За каждые сутки в те адские две недели, по данным штабных оперативных сводок и по донесениям политорганов, дивизия теряла 100–150 человек убитыми и 600–700 ранеными. Думаю, цифры занижены.
Чем отличались от сухих штабных сводок политдонесения? Во-первых, большим враньем и разукрашенными, как пасхальные яички, добавлениями: «о массовом героизме», «об отдельных подвигах», в первую очередь коммунистов и комсомольцев, о потоке заявлений «от бойцов» с просьбой принять их в ряды Коммунистической партии. Например, приводились такие сведения: в разгар самых яростных боев между 3 и 10 августа на передовой подано было больше 200 заявлений. Может быть, вначале так и происходило, а затем — увольте…
Вероятно, в то время под Бельково появился среди красноармейцев забавный рассказ о солдате-украинце, перед боем написавшем заявление о вступлении в партию: «Якщо вбьють, прошу вважаты мэнэ коммунистом, а якщо ни, то ни…»
Один из типичных примеров политдонесений — липовый рассказ о герое-танкисте И.Воронцове, весьма далекий от реальности. Позже я часто видел, как политработники составляли политдонесения. Сколько в них присутствовало лжи! Скажите, о каком «потоке» заявлений можно писать, когда солдата гонят и гонят на немецкие пулеметы? Он просто не мог в те дни и ночи о чем-то размышлять, что-то понимать, что-то ощущать, кроме собственного бессилия и, очевидно, справедливой жалости к себе. Именно в этом, а не в политдонесениях и состояла правда.
Ни штабисты, ни политорганы в течение всей войны, и подо Ржевом и под Берлином, ни разу не сказали, не прокричали во весь голос о самом-самом главном: «Наступление без предварительного подавления всех основных огневых средств противника — недопустимо!» Между тем, к сожалению, ни в одной из операций Красной Армии Калининского и Западного фронтов (I, 1942, II.I, 1943) на ржевско-вяземском плацдарме это требование не было осуществлено. Отсюда — колоссальные потери и поражения. В то же время и одно из объяснений успешной немецкой обороны. Как нам всем — и генералам — и солдатам не хватало тогда умения воевать!
Обратим внимание на мемуары маршалов, генералов, командиров всех рангов, вышедшие в 60–70-е годы — сотни книг. В любой из них автор сетует на то, что не удалось подавить все огневые средства противника.
Несмотря на все сложности, о которых я рассказал, 12 августа, ближе к вечеру, два полка 220-й дивизии выбили немцев из Бельково, Свиньино и Харино. Это удалось сделать после ввода в бой для разгрома опорного пункта противника 2-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием генерал-майора П.Г. Чанчибадзе. (Эта дивизия единственная была снята из-подо Ржева летом 1942 года и отправлена под Сталинград).[17]
После каждого боя все больше редели полки, батальоны, роты. Когда подсчитали результаты, вот что вышло: в 376-м полку осталось 40 человек, в 653-м — 48, в 673-м — 64. Итого: 152 бойца и командира в трех стрелковых полках дивизии. К началу наступления в них насчитывалось почти 8000 человек.[18]
Может быть, под Бельково и родилось страшное выражение — «одноразовый солдат». Откуда оно взялось, кто его придумал? Возможно, по аналогии «одноразовый шприц» или «одноразовый костюм» — для покойников? Суть заключается не в поисках аналогии, а в том, что солдат, попавший на передний край подо Ржевом, сразу чувствовал себя «покойником».
Возможно, то, о чем я поведал читателю, покажется бредовой фантазией. В подтверждение приведенных фактов приведу короткую выписку из «Информационного бюллетеня немецкой разведки» (январь 1942 года). Вот что в нем говорится: «Атаки русских проходят, как правило, по раз и навсегда данной схеме — большими людскими массами, несколько раз без всяких изменений. Наступающая пехота компактными группами покидает свои позиции и с большого расстояния устремляется в атаку с криком «ура!».
Офицеры и комиссары следуют сзади и стреляют по отстающим… Благодаря превосходству в численности этот метод позволил добиться многих крупных успехов». Немецкий офицер в письме к родным так рассказал об атаках Красной Армии в августе под Киевом: «С расстояния 600 метров мы открыли огонь, и целые отделения в первой волне атакующих повалились на землю… Уцелевшие одиночки тупо шли вперед. Это было жутко, невероятно, бесчеловечно. Ни один из наших солдат не стал бы двигаться вперед. Вторая волна тоже понесла потери, но сомкнула ряды над трупами своих товарищей, павших в первой волне. Затем, как по сигналу, цепи людей начали бежать. С их приближением доносилось нестройное раскатистое «ура-а-а!»… Первые три волны были уничтожены нашим огнем… Натиск четвертой волны был более медленный: люди прокладывали путь по ковру трупов… Не буду скрывать, они испугали нас… Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать даже незначительные результаты нашего наступления, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?»
Поэты-песенники в годы войны придумали высокопатриотические тексты, а композиторы писали к ним хорошую музыку. Солдаты охотно пели эти песни, хотя знали, что многие из них далеки от суровой фронтовой действительности. Например — «Смелого пуля боится, смелого штык не берет» или «Не страшна нам бомбежка любая, помирать нам рановато — есть у нас еще дома дела» и т. д. и т. п. Война сурова и не всегда так бывает, как поется в песнях.
Древние мудрецы говорили: «Слепец не тот, кто не видит, а тот, кто не хочет видеть». Сколько среди командиров и комиссаров в годы войны я встречал усердных служак, потерявших драгоценное качество человека — «видеть», а значит, и сопереживать. Когда мы, офицеры, беседовали на эту тему, почти все, как правило, приходили к одинаковым выводам: «Кто бы позволил во фронтовой обстановке ослушаться, не выполнить приказ?» Выходит — мрачная беспросветность? Не совсем так. История сохранила в годы войны немало фактов и имен командиров и комиссаров, когда они отказывались гнать солдат, как «пушечное мясо», на немецкие пулеметы, двигать танки под бомбы или пушки противника. Увы, в боях за Ржев я не слышал о подобных фактах.
Мнение о командирах
Как расценить поведение комдива 220-й под Бельково? Неужели и он — бездушный служака, или, возможно, ему не следовало так «буквально» воспринимать указание командующего фронтом? Разве Поплавский не понимал, что и ведущий танк, и следовавшие за ним машины застрянут? Возможно, полковник растерялся, не нашел лучшего решения или, даже еще хуже, — струсил перед начальством? Сколько комдив положил людей и техники, а Бельково-то не взято. Он знал, что за эти и, может быть, еще большие потери, с него не спросят. «Мы за ценой не постоим!» — помните слова популярной песни? А вот за невыполнение приказа «любой ценой» придется держать строгий ответ.
Станислав Гилярович понимал: самое большое мужество и самый высокий порыв, как ни соображай, никогда не заменят боевую выучку и умелое ведение боя. Поэтому вряд ли он надеялся, что его бесстрашный, а по-моему, безрассудный, поступок приведет к успеху, ибо фактически на какое-то время оказалось потерянным управление дивизией. В его поступке, очевидно, сочетались как бы два начала: желание выполнить любой ценой приказ командующего фронтом и в то же время, как ему казалось, в своем поведении он увидел нечто важное, цельное, героическое. Так ли?
Несколько слов о командующем фронтом. Когда генерал-полковник спрашивает комдива: «Почему не используете приданную вам танковую бригаду?» — это звучит, извините меня, наивно. Все равно что спросить первоклашку, например: «Какое место в русском алфавите занимает буква «А»?» Чего стоит требование: «Вытаскивать танки!» Чистое лицемерие! Каким образом? Тягачами, которых нет, руками — под огнем противника? Иван Степанович Конев знал не хуже солдат реальную ситуацию на поле боя. Между тем его требование грозило уничтожением всей танковой бригады. Так оно и произошло. Мы же знаем, что ведущий танк, в котором находился комдив, управляемый лучшим танкистом, застрял, тот вынужден был срочно просить, чтобы его спасли!
Как же Конев оценил «подвиг» комдива? Не исключено, что подумал он о комдиве 220-й: «Дурак. Понял мои слова буквально, не сумел найти другого решения. Если испугался — это хорошо. «За битого — двух небитых дают» — так его учили еще в Первую мировую. Плохо то, что, сев в танк, полковник потерял управление дивизией».
Почему же Конев потребовал от комдива невозможное? Очевидно, хотелось Ивану Степановичу как можно скорее представить Верховному победную реляцию, а не смог. И он знал: за потери людей и техники Ставка с него не спросит, а вот за провал наступления, невыполнение ее Директивы — придется отвечать…
Заглянем ненадолго в 35-ю танковую бригаду. За первые десять дней боев бригада потеряла шестнадцать танков. Английские танки «Матильда» — не в счет. Понимая сложность применения танков в бездорожье, командир бригады подполковник Бурлыга доложил комдиву собственное мнение. Он сказал так: «Танк — не скотина. Понуканием машину не заставишь двигаться по болотистой местности». Вроде бы комдив согласился с разумным доводом, но на следующий день внезапно все переменилось. Станислав Гилярович потребовал от командира бригады самый лучший танк с самым опытным водителем. Вслед за ведущей машиной, где он сам займет место, приказал пустить в «дело» еще три.
Примерно через семь-восемь месяцев после боев под Бельково мне довелось встретиться с подполковником Сковородкиным, в то время он уже командовал 653-м полком. Я напомнил ему бельковскую эпопею, в частности эпизод со спасением комдива. Более мягкого и уравновешенного человека — не найти. Он, тяжело вздохнув, ответил: «Всего точно не помню, но ребят мы потеряли много. Немцы, всю ночь пуская осветительные ракеты, обложили нас со всех сторон минометным огнем. Двенадцать часов продолжался бой. Повезло Станиславу Гиляровичу. Отделался легким ранением, но приобрел славу, а вскоре и генеральские погоны».
Немцы, как покалеченные звери, зализывая раны, частично похоронив погибших, забрав раненых, оставили деревни и перешли на новую линию обороны. Что же собой тогда представлял противник? По показаниям пленных, опорный пункт защищал 481-й пехотный полк 256-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-майор Донгаэр. В помощь полку был переброшен под Бельково запасной стрелковый батальон, в основном из новобранцев. Впервые его ввели в тяжелый бой 30 июля. Немецкая оборона насчитывала примерно 1200 солдат и офицеров, вооруженных минометами, пулеметами и автоматами. Их поддерживали авиация и артиллерия.
…И вдруг — тишина. Обрушилась она неожиданно на людей. Привыкнуть к ней трудно, будто никто не мог представить себе, что она когда-либо может наступить. Как понять, что ты выжил, вспомнить, что ты — человек! Когда это, наконец, произошло, то захотелось избавиться от вшей, помыться в бане, ощутить запах мыла, надеть чистое белье, постричься, получить новые сапоги, брюки, гимнастерку. Старые брюки и гимнастерки настолько износились и дурно пахли, что их носить больше было никак нельзя. Наконец выбросить грязные, вонючие, слипшиеся портянки. «Черт возьми, неужели такое возможно?» — спрашивали солдаты.
Начальство сделало все возможное, чтобы удовлетворить солдатские желания. Сколько их осталось — героев? Даже в последнем бою, 12 августа, 24 солдата погибли и 97 были ранены. Оставшихся в живых — а кого-то и посмертно — наградили. По этому поводу сказали приличные слова, дали поспать не под дождем, а в палатках, помыли, накормили, одели во все новое и отправили на переформирование. И все же, какие бы трудности ни преподносила жизнь, она прекрасна!
В заключение я посчитал целесообразным поместить письмо Николая Григорьевича Волкова, бывшего жителя Ржева, в газету «Ржевские вести». По своему содержанию, направленности и пафосу оно дополняет мои суждения о том, как не надо воевать! Посудите сами! Письмо приводится с небольшими сокращениями:
«Ко Дню Победы (6 мая 1999 года) в редакцию газеты «Ржевские вести» пришло письмо из Одесской области от бывшего ржевитянина, уроженца деревни Муравьеве Волкова Николая Григорьевича, в котором он обращается к авторам книги «На Ржевском рубеже» И.З.Ладыгину и Н.И.Смирнову:
Уважаемые Игорь Зиновьевич и Николай Иванович, здравствуйте! Летом прошлого года был в отпуске у брата в деревне Муравьево, что подо Ржевом. Он дал мне книгу, написанную Вами о дорогом моему сердцу городе Ржеве, о Ржевской битве. Спасибо Вам за вашу прекрасную книгу, за память о тех, кто отдал жизни за наш город, за землю нашу, за нас всех.
В ту пору мне было 10 лет, и я помню многое из того, что происходило в деревне с момента ее оккупации немцами, возможно, и с определенной долей детской фантазии. На родине я не живу с 1943 года, так как оказался в детском доме.
Читаешь книги о Великой Отечественной войне, знакомишься с ее документами, которые скрывались от нас долгое время, и думаешь: когда же научимся любить и беречь нашего солдата? Заботиться о нем так, как это делали великие полководцы Суворов и Кутузов. Некоторые военные историки приводят соотношение погибших во многих сражениях 10:1 не в нашу пользу. Что может красноречивей подтверждать то, что гнали солдата на неоправданную и верную гибель. А потом писали статьи о его подвиге и геройстве. Сколько лжи и неправды написано по этому поводу, сколько устроено показухи. И прав писатель Астафьев, сказавший, что мы залили своей кровью, завалили врагов своими трупами, потому что воевать не умели, воевали числом, не жалея солдата. И вы совершенно правы, когда пишете о том, что подо Ржевом часто были не бои, а бессмысленное избиение, уничтожение наших бойцов, и приводите яркие примеры. Почему Лелюшенко, командующий 30-й армией, посвятил 23 строчки боям подо Ржевом, ответить нетрудно. Он виноват сам во многом, но боялся за свою судьбу, боялся признаться, как и многие другие военачальники. Из разговоров ветеранов, воевавших под его началом, неоднократно слышал, что был он груб и равнодушен к судьбе солдата.[19]
Читая в вашей книге «На Ржевском рубеже» статью «Через огненный коридор», задаешь вопрос, как же С.Г.Поплавский, оставив более трех тысяч воинов своей 185-й стрелковой дивизии убитыми возле деревни Толстиково, за которую велся бой, словом не обмолвился об этом в своих скупых воспоминаниях, будто бы и не было ничего. Думается, что эти напрасные жертвы на его совести, потому и не пишет об этом.[20]
Операция явно была не подготовлена. Вы же пишете, что наступление частей армии проводилось чаще всего без поддержки танков, самолетов, артиллерии в неимоверно трудных условиях: глубокий снег, мороз до 30 градусов, невозможность обогреться и высушить обмундирование. Подвоз боеприпасов, продовольствия и медикаментов со складов, находившихся в десятках километров севернее, не обеспечивал нужд армии и т. д. Сказано справедливо. Это явилось одной из причин неудачи при попытке взять Ржев 17–20 января 1942 года. Как же могли освободить город, превращенный немцами в неприступную крепость с большим количеством войск и техники, измотанные в боях голодные солдаты, вооруженные винтовкой, сухарем и красным знаменем? Это же явное преступление! Ведь целый год потом пришлось стоять у стен города и продолжать устилать ржевскую землю трупами наших солдат. Да разве мало подобных преступлений перед простым солдатом допущено недальновидными, бездарными военачальниками! Ведь война есть война, она все спишет. Главное в ней — результат, а победителей не судят.
Еще я хочу рассказать о происшедшем под Толстиковым и на поле возле него. Наступающими частями 185-й стрелковой дивизии была занята деревня Толстиково, в которой размещался немецкий продовольственный склад с наличием в нем шнапса, пекарня. Можно сказать, немцы без боя сдали ее с расчетом на то, что измученные голодные русские обязательно воспользуются возможностью поесть и выпить, ведь мороз 30 градусов. Этот расчет немцев сработал четко. Немцы вызвали из Ржева большой танковый десант, который всю ночь шел через нашу деревню. В самой деревне Муравьево около домов, задворки которых глядели на железнодорожное полотно Москва—Рига, а за ним на хребтовское поле и Толстиково, были установлены минометы, ведшие интенсивный огонь по наступающим нашим войскам. Минометы с расчетами были замаскированы снежной стеной высотой в человеческий рост. Два миномета стояли и около нашего дома. Отстрелявшись, немцы приходили к нам греться и выходили опять вести стрельбу. На боевые позиции им приносили горячий гороховый суп со свининой, хлеб, какао. Вдоль железнодорожного полотна в кустах немцы установили пулеметы и косили наших бегущих в атаку бойцов, а танки накрывали огнем осколочных снарядов все поле. Бой шел почти целый день. К вечеру стало тихо. Немецкие танки, опять же через нашу деревню, возвращались в Ржев.