашумело. Такое с ним бывало только в минуты сильных потрясений. Он смотрел на Чичагова, почти не улавливая слов, которыми тот старался объяснить ему, почему Сенявину нельзя больше оставаться в Средиземном море. Острова передаются Наполеону... Но почему передаются? Неужели то, что вырвано из рук алчных захватчиков ценой огромных усилий, ценой крови русских солдат и матросов - форты, крепости, мирные города и селения, неужели все это будет отдано обратно тем же захватчикам? А как жителям освобожденных островов? Снова - в кабалу?..
Ему вспомнилось сегодняшнее собрание. С каким восторгом встретили там сообщение о заключении мира с Наполеоном! Как громко кричали "Виват!" и "Ура!". Обманутые люди! "А ведь я тоже кричал", - уловил себя на мысли Ушаков и почувствовал, как кровь ударила в лицо.
- Мне говорили, что собираетесь покинуть Петербург, - переменил разговор Чичагов.
Ушакову пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы ответить:
- Я еду в деревню.
- Почему в деревню? Разве здесь хуже?
- Там моя родина.
Он все еще находился во власти мыслей, вызванных сообщением о сдаче Наполеоном Ионических островов, и отвечал рассеянно. Чичагов стал прощаться.
- Можно бы продолжить беседу, но у меня совершенно нет времени, говорил он, как бы оправдываясь. - Прощайте, адмирал!
Ушаков хотел встать, чтобы проводить гостя, но гость предупредил его:
- Не надо, Федор Федорович, сидите. Меня проводит ваш слуга.
Товарища министра Федор проводил до ворот. Вернувшись в кабинет, он сочувственно посмотрел на своего хозяина, все еще сидевшего в кресле, покряхтел, потом налил из склянки, что стояла в шкафу, какой-то бурой настойки и протянул ему с умоляющим видом:
- Выпей, батюшка, авось полегчает.
Ушаков отвел его руку:
- Не надо. Лучше займись укладкой вещей. Не могу я тут больше. Домой поедем. В деревню.
Часть вторая
ПАМЯТЬ О СЛАВНОМ ПОХОДЕ
1
Ушаков выехал из Петербурга на ямских лошадях. Вещей взял совсем немного - все уложилось в двух сундуках. Дом свой с мебелью и всякой утварью оставил на попечение племянника, хотя и знал, что никогда уже сюда не вернется и дом более не понадобится.
Ехал не торопясь. От села к селу, от станции к станции. Длинная, унылая дорога. Раньше, когда ехал в обратном направлении, из Севастополя в Петербург, она представлялась иной. Он многое тогда не замечал, наверное, потому, что спешил, - не замечал черных провалов на прогнивших соломенных крышах, тряпичных заглушек в низких оконцах, как и других примет запустения и нищеты. "Боже, как же ты бедна, Россия!" - ужасался он, проезжая через деревеньки, сплошь состоявшие из изб-развалюх. Россия теперь открывалась ему как бы заново. И, открываясь, тоской сдавливала душу.
Чтобы не привлекать к себе внимания, Ушаков ехал в партикулярном. В дороге всем распоряжался Федор. Станционных смотрителей Федор тоже брал на себя. И тут он прямо-таки преуспевал. Во всяком случае, отказа в лошадях не бывало. Один смотритель заартачился было, уверяя, что не может дать подставы раньше чем через день, так Федор быстро осадил его:
- Сунь нос в подорожную. Видишь, кто едет?
Смотритель, прочитав против фамилии Ушакова слово "адмирал", преобразился на глазах, сам побежал в конюшню за свежими лошадьми.
Ехали без происшествий. Но перед самой Москвой, не доезжая верст тридцати, неожиданно лопнул обод заднего колеса. Пришлось в первой же деревушке остановиться и искать кузнеца.
Кузнец жил в центре деревни, хотя и не в новом, но довольно исправном доме с настоящими стеклами. Это был мускулистый, уже немолодой человек с деревянным костылем-опорой вместо правой ноги. Осмотрев поломку, он предложил Ушакову, все еще сидевшему в экипаже, пройти покуда в избу попить холодного молочка и, когда тот согласился, сам пошел проводить его. Вернувшись к экипажу, кузнец распорядился распрячь лошадей, снять с тарантаса сундуки, после чего обратился к Федору:
- Барин твой кто?
- Барин он и есть барин, - не проявил особого желания к откровенности Федор.
- Ты не юли. Личность его знакома. Может, генерал?
- Генералы инфантерией командуют, а барин мой во флоте служил.
- Подожди... Уж не Ушаков ли? Федор Федорович?
Не дожидаясь ответа, кузнец заковылял к дому, приник к окну, всматриваясь в глубину помещения, потом вернулся обратно, сильно взволнованный.
- Ну, чего рты разинули? - закричал он на своих подручных. - Снимай колесо, разжигай угли!
Ушаков, конечно, ничего этого не видел и не слышал. Он сидел в это время в избе за столом перед покрывшимся капельками влаги глиняным горшком и пил пахнувшее сырым погребом молоко. Хозяйка, принесшая молоко, куда-то ушла, и во всем доме он остался один.
Изба гудела от мух, носившихся в теплом жилом воздухе, с лету садившихся на свежевыскобленный дощатый стол, ему на руки, на голову. Он невольно отмахивался, боясь, как бы они не угодили в горшок или кружку, из которой пил. А вообще-то, если не принимать во внимание мух, в избе было чистенько. Никакого мусора. Пол подметен. Даже тряпье на конике не валялось как попало, было сложено в стопку и покрыто сверху серым солдатским одеялом. По всему, здесь любили порядок. Вот только от мух не могли избавиться. Так ведь на то и деревня, чтобы мухам царствовать. В господских домах и то этой живности хватает.
Вдруг Ушаков, сидевший лицом к двери, почувствовал, что окна что-то заслонило. Он оглянулся и увидел прильнувшие к стеклам лица - мужские, женские, ребячьи... В деревнях обычно так облепляют окна на свадьбах, когда всем хочется на жениха да на невесту взглянуть. Однако в настоящий момент предметом всеобщего любопытства, несомненно, был он, Ушаков. "Чем же я их так заинтересовал? - подумал Ушаков. - Таких проезжих дворян, как я, сотни..."
Заметив, что барин обнаружил их присутствие, любопытные лица отпрянули от окон, но через некоторое время снова стали заглядывать в избу, правда, с большей осторожностью. Ушакову стало неловко, он решил не ждать возвращения хозяйки, положил на стол рубль серебром и вышел из дома.
Это и в самом деле походило на свадебное сборище. Народом было заполнено все пространство между домом и кузницей. Над площадью разносился шум веселых голосов. Недоставало только песен да плясок - того пьяного веселья, без которого обычно не обходятся свадьбы.
Едва Ушаков появился на улице, как шум сразу стих, собравшиеся склонились перед ним в низком поклоне. "Уж не за царя ли принимают?" усмехнулся Ушаков.
Тарантас был уже исправлен. Несколько мужиков под руководством Федора ставили на место сундуки, кучер запрягал лошадей. А где же сам кузнец? Ах, вот он!.. Спешит-ковыляет со своей деревяшкой, на костыль опирается, рыжие длинные волосы ветром разбросаны. Неужели это он собрал столько народу? Когда же успел?..
Кузнец спешил к нему. Подошел, поклонился и, выпрямившись, гаркнул по-солдатски:
- Рад доложить, ваше высокопревосходительство, тарантас готов. - И с посветлевшими вдруг глазами добавил: - Здравия желаем, батюшка наш Федор Федорович!..
Ушаков пристально посмотрел на него:
- Что-то я не припоминаю...
- Да как же, ваше высокопревосходительство!.. - вскричал в смущении кузнец. - В южные моря ходили. Греческие острова брали.
- Ионические?
- Во, во, Ионические.
- Какого корабля? Своих матросов я в лицо знал.
- А я не матросом был, я в десанте служил. Корфу брал с матросами. Там ядром и садануло меня в ногу.
Ушаков протянул ему руку. Кузнец хотел было ее поцеловать, но Ушаков, не позволив этого, привлек его к себе и крепко обнял.
- Спасибо, что не забыл о славном походе нашем!